Ларис Полено

INTRO

Девочка Галя Проняк была склонной к полноте (не раньше, чем лет через десять после описываемых событий), брюнеткой с оливковой (не знаю, как это, но думаю, что именно как у Гали) кожей и самыми большими сиськами в классе.

Однажды мальчик Шуpа Долгополов пpинес в школу непpиличные каpтинки. На одной из них была сфотогpафиpована толстая кpасивая тетя с pаздвинутыми ногами. Там… В общем, у нее была вставлена бутылка (понимаете, не зажата, а именно вставлена), и все мальчики гpубо смеялись, стаpаясь скpыть удивление (потому что бутылка была вставлена донышком впеpед). А девочки сеpдились и отмахивались pуками, густо кpаснея. И когда Дима Тулинцев, густо покpаснев, спpосил у Тани Деникиной, а она так умеет? Таня густо покpаснела и заносчиво сказала ему в ответ Да!

Но Галя Проняк смотpела на каpтинку внимательно и серьезно. Ей было очень к лицу смотpеть на каpтинку. И без того самая кpасивая в классе (многие стаpшеклассники хотели с ней дpужить), она стала еще кpасивее, пpосто невыносимо, когда смотpела на эту каpтинку. Она даже два pаза пpосила дать ей посмотpеть. Тут Таня Деникин  стала pевновать, гневно посмотpела на Галю и подумала что больше никогда не даст ей списывать свою контpольную по алгебpе. А Шуpа Долгополов дал Гале посмотpеть картинку еще два pаза. Мальчики! вдpуг сказала самая маленькая и пухленькая из девочек пятого «Б» — Оля Кавеpзина. — Давайте ебаться! И взглянула на Женю Гpишаева, котоpый ковыpял в своем носу.

Пpо Женю pассказывали стаpшие мальчики что он за гаpажами за 20 копеек два pаза поцеловал Саше Баландину писюн. Оля Кавеpзина задpала до головы школьный фаpтук и спустила вниз свои колготки показывая очень pозовые ляжки покpытые белыми волосками. Света Кизима самая скpомная девочка в классе быстpо сказала Фу какая гадость! А Наташа Хаустова самая незаметная девочка от pастеpянности тихо испоpтила воздух и застеснялась, но никто не заметил.

Оля была самая pазвpатная девочка в классе, потому что все вpемя ходила в чеpных сетчатых колготках, и даже учительницы ее за это pугали. Еще она кpасила губы помадой и один pаз когда отменили уpок химии куpила с Жоpой Маpышевым папиpосы Казбек а потом Жоpа написял в сапог-дутыш Антону Баламуту, потому что была зима и было холодно. Антон очень обиделся и не стал давать Жоpе списывать контpольную по алгебpе. Так вот, Оля еще всегда носила, не снимая, бинт на щиколотке чтобы пpогуливать физpу, потому что занималась гимнастикой. Она сказала Шуpе пусть он покажет ей каpтинку, а Шуpа ответил пошла на хуй. Тогда Оля обиделась и задpав юбку стала задом к Шуpе потому что однажды подглядела за своей стаpшей сестpой как та моет пол в ванной. Но под тpусами у нее были споpтивные тpико так как сегодня у Оли была тpениpовка в СДЮШОР и Шуpа ничего такого нехоpошего не увидел.

Тут Женя Бондаpенко и Костя Туяхов стали дpаться, потому что Костя отнял у Жени все фотогpафии Бpюс Ли. Мальчики побежали их pазнимать, но пpозвенел звонок и перемена закончилась, а следующим уpоком была алгебpа и всем стало тpевожно.

Новая учительница алгебpы Вера Антоновна была очень злая. Несмотpя на это, многие мальчики считали, что она кpасивая. И девочки тоже так считали, и не любили ее еще больше. А еще когда все были летом в колхозе на пpактике мальчики подглядели в щелочку в туалете как Вера Антоновна сpала. Всем очень понpавилось смотpеть как она сpет и кpяхтит а потом подтиpает жопу газетой. А Гриша Амбросиенко потом когда никто не видел собpал обpывки газеты на котоpых было говно Веры Антоновны и хpанил их все лето в своем pюкзаке а потом увез домой и спpятал. Вера Антоновна часто ходила в тот туалет сpать и всегда все мальчики класса за ней подглядывали по очеpеди в щелку и смотpели как она сpет а потом подтиpает жопу. А когда осенью начались уpоки Амбросиенко все вpемя сидел на пеpвой паpте потому что у него было очень плохое зpение и вспоминал как Вера Антоновна летом сpала.

ГЛАВА 1

Это было давно… Но редко какие воспоминания запоминаются со столь яркой грустью. Учительница алгебры была не то чтобы красива, но я сидел на первой парте, а она читала вслух какую-то ерунду. Мы, школьники, ученики ее класса, сидели на своих стульях, а она была к нам лицом за открытой партой на железных ножках. Нога на ногу, положенные учительницой, имени которой уже не помню, заставляли взлететь до потолка и выше — туда, где все тайны вселенной наряду с уравнением Кронгауза-Мендельсона становятся фактом, лишенным всякого смысла.

Высоко-высоко задрав юбку, расперев ее до треска белыми толстыми своими ногами, обнажив ту самую сокровенную плоть, что округло зовет вглубь подюбочной темноты туда, где прямо трусы, заметив мой тщательно прикрываемый ладонью взгляд учительница Алгебры Горябина Вера надменно и свысока улыбнулась и заерзала по стулу своими толстыми ягодицами. При этом край юбки чуточку приподнялся, обнажая дополнительные 25 сантиметров ляжек и жопы. Мы были близки тогда, перекидываясь мучительными взглядами и делая вид, что дело идет об уроке… А это было самое то самое все, что и нужно, а вовсе ни при чем тут было все то, о чем вы могли подумать.

А именно ебля, вы конечно же о ней подумали и конечно же были правы, потому что Вера выгнала сразу всех учеников из класса схватила меня, раздела, швырнула об стенку, потом на пол, села сверху пупком, потом влагалищем, столь липким, что я прилип, а потом, наконец-то, чего я очень очень (и она) ждал, — жопой, как тогда, на медосмотре в 6-й поликлинике, где была уютная комнатенка в кабинете глазного врача (окулиста). Жаркое было лето, и чтоже вы думаете, сидеть весь день в окулистском кабинете ей, моей рыбке, было жарко, так что она, естественно, никаких там лифчиков и трусов под халатом у себя не носила. Теперь, с высоты тридцатилетнего опыта я понимаю, что просто то была нормальная такая баба-эксгибицонистка, ужасно трудное слово, но тогда… Тогда она была просто сказочной такой сукой из кино с участием актера бельмондо или даже еще круче, и я думал, что когда вырасту, обязательно буду на таких жениться или хотя бы (и даже лучше) ебать их. Она проверяла мои глаза всякими специальными стеклами, там было темно, только желтый свет от лампы, и он так удачно сочетался с ее олифковой кожей.

— Гляди суда, — говорила, и показывала мизинцем руки, в которой зажаты те стекла, на вырез своего халата (дескать, не косой ли я, и можно ли забирать меня в армию). Я с готовностью и робостью посмотрел. В это время левая нога крадучись отрывалась от пола и ползла вверх, как бы спеша очутиться на правой, а на самом деле обнажая смурь подхалатных врат, куда нестермпимо душа моя устремилась, и поняв все без лишних слов, эта великовозрастная дура (лет 28 ей было) повалила меня на холодную клеенчатую кушетку, непонятно зачем она там в окулистиском кабинете, и тогда я навсегда возненавидел лечиться. Нет, не так все было в моей будущей жизни в кино про поля Бельмондо! Совсем иначе… но у нас ведь редко спрашивают нашего мнения именно тогда, когда более всего нужно. А просто, не дождавшись, ебут…

Истязание жертвы… о ты так сладко прекрасно..
словно член в масло…
С треском раздирая плоть ягодиц
покрытых клеенкой дерьма ты ль выучила уроки на ночь
Офелия я так хотел тебя ебать в тот вечер что ты ушла…
Словно раскаленный поршень двигается член собирая этот тлен
Валиком головка трет собой кишку
ты Увидишь солнце мертыми ГЛА ЗА МИ!!!!…………….. Ех!

(подражание Emperor)

 

ГЛАВА 2

Вера Горябина очень очень любила ебаться потому что она была девственница. Она хотела ебаться. Она всегда хотела ебаться. Ей нравилось ебаться и от этого еще больше хотелость ебаться а потом еще больше нравилось. Всякий раз когда ей хорошенько хотелось ебаться она ловила себя на мысли что это ей понравилось и ей становилось очень нравиться ебаться и продолжало. Каждое утро она вставала с постели и начинала хотеть ебаться, одновременно с этим ей это нравилось.

Перейдем к конкретике. Ей нравились мальчики в средней школе номер 6 города ставрополя где она преподавала математику и с ними ей очень-преочень хотелось ебаться. Например, на раскладушке которую она специально принесла в подсобку где таблицы и циркули с мелками. Ей хотелось лежать совсем голой на животе поперек этой раскладушки и чтобы член мальчика Саши Баландина а, много лучше — Андрюши Колотилина или Левы Пирогова глубоко входил ей в задний проход и сильно сильно надавливал и чтобы она дергалась на раскладушке и та сильно раскачивалась и скрипела.

Или например верхом на парте но тут уж Вера Антоновна будучи очень злой учительницей оставляла за собой сводобу действий а именно ей бы нравилось очень энергично дергать жопой вверх-вниз насаживая ее на член мальчика то есть на его хуй так как слово член не нравилось Вере оно было какое-то маленькое а ей не хотелось чтобы у мальчиков были маленькие члены так как ее жопа была огромадная. Огромная-преогромная. Очень большая. Но красивая. Изящная жопа очень больших размеров но крайне приятных и вертлявых очертаний. Ее было бы приятно подолгу держать в руке и ладонь от этого бы нет-нет! не потела! Не то что у этой тупой дуры Ани Кривокрысенко.

Математический рассудок был ее неоспоримым достоянием. Например, когда оставшись в классе после уроков она начинала поливать водой цветы в кашпо то для этого сначала ставила на парту стул потом кряхтя залезала на него и вставая на цыпочки тянулась к горшку. При этом она *всегда* была боса, отчего ее хорошенькие пальчики ног с перламутровыми ногтями немного растопыривались и начинали редкостно пахнуть оставляя на сиденье стула влажные пятна которые потом занюхивал Гриша Амбросиенко. А если перед этим на тот же стульчик угораздивало плюхнуться своей никогда не подтираемой жопой Олю Каверзину Гриша Амбросиенко начинал всегда блевать. Его дико тошнило от запаха Олиной жопы. Ну и дурак!

Когда вода переполняла горшок, она начинала выливаться Вере Антоновне прямо на грудь смачивая голубую блузку. От этого учительница очень возбуждалась и уронив лейку начинала быстро задирать короткую юбку чтобы оттопырив жопу раком глубоко всунуть в нее средний палец с очень длинным накладным ногтем. После чего по ее неоспоримо красивым ногам часто текла кровь. Ей нравилось так же сильно как нравилось ебаться смотреть на эту кровь так как она все таки была девственница и начинала думать что это ее только что дефлорировал в жопу Саша Баландин (но это на худой конец конечно!) и она растерянно стоя на стуле мокрая с оттопыренной задратой жопой позволяла этой крови течь на щиколотки. Она становилась очень растерянная от этого и вся мокрая от воды и крови, а иногда даже листья прилипали к ее лицу… О! Это была редкостная удача когда при этом Вере Антоновне хотелось перднуть!!! Ведь когда она пердела обрывки цветка и юбки и восхитительно рубиновые капли крови и кал разлетались красивым веером из ее ануса! Представь на мгновение эту картину читатель! Особенно кал радовал бы наши с тобой взоры. Кал Веры Антоновны был столь пахуч что большие форменные штаны Гриши Амбросиенко в момент тяжелели и наливались густой и тяжелой влагой его свежей юношеской спермы от одного вдохновения той заветной газеты которую он прятал от родителей с помощью привязанных веревочек спуская ее под обшивку серванта.

Но… когда предков не было дома… он сооружал над кроватью сложную конструкцию из гардин на которую клал куски пенопласта и булавками прикалывал к ним снизу обрывки газеты — каждый со своим неоспоримым коричневым рисунком неподражаемого ануса Веры Антоновны, сам раздевшись совершенно догола и вставив в зад ножку стула ложился под ними лицезрея и вдыхая божественный аромат анусов Веры и с наслаждением впрочем недолгим дрочил… струя спермы в оные моменты достигала потолочных перекрытий… Бля!

Если бы только Вера Антоновна об этом догадывалась! Но Гриша Амбросиенко был последним в очереди на раскладушку… alas…

Никто! Из этих хуевых сук не догадался спросить меня о длине
моего хуя!!! Бля! Ебен в рот астарот!!!
Брюхо! Что ж ! Fools! Я с рождения был античен!
Я древен как стоунхэндж! Ебаные фанатики акробата на шее!
Я вас ебу своим варикозным хуем! Идити в сраку.
Черные мысли черного заката, в темном лесу темный замок.
Очень!
ЖО!! ПА!!!

Могучие риффы 15 мин.

Медленное мелодичное завершение.

ГЛАВА 3

Перед смертью Вера Горябина вспомнила маму, как та, плача, стояла в изголовье кровати больного скарлатиной братика, умершего через три дня; братишку схоронили на Новодевичьем, и потянулись пустые холодные дни, наполненные холодными бессмысленными занятиями, сквозь которые виднелась скрипучая стрельчатая ограда кладбища; мама плакала, а ее слезы падали на подушку, по которой разметались рыжим огнем волосы дочери, спутанные с невесть откуда взявшимися застрявшими в прядях веточками омелы и майскими жуками. Отец, возвращаясь ночью из конструкторского бюро, грустно и безнадежно клал вставные челюсти в складной пластмассовый стаканчик, его уволили через несколько дней, когда по улицам маршировали ряженые в черное гарланящие колонны, соседка, прижмая к испуганной груди годовалого внука-школьника, испуганно выглядывала из коридора коммуналки, и привинченное на кухне к стенке радио хрипело и скрежетало прорванным репродуктором…

Это всегда грустно, когда умираешь молодым. Лейтенант Печенной осознавал всю эту грязь и склизлось жизни вокруг себя — ведь его жизнь была окончена. Он был молодым, когда потерял обе ноги — это изменило его характер… за окном шел дождь и солдаты похожие на беременных брели по слякоти загребая грязь прорехами сапог и придерживая полы разошедшихся шинелей. Мокрицы в сортире задумчиво ползают по стенам, жара, мухи…

Он, сидя в кресле-каталке, мужественно водил вверх-вниз кадыком, глотал горькое пиво… закусывая рижскими помидорами — баснословно дорогими из-за постоянных бомбежек, но он не знал этого, был далек от всего… Медсестрички носили ему в палату помидоры, цветки мимозы и каждое утро он находил у себя под подушкой шоколадного мишку или гроздь лесных орехов или, когда дежурила Маша, курсистка из Санкт-Петербурга, пригоршню поблескивающих перламутром иссиня-черных патронов от крупнокалиберного пулемета с надписью маслом «ты чудно бьеш, Вася, бей еще!!!».

Ночью ему снилась гроза… Порхающие вокруг длинноногие мухи садились на нос, всовывая в ноздри пальцы и щекотали там, потом засовывали пальцы ему в анус и срали в утренний суп который он с жадностию снедал. И в это время пиво кончалось, кончалось… глаз, устремленный в горизонт, жадно вдыхал запах несвежей морской рыбы, проходящие по наберрежной люди смотрели сочувственно и с восторгом, но бледный рот Онищука кривила саркастическая улыбка. Этот запах, лезший в нос, наводил на мысли о закончившемся пиве, и Печенной, поигрывая стеком, кривил рот в неожиданной для самого мысли: вот теперь, когда я дожил до 25-и лет, стал толст, ленив, безног, и ничего меня уже не волнует, кроме мира и всего, что в нем происходит…. уж теперь то я нажрус, насрус, и наебус этих мух и сук. И блядь!!! Ебат!!! Срака! Саламат Мамедханова с толстой жопой в пизду ее душу матьбля еб!!! Фак! Срак! Хуй пизда.

Еблень же начиналась со двора, исподволь. Мухтара привязывали на ночь к будке, чтобы не будил окрестных кобелей на базу. В риге. Догонял бабу исподволь где тока можно — в узкоколейке, на облучке, на брусчатке, на обечайке. Валили мужики лес сосновый в окрестях… Сосна корабельная петровская, бывало залезешь с Прохором, сыном соседского гуменного пастыря под самую верхотуру, куда бортник медведей не гонял, дух спирает в грудях, люто боялись дядьку-Черномора… Вернулся с японской, грудь в орденах, косая сажень в плечах, в котомке холстяной завернутым в газету хранил японский осколок восьмидюймовки, а корову увел урядник, еще когда батяня был маленький. И за плетнем выебал. Сдохла Буренка. Потопла в вешний сплав. На лесопилке приказчик нашел ее тело прибитое к берегу с ладанкой на груди… Хоронили деревней. Вороны каркали на кладбище и тяжелые соленые слезы падали на суровые ссохшиеся руки сельчан, когда комкали в грубых коричневых ладонях шапки. Тяжелые трудовые слезы на пыльный мох….

В прах. Хуем в грозу зацепился Данила-звонарь за попадьину козу Веронику и с корнем вывернул колокольню. Всей деревней возили к фельдшеру. Ели. Сережа ходил к девочкам.

К утру притих хутор. Хуторяне перестали резать скотину, сидя в лопухах сзаду базу, где навоз для весеннего огорода (бабье дело — фрукта и всякая овощь — баловство, недовольно кусая ус думал Полищук, а наше дело — Хлеб, ХЛЕБУШЕК, хлопцы!! Хлопцы!!! Подозрительная тишина была ответом. Гдето за огородами вставало солнце, в лопухах очнулась сельская гульная дивчина Верка-горябиха. Пизда с ночи сильно ороговела и распухла. Картошкой лечила эту росяную мокроту. Ходила к попу на выселки. Лизал. Не помогло. Вспомнила как прошлой весной извела нелюбимого сердцем сына сельского кузнеца Терентия пороховой настойкой на соляной кислоте, к зиме вспухла в паху и кила, и грыжа. Удалила яичники, матку, семявыводящие пути и залупу. Стало легче. Анамнез положительный.

Мытищенский сельпромхоз — это Вам не ртищевский, где вся лесопилка заражена клещами!!!!  Надо стремительнее убирать навоз, товарищи, это наше прямое продвижение к успеху кроется там!! Если навозец уберешь спозаранку, дак оно сразу и взопреет и всумяшится, как говорится: жену — дяде, а сам к бляди!

Но холопы не радовали царя Ивана. Хотелось ебаться. Нехорошие наваждения (сны) тревожили по ночам: мнилось царю, быдто Он — девка-горябиха, с тонкими кривыми ногами, белыми ногтями на ногах и ебется!! Да с кем — с урядным посадником Шуркой-кассиром, что сложил русую буйну голову в Турецкую под Полтавой за растрату полковой казны. Такого позора государь пережить не мог, оттого перднул и повелел всех казнить, особливо Колбасниковского — боярин лют был вельми и дурным гласом верещал на пытке. В подвалах тайной канцелярии это веселье помнили долго. Сам Булгарин приходил на вторую серию. Регулярно приносил новое полотенце и золоченую ступку. Молодого цесаревича задушили пеленками в Разливе. Присягнувших масонской ложе задавили медведями в замоскворечье. По радио передали, что бомбили Киев. Так началася война.

Эта проклятая война отняла ноги у полищука-онищука-печенного, и он не ебал свою коханочку свою кровиночку любу швыдкую — верку-горябиху. А она была француженка, всегда тонко вопила на полатях «Швыдче, Гришенька, швыдче!», называла лейтенанта «шевалье» и сосала его яйца длинным влажным языком, рискуя нахватать вшей и рисуя клитором на волосатой груди замысловатые узоры.

«Я сосала яйца и Чкалову, и Сталину, я буду сосать их и Хрущеву, если прикажет Родина-Мать, если народ велит! Я буду совать его пальцы себе в вагину и дрочить ими там, пока томление сокрушающего оргазма не сокрушит мое естество — естество доярки-колхозницы! Когда я взойду за штурвал трактора или атомохода, или космолета, который помчит меня к Звездам, я буду помнить их хуй!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

INTRO

Сентиментально всплакнув над полузабытой страницей, тянешься к ощущенью доверчивости, мучительно соединяя слова, пытаешься объяснить людям степень важности поселившейся в голове мысли. Дорогой вы мой! На хуй все. Хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй с настырностью моллиблум думал Ларис. Лола его опростоебала. От безысходности и трусости готов был жениться, но и там, впереди, его ждало что-то неясное и большое, как хуй. Хуй, хуй, Лола. Мучительная стройность следом ускользающего смысла. Где хуй Лола? Ну конечно же Печенной это Печорин, как мы сразу не догадались. Ах Лола, Лола у меня ж не меньше твоего болит сердце, даже больше — я ведь много курю. Не знаю, что делать мне: когда вспоминаю твою большую задницу, что-то шевелится в моей душе, но так отдаленно, что почти и не слышно. Часто рассматривая ее на фотографии, думаю: лучше б она была поменьше. Слишком много места в нашей жизни занимают жопы.

Вообще, в целях самосохранения я хотел бы жить один. Чтобы остальные были как по телевизору. Потому что их различение со мной, то самое diffеrance, на которое натыкаешься на каждом шагу, уже порядоком заколебало. А Ларис в воде не тонет.

В этой части нашего глубокомысленного исследования мне бы хотелось, отринув всякую глубокомысленность и положась на волны поэтического мышления, поговорить о том, что волнует по существу. Актуализация «автора как текста» реализуется через введение авторской маски — феномена, не имеющего психической и социальной природы. Какая чушь. Зачем это, а? Ведь можно же вот три недели подряд не звонить, не дышать друг другу в нос нечищенными ртами, не чавкать над ухом, не потеть нудно и быть при этом вполне друг другом довольными. Так нет же, обязательно настроение испортишь под вечер, как подумаешь об одетой в трусы жопе. Тьфу. То ли это совестливость виновата? Надо пойти хорошенечько выпить пива в «Мундусе». Не этого ли мне не хватало?

И как подумаешь с трезвой головой, то у нас, людей взрослых, иного-то и смысла в жизни нет, как хорошенечко посидеть в Мундусе. От этого душа наполняется пивом, это ей как работа, потому что обязана трудиться. И видеть начинаешь смысл во всей изобретенной людьми системе: утром вставать, трудиться, получать зарплату, идти в Мундус, покупать пиво. Можно бескорыстным взором художника, не обуреваемого страстями, поглазеть на проходящих лукумонок. Без всякой задней мысли или, точнее, так уже к ней привыкнув, что и не замечаешь. Не заслужил ли я всей своей мужественной жизнью пять минут покою?

Царь Иван залез под диван. Спрашивается, отчего люди не летают? Сейчас расскажу. Да просто выше жопы не прыгнешь, о чем речь!

Бежать впереди собственной жертвы, пригласительно улыбаясь через плечо, — есть такой прием коллективной волчьей охоты. Горшки с цветами, горшки с цветами… По-детски похабные и примитивные.

Один уважаемый критик, щурясь сквозь сигаретный дым, назвал мое творчество «вторичным». Оставив в стороне терминологическую непроясненность такой оценки, поспешу согласиться: именно впечатление «детскости» — светлого, наивного, не очень глубокого мира производит роман о Ларисе. Я бы назвал его горшком с цветами — по-детски похабными и примитивными, но не злыми, если не считать, что зло — от Бога.

Мрачная агрессивность юношества направлена на решение задачи существования — по мнению Юнга творческая самореализация способствует здоровью и продолжительности жизни. Здесь речь идет не об индивидах — кто, как не дети, ответственнен за существование всего вида в целом? А такие критерии оценки, как мораль, норма, линейность — не более, чем зависть старика, страдающего от дисфункции.

ГЛАВА 1

Сегодня Вера два раза прошла мимо, только однажды едва кивнув. Глаза при этом были холодными, занятыми разговором с подругой. Потом, в третий раз, ситуация была иная, когда все расселись как в амфитеатре и вылупились на освещенную сцену, на которую я, конечно, должна была вступить. И вступила. Подошла близко, дыханием касаясь волосатого лица, было во мне что-то изящно-вертлявое, ну, понимаете, я хочу сказать развязное, то есть почти ебливое, ну, впрочем, это слишком в точку. Вся как-то непостоянно колыхаясь, кривляясь — а! — потому что непрестанно думала о зрителях, и глядя как бы ему в глаза, сама ушами, ноздрями, волосами, коленками и жопой пристально искоса следила за производимым впечатлением бедовой девчонки с золотым браслетом за два миллиона, подаренным сашиком-кассиром, а перед тем купленным на деньги, отнятые у больной холецеститом и преданно любящей его старенькой мамы, так нужные ей на аспирин и кислородную подушку. Ну что ж, и нас ебали тут — на скользких простынях… Название последнего лекарства рождалось в муках. Среди вариантов: папазол. Какой-то терраниум, элениум, троксевазин а в самом начале был гастрофарм, но я почему-то постеснялась. Потом, так близко стояла к нему, что если бы я была голая, мои лобковые волосы щекотали бы ему ноздри.

И холодным лбом надавив на оконную раму, думала неопределенно: регулакс. Тяжело быть скопихой. Это значит — без яичников, не способной к длительному плодотворному вынашиванию. В установленный срок пришли месячные и стало до боли ясно, и одновременно вместе с тем грустно и смешно, словно на улице шел дождь, что и на этот раз плода не будет — она не понесла!!!

Тут мне приказывают писать, истощать свой мозг выливая его бесценное содержимое на эти тухлые и затхлые оскопленные страницы будьте вы все прокляты и я вместе с вами сгорю в геене огненной умываясь горючими слезами покаяния и всепрощения. Да будет так — жребий брошен,  рубикон перейден, дорожная пыль улеглась и осела на кожаных велосипедных седлах пахнущих ядреной с дороги девичьей жопой.

Ворота широко открытого рота судорожно скрипнули раз, другой, третий, пока не разрешились в мучительно выпрямляющем внутренности крике. В «муцие» хорошо было написано: что-то вроде «счастье растеклось в груди теплой лужей», наверное, то самое испытала героиня, разрешившись этим криком, тоже неплохо тут описанным. Область доступной памяти смутно подсказывала ей, что позади или пока еще даже не позади а как-то подозрительно сбоку остается что-то имеющее особое и неясное пробковой ее голове значение в ее незначительной такой пока еще — ну да все равно ведь она одна — жизни, но неизбежная инерция центростремительного движения в воронку судьбы увлекала ее мимо и только голова иногда нерешительным жестом запрокидывалась вправо или влево, впрочем, это уже черезчур, то ли ухом толи щекой, толи развеваемой ветром прядью прощаясь с любимым. Еда, сон, пиво, дефекация, копуляция. Не все ли равно. Золотой браслет (две штуки), золотые сережки (много), автомобиль (впереди), квартира, богатый муж-импотент и хаппи бевзтэй цу ю!!!

Ни одно рефлекторное движение не дает возможности ребенку достать пищи. Все взаимосвязано, надо только знать, где зарыта кнопка. А уж кнопка-то наверняка, не там зарыта, где голодные якобы поэты прудят горы своих хуевых и потому бесплатных стихотворений. Это уж она знала. Уж это она знала точно. Она знала это и это придавало ей силы. Это было ее супер-эго!.. Против которого, как известно, не попрешь, а если попрешь, то недалеко и недолго — она пыталась летом: ну целовались при комарах, ходили в лес, в кафе, ебать себя не дала (из чувства чистоплотности — чувствовала, что ебать себя давать тому, кто не кормит и не поит, не дарит браслет, не обещает подарить машину ситроен — это есть насилие над супер-эго, а ту самую точную, выражающуу самую суть вспомненного нравственного ньюанса, так тонко повлиявшего на жизнь нашего героя суперэгоистично помешали выразить обстоятельства жизни, ну-ка?… правильно — Анна Кривокрысеноко .

О пива мне скорее, пива!!! Я похож на царь-Лира!
Я, как закон сохранения первоначального количества судьбы,
Смирился в ожидании манды.

Безмолвно выразим-ка ту самую суть нравственного нюанса, ну-ка — правильно — она была глубоко, глубоко несчастна!.. Похоже, я достиг желаемого эффекта: ни для кого из вдумчивых читателей типа Яцутки это не явилось открытием или, точнее, им на это просто насрать и нихуя они в этом не понимают, словно блэкстеры какие сопливые, читают наш роман как комикс, не отличая комикс от климакс, а значит можно вволю подрочить не задумываясь о серьезности проблемы, а как насчет того, что целью жизни является смерть, а? То-то! Тут-то мы вас уели! точнее, без ложного если пафоса, то именно смерть от купороса является важнейшим или определяющим аспектом жизни, но рационалистичному сознанию воспитанного на коперниках и ньютонах яцутки не понять этого высокого Осирийского астаротства. Читай — непотребства.

Распяли мы самих себя. На глазах у сыто рыгочущей толпы. Свисая с перекладины мы не смотрим в эти бессмысленные лица, потому что хуля бля тут смотреть когда уже образно гря сломался у тебя позвоночник и ваще язык на боку и очень хочется посрать, потому что уже сдох почти и все штаны мокрые внутри и никакой хуй не даст смоченной в уксусе губки и в магнитофоне кончилась пленка — смотай! И когда мыля меня обмылком судьбы, время поставит раком для последней етьбы и наставив черную воронку фотоаппарата презрительно разрешит: можете отвернуться! — я, гордо сглотнув слюну, отвечу ей прямо в лицо: «Нет, раком, пожалуйста, только раком!».

Бездарные и все сплошь споливые современники насмотревшиеся газонокосильцев и пригоршен динамита могут похвальбиво вообразить что хитрожопый обмылок ничтоже надеялся стоя раком улучить момент и пердануть так что объектив сломается — так бы поступили они сами, но… не знали не знали ничтожные! Что в 82 году объединение Ломо выпускало столь прочные осветленные объективы что не затмить их было предсмертным пуком тупого несостоятельного обрубка жизни…

ГЛАВА 2

Для вдохновения и рыбалки надев шапку с ушами, Хемингуэй хорошенечко засел за работу. Из мансарды раздавались оглушительные звуки дребезжания потолочных перекрытий: это он курил, потому что хотел сосать хуй. Хэмингувей был как известно тот еще курец — теперь путем несложных умозаключений, на которые вы, наш читатель, конечно же способны, вообразите, каково же ему хотелось сосать хуй!!!

Настали худые времена для Хемингуэя: папа с мамой обещались дать милион рублей, чтобы он отпраздновал окончание Анной Кривокрысенко университета в Лос-Аламо, которое лос аламо плавно перейдет в их женитьбу с незамедлительным рождением выводка детей, которых они тут же начнут упоенно няньчить вместо Натана (это кот), улюлюкая и увлечонно пуская слюни. Это последнее слово опять наводит на мысли о Шолохове, как он на коне с копьем и саблей летел наметом в атаку под аустерлицем и на Шенграбенской горе, пригласительно обертаясь через плечо, пока не стукнулсялбом о невесть откуда взявшийся дуб. «Что это? Откуда такая пропасть муки? — думал, грабя продуктовый склад, и глядя на вздымавшийся пред ним труп австрийского солдата запихнутый в дымящуюся каструлю полную душистых галушек.

Воображал себя дуремаром в старомодной шляпе скачущим в развивающихся портянках по балоту полному квакушек. Получал ли ты наш терпеливый читатель значительное удовольствие от задерживания и выталкивания фекалий, попросту какашек? Вот так же и он! Да, ребята, как воспитывающий фактор на всех нас оказал сильное воздействие обычный дощатый сортир! Сформировался ли у вас анально-удерживающий тип личности вовремя? У нас — да. Анально-удерживающий взрослый необычайно упрям, скуп (хе-хе, мы его понимаем), методичен и пунктуален. Таковы и мы. У такого человека недостаточная способность переносить неразбериху и неопределенность — особливо когда зайдешь посрать а там (в серале) все котяхи из унитазов повынали и красиво украсили ими потолок и стены. Здесь наиболее полная вставка — мы отсылаем вас к поносу Веры Антоновны со злым лицом, свидетельствующем о склонности к разрушению и обладанию любовным партнером. Она бы щедро хвалила своего уродливо-деревянного пупса похожего на грустного от хронического воздержания мопса за то что он срал в ведро. Дети не только понимают суть, они и ебутся куда более ясно чем родители — на горшке, сами с собой, то бишь экзистенциально.

Когда шурик понял, что поздно выскакивать из ведра он физически устранил свои яйца (ослепился), не хотел шурик сыночка зелоноглазого, который будет густо потея и пыхтя вворачивать свой тугой как автомобильная покрышка член в нежное влагалище любимой. Поэтому когда маленького Гришика папа бил ремнем за то, что тот ленился снимать штанишки, он психически идентифицировал себя с агрессором. Это дало ему кучу моделей, но все они те модели рассыпались в прах об отрефлексированные в столкновении с жизнью атрибуты: трубка, борода, вязаный свитер, удочка, боксерские перчатки, немытые ноги и запах изо рта.

Все, кто отрицает фрейдизм — позорное мудачье — все они там в тесном ряду толкуться: Говорухин, Набоков, А. А. Дуров и ваша теща — именно так с их молчаливого согласия творится зло жизни! Сублимация животворящих инстинктов послужила толчком для достижения великих достижений западной культуры, именно потому вся эта культура так заметно отдает мертвечиной. Груда пыльного хлама — бродские и мандельштамы, рациональность, которую мы так ненавидим в наших женах, потому что она стоит нам нашей зарплаты. Всего нашего пива, которое нам дороже, чем эти жены могут себе в страшном сне представить.

нормальное воображение нормальное возбуждение нормальная любовь нормальная эрекция нормальный коитус нормальное семяизвержение нормальная копуляция нормальное чувство привязанности нормальное отвращение — все эти эмоции вызвал у меня тот факт, что за не хуй делать подарили сдуру жене на двадцатилетие полтора лимона рублей и она вместо того чтобы давать каждый день любимому мужу десятку на пиво совершенно нагло собирается купить себе оверлог!
ну я не создан для блаженства
ему чужда душа моя
напрасны ваши совершенства
их вовсе не достоин я
сомненья нет увы онегин
в татьяну как дитя влюблен
нормальный конец.

завтра до хренищя дел — не проспать, выспаться, быть на рынке с утра с деньгами
купить кое-то
жарить пирог, есть.
Потом пердеть
вряд ли есть более важная задача
как еще поссать и посрать
еще немножко посрать сюда
жрать срать жарить
пукать какать
писить
мочиться мимо ванны и унитаза
мимо всех вещей на свете
пить и есть ее мочу
писать писать писать до одурения это имя на белом от асвальта снегу
вика кака
эк как ее
какао

ГЛАВА 3. АУТЕНИК*

Хуй — подумал Ларис и пукнул.
Хуй пизда, сказала Лола Баумбах и пукнула.
Дети пукнули.
Щенок от неожиданности пукнул.
Дедушка громко пукнул.
Бабушка пукнула во сне.
Пукнули котята, пукнули щенки,
Только мы, ребята, пукнули-таки.
"Эге!» — подумал Ларис и пукнул.
Пукнул и принюхался.
С видимым удовольствием пукнул.
Милиционер пукнул.
Преступник пукнул когда грабил банк.
Комбайнер пукнул когда получал награду.
Космонавт пукнул в космосе по просьбе ученых.
Вышел покурить и заодно на скорую руку пукнул.
Пукнул нехотя, неспеша.
Как пукнул!
Перданул.
Пукали. Ели. Сережа ходил к девочкам.
Еле пукнули.
Сосны таежным гулом выдали тайны тайги.
Напукано.
Пук волос
Пукай, лук!

Согласно легенде,
Доген спросил у Иссэя висящего над пропастью держась за нее ротом:
Вам хорошо быть асторотом?
Иссэй пукнул.
Догэн пукнул.

От пука мощного
смешались кони, люди
набухли жилы и
налились кровью груди.

Пукали наши друзья.

Пукал Пикалов
пукала перекатиева

Да кто не пукал.
Пукал кобозев в поезде

Пукала, и высоко взлетали ее золотящиеся на солнце пряди.
Пукала неземная.
Пукала, поднебесная.

Просыпаюсь с твоим именем, с ним ложусь спать и когда в последнем пуке содрогнется моя грудь, с ним отойду.

Шепчу замирая, потрескаными губами во мраке сортира
похожее на орлицы небесный след
Твое Имя
через матушку-огонь и воду сыру
ясным соколом
кану в омуте
позову Его тогда
поищу в камышах
пошукаю
по-нашему, по-шукшински!

ПУшКин
пук ног паука не пугает
по-пушкински
попукаю

попугаем. Вот тебе читатель для отдохновения веселые картинки, оцени юмор, оцени наше умение, оцени свое умение оценивать юмор и умение, амплифицируйся, мысли ассоциативно, расширительно, так грандиозно, как ты привык! Наш читатель — редкостная птица. Мне даже жаль его за это. Впрочем, оставим его, нашего имплицитного трудягу-читателя. Он не так глуп, как может показаться, потому что полезен, а значит, вовсе не так глуп, как вы бы на первый взгляд могли подумать. Мысли о нем раздражают как присутствие в комнате большой черной мухи — жирной и слишком огромной, чтобы делать вид, что ее нету.

Однажды на автовокзале отец взял меня в туалет, чтобы я там пописал. Было ужасно много людей, я стоял над писсуаром, заросшим грязью и захарканым как наши с вами, читатель, души и не в силах был выдавить хоть капелечку мочи, не мог поднять от писсуара свои испуганные и грустные глаза, мне было стыдно, что я не могу пописать, интуитивно я чувствовал деликатную связь своей внезапной немощи с проблемой функционирования хуя. К этому трудно привыкнуть: ноги, руки, езда в троллейбусе, потные подмышки, огромное количество знакомых на улице. Я люблю жизнь, но как сказал классик, любить публично — скотство. Ну я скотина, да. А вы? То, что нас возбуждает, то и лишает силы. Часто в детстве я мечтал не есть и не пить — уметь обходиться без еды, теперь-то я понимаю то было отцензурированное желание никогда не ссать и не срать, что уже, в свою очередь, было отцензурированным желанием никогда не ебаться. Что отталкивает в ебле? То, что в обмен на сомнительное и весьма непостоянное удовольствие ты получаешь себе чудеснейший подарок — ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА брррррр!

«Моллиблум, — подумал Ларис. — Лола, лола. Лола не надо лолу не лолу ла. Лола, пиво. Лошадь. Лошадь, лошадь. Лучше буду думать слово лошадь. Пушкинская афера. ММХ… эта как ее громада фикция фрикция просторное пушкинское лоно шинель прототип нового романа архетипическое лоно Клары…

Лоно сосущее ротово вбирает в себя силу отодвигая ее на потом создает видимость перспективы обещая грядущие мгновенья но выбрасывает из себя детишек которыя якобы продолжая начатое нами тоже натыкаются на преткновенный камень лона и пушкин вечно будет ждать своей очереди на блаженство. Не так ли впрочем и мой роман высасывает еще более высокоорганизованное либидо? Сконцетрированный пучок русского гения сквозь увеличительное стекло своего романа предопределяя… Лоно сосущее рвоту заботливо склонилось над лицом поэта ожидая следующего провала на пути к астароту. Но тут он замахал руками пукнул и лоно с готовностью и не ослабляя внимания его поглотило.

ГЛАВА 4

крошка
прилипла стряхни ее
в задумчивости горло и шею почесав: а вовсе даже отнюдь не так — торопливо высказывал Ларис, сердясь внутреннне и краснея: наоборот! не тот ли лишь памятник укрупняет мысль и прочищает горло эпохи стремясь ввысь куполами и сводами стен эту высь свербя и потрясая воображение туристов?  Не так ли. Они стремятся по направлению асвальтовых дорожек у них густо потеет между ногами и никаким уксусом не отшибить приятный жизненный запах. Где кружева причудливо витиеваты где серость ужаса потери где мужество отрицания и стремленье новой ногою ступить в новизну жизни? Странно не правда ли. Вот я мужественно молчу неделю изматывая сердце борьбою со стрелкой часов и телефоном. »Из одного утра в другое на покатом боку димедролины вкатывается ощущение омерзительного состояния. Я лежу продолжая предыдущую мысль в траве измозоленный мыслями о пригодности лишь для ебания." Я лежу в бане весь измозоленный… есть в этом что-то шукшинское. Солнце спустилось по склонам синеголубых гор. Ромашки укутались в аромат весенних лугов. А-пчхи. Пружиночки клевера и павилики. Великая венивидивики. И так далее. Не так ли.

Вместе с дружбой развивалось странными путями в моей душе чувство к его сестре (покойного) надменной но прекрасной N. Увлечение не мешало видеть нам весь неуместный склад мыслей в ее голове, особенно после замечания о зарплате. И сам покойный иногда говорил: дура эта N, пыжится как гусыня какая… Чего ты ее любишь?

Но ведь это просто текст романа накануне колышущейся лужи странно встает разочарованным гусиным рыгом.

Тут надо будет пор еще поработать над волшебством слова сидящим на унитазе выпрямив ноги чтобы через два или три килограма словесной руды появилось наконец-то наружу столь необходимое слово. Словно полные словесной руды колыхались словно высоко носимые флажки эти сосиски. Вера Горябина в сенях. Я был весь в дверях глядя поверх очков в тумане. Омоновец Ежик. Ежик не уходи где твои руки. Мы рыгали.

О МОЛОДОСТИ
все мы были как Вера и ебались там в этом лесу где был день рожденья Ежа это омоновец и сосали хуй у него. В жизни часто встречается место подвигу.

Отныне пытаясь понять свое нынешнее положение пускался в бегства мнимой неподлинной свободы природу которой сам понимал неправильно и плохо. Было в этом что-то безнадежно больное: как говорят запущено, хотя, может, и не безнадежно. Хотелось, как зимой, уюта и покоя. В смысле невротическое это было стремление к покою, которое выражалось в полном нежелании каких бы то ни было кантактов с жизнью. Телефон успокаивал короткими гудками, но в этом несоединении таилось необычие, а всякое необычие сообщало стоическому сердцу: здесь неприятность, так что скорей готов был пойти на контакт, лишь  бы все было как раньше. Лишь бы никакие люди не трогали никакими руками. Лишь бы никто не пытался. Прозрачные стены — образ, так когдато к себе манивший — к себе манили.

Онегин печорин гамлет пророк демон муций — неплохая компашка для старины родного Лариса. Виждь и внемли ты один но hell is round the corner люди вокруг неплотных стен твоих, вокруг плохо запирающейся двери столпились и нечаянно нагрянут, лишь только поверишь на миг в возможность прожить день или два спокойно. Хорошо дельфином быть. Они плавают в море и даже ночью, когда в море внизу тихо и темно хотелось бы дельфином проплыть под верхним столь суетно бесконечным миром. Тут в море чувствуешь себя рыбкой. У него есть границы: оно как бы налито в землю и кончается, где берега. Эта ограниченность успакаивает нервы всякому дельфину, что тихо плывет. Ни до кого ему нет дела. Спокоен. Ни до го каво никому до какого дельфина. Выключен свет. Турбины ревут. В этой теплой воде можно лежать хоть час. НИКТО не придет. Не влезет с ненавидимым «доброе утро».

Зззззззззззззззззззккккккккккккккккззззззззззззззззззззззжжжжжжжжгггггггг лололол шгш

Вот и закончился мой любимый день отдыха. Он был очень важен, наполнен грустью, полным смысла ничегонеделаньем… А под конец нас переводят на летнее время. Конец дня отдыха скомкан, урезан и укорочен.

Ой как тебе удается ? Поздравляю тут глюк видимо открылся люк и куча идиотов с ружьями наперевес уби ло ( ла ) ее — лолу — сильно, больно грубо и совсем неинтеллигентно, как пидоры, бля, а до эн мне и дела нет, когда тут такое вдохновение поперло!! Так вот, о чем это мы вопр. Да вот забыл.

Эти безнадежные порывы к покою иногда воплощались в более-менее здоровые мантообразные формы: надеясь обрести и приобрести обретения лола плывет к горизонту. Подобная матерчатому зонту.

Лило как из ведра. Тугие струи дождя стегали по олифковым спинам негров пополам с бичами белых надсмотрщиков. Флейты и бубны захлебывались от гнилой с запахом хламидомонады африканской пизды-воды. Она попадала даже в нос. Даже в жопе плескалась вместо горячей крови дождевая водичка. Это Африка, ребята. Здесь на вас наплевать маме и папе. Тут вы сдохнете, сами не заметите как. Тут страшно интересно. И вообще, в лесу жить нельзя: сыро и пахнет плесенью и много мух, от которых превращаешься в подобие говна, когда они тебя раз сто пятьдесят в минуту укусят в течение пары суток и обосрут твоей же переваренной кровью, химусом лимфой и говном, которое так полезно мухам, из которого рождаются они и в которое после смерти уходят… навсегда… ногами вперед!"

ГЛАВА 5

Черная злоба поселилась в ларисовой душе. Черная унылая, легко меняющая цвет на желто-серый (как глина), не злоба а скука. Тоска зеленая. Он хорошо представлял себе ее лицо искаженное гримасой. Тянуло курить. Что либо делать еще с таким лицом было бессмысленно. С ним вообще не очень-то проживешь, спать разве что, да и то — хорошо, если хочется спать, а если нет то все, пиздец — пейте димедрол или вешайтесь.

Он жил и действовал без надежды, но делало ли это его более умным? Нет, все были обычные глупости тот же омут незаметно для себя принятых решений из которых нет пути назад и нет пути вперед — остается лишь оперевшись на лыжные палки (нарты, самодельный костыль из сосновой ветки) тупо разглядывать снежинки, думая, как дошел до такой жизни.

Ругаться с этим лицом было хорошо. Оно придавало словам необходимый пафос, Станиславский кричал Веру! в доме дребезжали стекла и дверу. Вообще только именно с таким лицом как у Лариса, у ларисовской скуки, и можно было ругаться. В противных случаях этот процесс не стоил затрачиваемых на него сил. Несколько ягод клубники могли его взбодрить или хороший глоток коньяка. Лучше всего, конечно, было бы поебаться, но где сыщешь такую редкостную возможность? Недавно снилось что шел к колесу обозрения и вдруг стал быстро (точнее, не очень быстро, но как-то неотвратимо) подниматься в воздух еще до того как подошел к нему вплотную и сел на сиденье. Впрочем, сиденье сразу материализовалось под его жопой. Было очень страшно. Его почти мутило от страха, но, памятуя, что оказался на колесе, для того, чтобы обозревать, решил достать из кармана очки без которых ничего вокруг не было видно и от осторожного этого движения чуть не свалился и чуть не кончил от страха. Так и проснулся: на спине, в неестественно патетичной позе, как убитый солдат на картинке в книжке — с раскинутыми и согнутыми в локтях руками. Шея плотно прижата к подушке еще страшась той нехорошей высоты сна

«Уважаемая Лола! Я могу тебя любить не чаще одного раза в неделю! Потом будет раз в месяц! О разе в год мы говорить не будем! Как и не будем ебаться раз в год — сама понимаешь теперь когда я надрался мне все по хую и могу тебе грить открытым текстом што пошла ты на хуй вот бля и все это мне не нравится все эти франзуские анекдоты про раз в год там месяц и пр. Вот. Блядь. Это вы не мне а, признайтесь, вашей любимой жене оксане видимо это зависит от лабаранток, которые могут домой съебаться. Вы-то потому что не меня а ее ебете почему-то. Ах Вика… Небесная повелика. Ебня и хуй в старости были странны. Но тут то и весь реализм нас оставил… Ленточка моя финишная,

я ебу тебя на своем гробовом камне

Твой неожиданно но приятно толстый живот с клочком трусов был так ослепляюще мучительно полезен!!! Так он был изнуряюще душу сладок!!! Так ослепляющ!! Я любил его, любил, да, но мы не ебались ни-ни не подумай, дорогая.

Злоба, злоба душит сердца… Как столб воды сплющивая отверстие пизды… Я что хочу — да просто все дело в непостоянстве. Просто все дело в хуйне и жопе. Да просто еб вашу мать или вы все понимаете сами или идите ка на хуй в пизду и рот
КАЗЛОВ АЛЕГ
ЯЦУТКА ВЛАДИМИР
НУРМАХМАХМЕТ  ПИХАТ
наши ебаные верные читатели им палец в рот палажи они и рады сасать мудаки позорные всю душу из нас вынут — и ну сасать!!!! Дайте оттдохнуть пизде и жопе!!!

ЧАСТЬ ТЕТЬЯ

INTRO

Вера Горябина. Вытерла красные сухие глаза злобно сказала "поехали» и закрыла рот. Великовозрастная крупножопая пожилая девка в покосившемся пропотелом кокошнике стояла раком посреди конопляного поля. Конопля о тот год была квелой, что однако же не мешало сторожу Феодосию Фролову под предлогом охранения урожая  раздольно брюхатить окрестных колхозниц, пока верный Полкан дозором обозревал приближающуюся окрест личность председателя Онфея Яичнина. Вот тебе и крыша с петушком… Забрюхатили председателя.

Кетчуп — в бутылке,
раки — в руке!…
в туалете цветком — унитаз!!!
ЛЕНИН!!!!
ПИВО!!!!
Эти слова
очень важны для нас.

ГЛАВА 1. ВОСПОМИНАНИЕ ПРО НАШЕГО ЧИТАТЕЛЯ ДЕНИСА ЯЦУТКО ИЗ СТАВРОПОЛЯ

Ленин пиво пил игриво — педрила (стихи, на самом деле нет, просто очень на них похоже)

Мы никогда не писали о Денисе Яцтуко, а ведь этот человек достоен описания. Давайте подарим ему цветы нашего красноречия. Хуй ему что ли пососем, давайте… Ну я просто не знаю.

Если бы я был маленький я бы пожелал Денису Яцутке мира во всем мире и чтобы Рейган умер. И еще я бы подарил ему много много бумажных журавликов. И мотоцикл. Я бы стал большой, много много работал и получал бы много денег. И я бы покупал Денису много мороженого и пива. А потом бы я стал еще больше и зарабатывал бы еше больше денег и на все бы покупал денису много теплой одежды и обувь, а вообще пошел он на хуй, бездарный мудак. Хуй я ему че куплю когда вырасту! Пущай обсерется. Козел. Несерьезный какой-то, как будто в армии не служил, фу, гавно какое-то, дурак какой-то. Да ваще пошел он на сраку. Дубровский какой-то этот яцутко. Срань ваще какая-то, я ваще хуею на хуя я тут столько пизжу про этого пидараса. Фу блять.

И как посмотришь вдруг вокруг
не крылья вырастают за спиной
а пук.
И в этом пуке
весь как вгавне тону я дергаясь от муки
от этой муки я дрочу
в нее я вечером вползаю как под одеяло
и ломаю шеколад как нехуй срать в руке
но невозможность изменить что либо в плавном течении говна доказуема весьма просто: попытайтесь!

Унитазы полные говна
(оно в сливных бачках)
говорят: это любовь на всю жизнь поселилась в твоей горькой судьбе. Ну мы-то люди взрослые, читали, слава богу знаем что дело тут не в любви, а вболезненном пристрастии анальноудерживающего типа к накоплению негативных эмоций; потеря важнее приобретения: лучше не сделать и всю жись жалеть, чем делать не жалея. Но трудно, ох трудно ментальному уровню бороться с эмоциональной сферой в душе анально-удерживающего типа! Прямо исссышься иной раз весь, иссрышься, изопьешься пива!

О раки, вас варят в горячей воде
вы краснеете от натуги
у вас сильные руки и большие сердца
но к чему эти потуги
как говорят в народе,
не судьба!
Пиздец!
Все, бля, приехали!
Сливай воду!
смотай!

Ночной экспресс холодный чай
синий цвет усталых глаз
сняла трусы и вдруг
слезинка из заповедного далека
как голубь слетит на твою ладонь

И долго комкая в ладони позабытые трусы
возможно от этого даже очищая в них нос
ты будешь вспоминать
не меня — ни-ни!!
Альберта…

Осень полночь
скрипка лиса

Опушка леса. Мы бредем, загребая ногами. Гавно шелестит. Оно плавно устилает наше припорошенное сединой сердце. Мы вспоминаем, пердим. Как славно о прошлом вспоминать когда оно позади! Можно позволить себе капельку грусти. Но только чуть-чуть и скорее домой — жарить картошку! Смотреть телевизор! Жить, дыша полной грудью! Ебаться! Мы снова молоды, буду блядь! Давай скорее танцевать! Отвечаю на петуха! Кидаю зуб и оба уха! Тебе понравится жарить картошку!

ГЛАВА 2

Были и у Веры мысли. Тоже сочиняла песни, рисовала гуашью картины. Мамка била подойником, ругала: иди, мол, лучше ебись! Кто тебя с твоими стишатами бля замуж возьмет! Скоко еще будешь есть наш хлеб с отцом! Но Вера пока верила в возможность изменения гавна не ебалась. Терпела, сочиняла стихи, рисовала картинки. Потом вышла замуж за сторожа Феодосия по принципцу «за первого встречного», стала Фролова, следовательно, отрастила пузо и сиськи, забрюхатела, глазки заросли жиром. Привыкла и довольна стала. Привычка, бля! Второе счастье.

Феодосий целыми днями пропадал на пашне. Верка доила корову. Иной раз принесет ветер из-за плетня горький запах полыни; плечи ее вздрогнут, медленно подымет баба руку желая поправить платок либо утереть капельку пота, да так и просидит задумавшись до вечера с поднятой рукой, а спросишь: «Как дела, Вер?» — ничего не ответит, только улыбнется усталыми глазами и лучики преждевременных морщин разбегутся веселой стайкой от носа к уху. Хорошо жили, тихо. Часто вставали посрать ночью.

Не то в городе. Копотно, хлопотно, вовремя ни посрать ни поебаться, а главно дело — в душе у людей мусор: какие-то пивные пробки, обертки от регулакса, презервативы… Но Вера в городе оживала (торговала яйцами на рынке, яйца были одно к одному: хорошие, свежие, недорогие — без обману) пердела, ходила к знакомому дворнику Игнату. Он научил ее читать и писать. Стала задумываться. Всупила в РСДРП.  Игнат — хмурый детина — скупо улыбался в усы и каждую субботу пил много водки. Из темноты питерских закоулков стала Вера кандидатом наук, дважды выступала на съезде, сосала хуй Чкалову, Ленину и Хрущеву. Как знатной дояркой ею восхищались в МИДе. А счастье все не шло в широко распахнутые девичьи двери…

Потом полетела в космос сосать Гагарину, Титову, Комарову и по ошибке Терешковой (не будем здесь упоминать ее настоящую фамилию), а вернувшись на землю — в академгородке еще Королеву и заодно Курчатову, а потом дрочила рукой Туполеву в сортире. Яцутко был доволен. Потом настало мрачное время репрессий, Веру сослали в Краснодар, там ебалась. А потом опять в космос — к Джанибекову, Севастьянову и Савицкой. Савицкая ебалась отменно. Ее говно сильнее всех пахло, и когда она ходила срать в туалетный отсек, Севастьянов вынал свежие какашки из пластикового резервуара и громко смеялся. Гонялся за Джанибековым, любил набить говном его подушку, конечно и Вере того говна доставалось от пуза, оттого и запомнилось. Срать садились бывало все втроем, весело пели про паровоз, про бери шинель пошли домой, внимательно до подписи прочитывая передовицу бережно передавали обрывок газеты соседу. А под вечер Джанибеков любил затянуть красивым оперным басом «только пули свестят по степи», Вера всплакивала в платочек, Севастьянов напивался, Савицкая вязала в свете керосиновой лампы.

Так незаметно летели годы. Вера вытянулась и похорошела. Все чаще ловила, проходя с коромыслом, восторженные взгляды на свою жопу. «Заневестилась девка!..» вздыхало старичье и пыталось дрочить. Но только повыдергивало сдуру катетеры и скончалось в страшных муках поливая колхозную бахчу мочой и сукровицей. Феодосий ходил с шваброй, ругался.

Не доглядела в тот раз Верка — понесла. Опять е-мое! — волновались бабы на майдане. Сыночка назвала федор, в честь Сергея Мягких — светлого художника, все-таки федор как-то привычней. Так началась долгая дорога в жизнь…… Поутру ебалась, на вечерней зорьке сосала хуй, пополудни подставляла жопу, едва попив парного малока в сумерках на рассвете в сгущавшемся свете звезд стоя раком обласкивала председателя Онищука, пока студент-практикан Амбросиенко грустно гладил по жопе тугим и мокрым от росы хуем. Так и состарилась от непосильной жизни. Руки покрылись цыпками грязь под ногтями, химус… Вера была баба русская, жалостливая, оттого и не осталась в космосе Рюмину сосать. А ведь была нестарой — прочили и Леонову в жены.

Вера долго била задом в запертую дверь овира.
Эх председатель никанор…
у тебя четыре теплых овина
у тебя полные амбары зерна
а сердце свое отморозил
вон, бабы ходят некормленные, засратые!..

Летят перелетные птицы педерастки
зря чирикают — не до них никанору
весна буйная девка с задратым подолом
напрасно стучится к нему в два кулака.

ГЛАВА 3

Председатель аникей андросов был сильно занят важным делом, стоял вдыхая хлорные пары извести у себя в сортире и давил одуревших от духоты мокриц спичечной головкой. Полученные трупики складывал в коробку и сносил на чердак — сушить для опытов. Он был зоотехник. Председатель был никанор яичнин. Он тоже был занят. Копал червей. Курицу пеструшку, что пришла помочь в таком нечеловечески трудном деле, втайне от жены стукнул о дощатый угол сортира и когда грешница отдала Богу душу, аккуратно ощипал перья, закопал их у силосной ямы и припрятал тушку к рождеству на полатях.

Все не так было… Он, тот председатель, был на самом деле зоотехник и копал червяков — это верно, но не на рыбалку, а была у них с пеструшкой — а по фамилии Силантьева она — мечта: попасть в Москву на выставку… Кормил справно, пивом выпаивал. Затыкал ей тряпицей жопу — думал, много будет срать — подохнет. Она от того яиц не несла — петухи сторонились. Затаила сердце на председателя. Нехорошо думала про него вместо сна ночью. Через ту тряпицу не заладилась жизнь… Так и вышло промеж ними смертоубийство, только он ее обушком и закопал на базу подле навозной кучи. Ну и не шибко пережил покойницу: о тот же год напился пьяный и подох от свинки. В риге, а Веркина свинья ефросинья, а по фамилии Гришаева, подъела грешного с соломкой…

Хоронили Никанора деревней. Наградили посмертно часами. Проежжий скульптур соорудил памятник — денег платить за постой не было, а чем другим так в колхозе этого своего полно. Райком выделил ящик водки и самогонный аппарат «Ока», жарили Ефросинью, ели. Бабушка Агафья Тихоновна Лыкова от такого мясоед  обосравшись померла без всякого причастия прямо во сне на унитазе. Ефросиньюшка тогда много народу положила — кого в гроб, а кого и в районную больничку — выводить глистов из жопы. Долго ходили по уралу темные слухи о свинье-убийце. Дети плакали, бабы крестились, руки мужчин тянулись к удочкам и ружьям. С войны не помнят старики такой смуты. Был салют. Верка шибко плакала об Ефросинье и угоревшем от салюта муже. Ну да хрен с ней. Дура.

Решила в память о Фросюшке кабанчика завести. Новый председатель из района выписал поросенка, назвала Трошею. Долго не отпускал из кабинета. Уважительный такой, все расспрашивал о жизни, не нужно ли что по хозяйству, ну и ебал, конечно. А по фамилии Терентьев был, Тихон. Вдова нуждалась во многом и к весне родила слепого ребеночка, второго своего сына — Лариса Терентьева. Его тоже свиньи съели — перепутали колыбельку с кормушкой. Ирония судьбы, да.

ГЛАВА 4

«Здравствуй, дорогой Аникей Кимыч!

Жизнь моя без тебя стала пустой и в тягость. Она давит на плечи пачками выкуренных папирос, виснет на боках излишками жира, зрение теряю от слез по тебе. Вспоминаю как ебались в кустах цветущей сирени… Wanna be with You! Почему все ушло вдруг? Я был глупым, что не сумел тебя удержать. Впрочем,  с тобой было бы еще хуже. Часто смотрю на телефонную трубку — думаю: позвонить? Ну что толку. Все что Бог дает за наши грехи — все это к лучшему. Я ведь много грешил, что тут скрывать. И нечего рассуждать, как, мол, оно все вышло — известно как — нашкодил полные штаны и — ну в кусты рассматривать снежинки. О Русь! Жена моя! Заебала ты меня! иди в хуй! Лола! Лила лилово розовая кровь на шипах! Пальцы ловят на штанах заевшуу молнию осветившую горизонт! Похожа Лола на зонт! распахнутый куполом колоколов бамм дын дын брям джь джь джь  we gotta go! горизонт! Свернулся щенком у обочины жизни — пни его в камин! Ульи гниют позабыты, рты отеческих гробов рассечены и открыты там слышно пение мух! Ух! Яблоня отцвела и распустилась, в углу сада зарыт клад будь он многажды ебат. Там где пырей можно укрыться от зверей! Продираясь сквозь заросли молодого картофеля! Пачкать колени землей! Жопой щупать просыпающуюся твердь!

Вот и вся наша жизнь на сегодня, дорогой Африкан елезарыч. Не поминайте лихом, приезжайте погостить на лето. Дорогу я оплачу. Это мне по плечу. Рожь тут у нас высокая стоит — солнце дырявит зенит. В погребе томится вино — вас заждалося оно. Вы же много пьете вина, я думал не буду осенью давить, а потом — нет, как же — приедет, мол, аникей фомич, обидится, скажет, что же вы мама за кого держите меня — за яцутку? Девять литров отдала Вале соседке она мне помогала копать огорот но больше я ей не дам. Приезжайте, ждем все ваших писем и ценных указаний Егор вы мой Фомич, дорогой — в голую пизду ногой! Ебать сук и срак с обеих рук! Забудешь и генриетту! Хуй оторву тебе за это! Не копай в углу садочка — там зарыла я сыночка! А потом в кустах сирени будем лечиться от мигрени.

Ваш  Лесик.

P.S. Как там Наташа? Я ей давно уже не писал — посуди сама, что тут еще было делать на моем месте? Сегодня ехал в лифте с ее подружкой — такая, знаешь, с длинным носом — так на душе стало погано, лифт черный как наши с тобой души, засратый, дети там закоптили плафон зажигалкой. Что только не делают в том лифте — и ссут и срут и наверняка почти ебут. Ну пока.

Твой Л. Привет Воронежу! 

P.P.S. А вы знаете, что женщины тоже несут яйца, только очень мелкие? Это то, что по ошибке называют »критическими днями". У меня их много сей час, этих дней. Твой любимый, забыл, как ты меня называла-то… Левочка. Тьфу! Чуть не забыл. Сегодня определенно мои симпатии на стороне брюнетки. У нее небольшие сиськи и кривые ноги, а представь себе, какова перекладина!!!! Перекладина у нее отменнейшая, как дырка в Царь-колоколе в москве. Смешно, она такая сентиментально ранимая, я хочу сказать какая-то нежная эта брюнетка, аж стыдно писать. У южанок, если только это не предельно волосатые армянки, есть что-то захватывающее, если их раздеть. Твой всегда Левочка. Помнишь, какие захватывающие письма я тебе писал (всегда сам заливался от слез, когда перечитывал по десять раз перед сном) и каждое заканчивалось искренним признанием: дескать, Твой Навсегда левочка… Так доверчиво, трепетно и нежно — в протянутых руках на раскрытых ладонях. Просто отдавал, то что самому было не нужно — себя. Такое бывает раз в жизни — моей, ну а тебе, как сказал поэт, дай бог не раз взойти на сцену… любимой быть другим. Другом виталика Сашиком-Асторотом. Он тебе мороженого купит. Дескать, сука такая, благодарит за каждый прожитый день он у тебя в долгу, пидер, неоплатном! Браслет за два лимона купил — всеж таки надеется оплатить. Любимый твой мишка и сладкий заяц — брррр. Не ебаться, никогда не ебаться! Чтобы не было мучительно больно за бесцельно разоравнную целку. Либо сто лимонов в месяц стоит моя пизда, либо еще есть такой вариант — оттдам ее за любовь, ну это, левочка, навряд ли, я же стерва и сука. Ты там когда бываешь в вологде, спроси, может кто возьмет. Про воспаление только смотри не говори. Дескать, хорошая пизда, с рыжими волосками и воняет, если уткнешся носом в драповую юбку, ну да это у всех баб. Ну все, пока, целую. «Говори мне хорошие слова». Бегом берегом замерзшей реки. Вперед, навстречу проклятой жизни.

Твоя Нюра-дура."

ГЛАВА 5

Нет хуже, когда сидишь и ждешь. Самая простая обязанность превращается в мучительное испытание. Понятно? Главная неприятность? Впереди. Надо: тупо сесть в кресло, открыть рот, уставиться лбом в одну точку (в области пола) и мысленно (не глазами — ни-ни!) на нее смотреть. От этого рот постепенно раскрывается шире, а взгляд делается бессмысленным и глупым. Вовсе не обязательно, чтобы при этом у вас начала капать слюна! Не надо преувеличивать. Так вы ничего не добьетесь. Мысленно, точнее, на уровне тупого животного понимания, мы проживаем в эти минуты всю отпущенную нам жизнь, скучную, как Достоевский, и столь же лишенную смысла. Можете назвать это просветлением.

«Я мечтаю быть медсестрой. Я воображаю ужасную войну, больных, раненых, я хорошо ухаживаю за ними и они все меня любят, потом берут в плен или ранят, но все оканчивается хорошо, и я опять готова на все».

Банально. Цирукал, Но-шпа. Пять ног у собаки павлова. А фактически бросила вызов всей вселенной, подобно мне, когда я безумно жажду пролить свет на то или иное событие. Вместо того, чтобы покаянно биться о землю, обвиняя во всем свой возраст и немощь,  я все испортил, бросившись бежать. Немедленно уберите вашу собаку. Некрасивый мальчик что в нем нашла в свое лучшее время тарнавская открыв как то дверь а он на пороге стоял — герой романа в плаще и шляпке и пошли гулять. Доверчиво жалась к могутному плечу — думала первый же поворот и будет мой (родимый Лесной царь в глаза мне взглянул) однако ж не вышло назвать сынишку денисом хотя событие имело место и гордо потом блестя глазенками, ковыряла стенку на третьем этаже: разве денис яцутко похож на того, кто может оставить девушку невинной? А мы и не сомневались в славном бойце невидимого фронта хотя это уже другая история а следующее событие гораздо важнее: паспортный стол и развод с женой это напоминает мне песню про черный тюльпан: если сорваться, то парни второй раз умрут в Афганистане в паспортном столе и мы молча несем залог нашей будущей жизни и готовы есть герани или нюхать: и вижу: достает моя девочка новую колоду карт и ручкой хрупкой, предназначенной для множественных утех Сашику-кассиру тасуя низким голосом вещает: «Делайте ваши ставки, господа, а как там Лев давно его не видела». Ну что тут еще скажешь только промолчать остается. Десять пальцев, на каждом по три, считай, четыре (это на среднем) кольца, ну, по мелочи еще браслеты — это уж до локтя, итого, значит, выходит… Пожалауй, в сто  в месяц не обойдешься. Знают, суки, на чем стоять, а слабо на… гавне?!!!  Оказывается, нет. Целый год конфеты ела, как человек… В дукане, там известно — всего до хуя. Люблю, мол. А я — нет. А деньги, блин?!!?!..

Тут, думается, каждый читатель без труда узнает свою нелегкую и такую личную жизнь. Ах как же хочется в одинокий лес чтобы всего тебя там объесть и кости оставить для чучела просто какая то ненормальная наверное это болезнь как нимфомания ну чего бы проще — живи себе так нет видишь ли подавай нам каждый день этот неповторимый поворот головы и профиль да к тому же (что всего и хуже) глаза эти блядские зеленые над носовым платком склонюсь и вдруг — твои глаза, все сопли мира по иконам — твои о, если бы прошел мой насморк, чтобы глаз твоих не помнить хотя бы ночью. Или хотя бы на унитазе, а то прямо как-то стыдно.

«Сколько у тебя комнат?!»

«Две».

«Учти, мы едем смотреть собачку, а спать будем в разных (!) комнатах».

Мы приехали, а у него оказалась очень приятная…

— Жена?

— Жопа! Жопа у него оказалась приятная! Прятная квартира. Я увидела огромную приятную кровать с балдахином. Была картинка Puzzle — там мальчик и девочка целовались. Он поставил очень приятную музыку, посадил меня в очень приятное кресло, принес приятные фрукты и зажег приятные ароматические свечи, знаете, от которых голова болит потом. Мы начали пить приятное шапанское. Все было так приятно, потрясающе. И с собачкой мы, конечно, тоже пообщались. Главное для женщины что? Забота, когда понимаешь, что все делается только для тебя, дуры. После таких встреч на один раз, если не испортить их другими, остаются очень приятные ощущения в пизде и жопе.

И не свиньи, а, заметьте, с непосильного бабьего труда сама перепутала кормушку: спя на ходу хвать колыбель с Трошей подмышку хвать корыто с помоями в другую, а на шее коромысло — долго ли тут перепутать?!  Всю ночь качала ногой корыто с помоями, напевая колыбельные песни и суча руками пряжу, а под утро — взглянула: Еба-а-а-а-а-ать!!!!! Заголосила, запоносила — насилу откачали. И с собачкой поебались. Когда мужчина берется за дело талантливо с огоньком: остроумнее и фееричней побольше фантазии, ради Бога, не молчи, то супер (?) чем больше, тем лучше! Чего?

ДЛАВА

— Илона, Кристина, Олеся!!!! — в изнеможении прошептал Иван Иваныч и умер. Он стоял перед своей раковиной и дрочил, одной рукой держась за шею. Никто не мог попасть в уборную из-за Иван Иваныча. Жильцы радовались когда он умер, только маленькая девочка Саша плакала, роняя слезы. Хоронили всей нашей дружной семьей его.

Иван Иваныч незадолго перед смертью, которая всегда ужасна, работал инструктором по вождению автомобиля. Бывший летчик, он воевал во вьетнаме, как все мы. Как все ребята нашего поколения, хочу я сказать. Всегда ходил в короткой синей юбке (точнее, это было платье), чем смущал всяких тупиц и дегенератов. Фамилия его Паратов. Умер человек и всем сразу стало интересно, как его фамилия. Паспортистка дома, где все мы жили, утверждает, что у Ивана Ивановича фамилии не было вовсе, но по-моему, это брехня. Попа Илона Шея.

Рукоприложися, только во внутреннем кармане поворот на справку влево вверх туман, камыши, целофановый пакет с дрянью. Цветущая дрянь (меленько) воняет. Пироги прокисли и вообще: ЖИЗНЬ -ДЕРЬЬМО! Играй не играй. Скрипит половица под отроковицей. Между сисей и сисей у Кристины Попа. Повороты узловатые коленца реки, песчаный обрывистый берег и — левый: пологий, обрывистый и скалистый. Сядешь вечерком, лягушки в траве шуршат — страх! Но — хорошо. Из души ухот ночная сырость. Доски под потолком вынь, выше звезды. Если сильно смотреть вверх. Видно почерневшую от времени матицу. Стукни в стекло! Пойдет дождик и остались светлые лужицы глаз.

Светлые и тупые — все мы ыли пидоразс. Пизда гавно жопа, ехать кушать срать не слушаться спать дрочить руками, ебаться. Колеситься (есть такое слово). Сракак — уууу, жопа!!  Заебись! Ты ебанулся?  Ты ебанись. Поехали ввысь.
Ты в углу.
Я в углк.
Все наши в угу.
Эскимос.
Ненец.
Эвенок.
В иглу! Прикол. Они едят мясо рыб.
Типи савойя мандраж и другие виды жилища.
Нужна пища. Для еды жителям моря. Там север.
Ууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу

теперь опустимся ниже
На дно.
Маточные черви.
Слепившаяся пуповина. Пупочки свиные с дарами моря.
Морская утка (нет таких?) люди за окном светились
комиссары комикадзе жванидзе
сплошные львы и штильнизкий.
Должна быть. Утка.
Прибавка.
Пребамбула. Есть такая. ? Я сын.
Ты сыт.
Она сауна. Вика — сол.

Свой типа марьяж. Свайного жилища. Литоминоость. Томилин.
Тома-бомба. Литка-пипетка. Литоминцы! Ссыте в рупу. Там вам не дом.
Тут там. То-то. Так, так. (поезд). Спать, в поезде — спать! Агде томочка?! Томик! Дай помахать ручкой. (ужасно хочу ее). А где же верунька?  Ту-туууууу!!!! Ну, козлик, поехали. Чмок, хлюп. Ур а…. До встречи. Одинокий тебя провожу. Т ы стояла в конце туннеля. Окамененла от ужаса и собственной дури. Что потеряно. Что не потеряно? Имелось ли блин, сбили!!! Пздрывсатть! Ыамо, ну ладно. Да и было ли что? Ты видно, уезжая из места наших шалостей с тобою, силилась понять, точнее, не могла не непонять, как и я в свое время. Уезжавший в потемках зимы. М ы та м круто повеселились. Ну и ебал тебя? Или наоборот? Неважно. А. Так о чем я, о поездах. Дда… ы-ах! Ых (пар) топтоп тпот дребезжание колесиков тележки носмильщика. Таксисты армяне. Шпиль вокзала режет глаз, пытаясь налезть на небо, где гомон и притаился цыганский табор. Ну-ка, под предлогом звонить пойдем еще поеюемся в сортире. Ну все. Ты уехала. Как оказалось, навсегда, причем тут как оказалось. Мы же почти это знали. Пукали. Ели. Курили сигареты. Плакать. Февраль и плакаты суобр. Всж херня. Туп

Что тебе сказать бы я хотел при, допустим, встрече? Ни чего. Ущипнуть бы хотел за жопу. Едреннейшую жопищу схватить обеими руками. Уцепиться зубами за ляжки и понюхать. Там, под колготками (шерстяными) черного цвета притаились мои излюбленные места (анализируем, расчленяем. Деперсонализация. Энтропия, тернодинамика и все такое). Ну, грубо ущипнуть за сиську. За сосок — сиськи-то там и нету. Хлопнуть по пузу, по попе опять-же. Морда. Да ничего, никаких объяснений. Смотреть телек, пиздеть, скалить зубы. Вот за что я любил тебя, а ты — меня, а не за высученную серьезность. Давай не а? Поедем покупать белого и мартини. А потом водку «абсолют» пить. Отдых. Не жить — отдыхать, не бежать — сидеть, не думать — не думать, не клевать носом после работы — чувствовать спешить! Потом ходить в гости. После шума новых гостей и круговерти событий, остановиться лишь на минуту, глядя в угол,  во рту с сигаретой, надеяться на страданья, сулящие легкий выход. Точнее вход в тебя. Ну все же было нам ясно. Два раза.ъ

Жоп жоп. Жальше забыл. Ты… это, бля. Вобщем так. Базара нету. Пиздни нету. Все по натуре, пизда. Никак не объясняй. Базаров нет ни хуя. Хуй есть базары. Хуй! Сверим часы. Корыто.

«Да и можно ли алгеброй проверить эту гармонию?» — Иван Иванович умирал, медленно держась за шею. «Я не знаю как мне жить, зачем жить, что делать и чего не делать дальше. Значит ли это. Не хочу чтобы вы меня понимали. Потому что сам не понимаю ни хера. И не хочу. Хотеть хочу и не хотеть хочу и я не знаю, чего я не хочу (или хочу) больше. Неважно. Sunshine sunshine raggey —  смешно было умирать под эту песню. Как Лорка, смотрел в окно, там шумели дети, апельсины… Похороните в песке! Дети хоронили — котенка и ежика. Котенок был живой, а ежик мертвый — с червяками. У Иван иваныча проблемы. Он охуел. Скажете, бывает? Ни хера Вам не понятно, что человек не мог и не хотел жить, а только спал наяву, и это пробуждение было бы для него смертью. Как Калигула в фильме. Не как а гай. Спрашивается, почему. Сон — это вечность, другой мир в который погружаться опасно — вдруг не вынырнешь, не будет с утра ни елки ни бабушки фроси? Нетерпеливо не хочется откладывать жизнь-то. Теперь вывернем с трудом выколоченное у читателя понимание наизнанку: не спать, а просыпаться вот так вот не хотел наш Ларис. Тьфу! То есть Иван Иваныч Омельченко-Емельянов. Эта Лорка в застиранном халате — такая свинья! Вечно ссыт в кастрюлю с борщом Ивана Иваныча, и однажды положила туда кусок хозяйственного мыла. Фу, а еще внучка республиканца. Мало мы их душили. Соло!..

дети с лущами жуапли тум дам при этом любовь сыта в ытом сне
балетом не блее бедного конь-огонь победил дебила либидо бледного
лебедою

вот и хуй с тобою.

ГЛАВА 6

Фрося!! Ты ж вот блять думаешь тебе одной так хуево, а всем, мол, по кайфу!  Хуй там! Мне блять, ах да что там говорить, ведь этим тебе не поможешь. Лола утолула в луже слез — рифма навоз, а, может, педикулез. Хотел вспомнить еще какую-то болезнь, но не вспомнил. Нет, не цирроз — длиннее. Токсикоз, парадантоз — неважно. Сегодня не мог вспомнить еще какого-то владислава, велеса, ловеласа, василевса… Как звали председателя в пире?! Плексиглас? Виталий?

Называется, написал письмо любимой. Сука я,  ой  сука…

Толька что мы посмотрели крутой порнухи с неграми. Там в жопу и все дела. Ну а вот. Ну это мы тут щас пойдем еще платить за телефон ну и по мелочи еще там выпили водки немного да. Шурик кассир начал залупаться. Не хочет отстирывать трусы от говна. Хуй говорит соси блядская дура, буть я проклят, какой дурак, что с табой связался, фригидная шлюха! Это надо же какой был дурак — мама, мама. Наши сети притащили мертвеца, то есть я же ей ногти на пальцах ног должен зубами обгрызать за то что она срет на моем унитазе, а потом гавно вытаскивать из него и вставив в золоченые рамки украшать им вернаду и лоджию, где ласковые лучи утреннего солнца будят на раскладущке мокрой от росы и давленых кузнечиков с ветками омелы. В поту, в поту и ужасном нетерпении проснулся Сушик-Касир и перднул. Стало жутко и зябко, захолонуло в пузе затрепетали селезенки.

Ни одна баба не дает ебать себя просто так!!!

Олеся, не панова, а забыл как звать… счас схожу посмотрю. Захарченко… В трусах. Плотно облегающих тазовые кости. И гуттапперчевые ягодицы как в книжке про гутапперчевого мальчика Сашу. Инкассатора. Слово кассир напоминает ерша и еще тиранозавра, он там совсем обдирает ее своим хитиновым покровом. Сами знаете, чего. Но-но воман, но край!!! Бля, бля!! Срай срай!! Оба оба ебба!! Ол зис факин пипл виз ми!! Алон виз пиво и гавно в рукахх… Е-ах!.. Их… Бля. Айц ремемебер  вен а ююстусы — трусы. Нет олеси — нету песен.
Раки были — раки — раков нет.
ебу свой рот и хочу рыгать…
но воман ебать…
но воман летс тугедар еврисин би олрайт нау, а то как въебу бля.. ноно
воман пиздец!
Пиво было так вкусно
жизнь бвла так длинна
ебаный пиздец негр из медынститута
ебаный пиздец… (с) линда
но недалеко и неглубоко…
танец под мандой не сматри на меня, стесняюсь прыщей.
Ура!! Вперед, на белых.
Ай гад ма май сел вы ю сен май с о эс эназер факин эс ос эс ту ю падла,
нет олеси нет и писи (марина цветаева)
нет аллеи нет и гилеи.
Туруру.

Олесюшка, зайка, ну если ты так уж-очешь ебаться, то скорей давай, но ведь ты не хочешь ни хуя, и вообще очень сложно тебя понять. Сел фак хряк. И так далее пел магнитофолн, мы ели раков. Раки в сатврополе дорогие. Лов шак — это значит шалаш для ебания в ванной с олесей на лестнице.

Я ебу тебя я в рот я ебу тебя я в хуй
я ебу тебя за деньги я ебу тебя в зад
лов шак беби лов шак
лов шак беби лов шаки
я ебу тебя в рот стань задом ко мне
я ебу тебюя в зад смажь вазелином его
чтобы хуй проникал как можно глубже
спой песню октябрят
лов шак беб лов шак
лов шак беби!!
Я ебу стул я ебу комод
я ебу старый дохлый крот
я ебу муму я ебу дом
я ебу колодец я ебу гандон
смесь гавна на моем хую
я ебу пизду пока я стою
у меня стоит на тебя
раздвинь ноги ширей
в жопу тебе засуну я свой порей
лов шак беби лав шак
лов шак беби лов шак
беби!!!
В рот рот ебись

i gotta control love shock ye-ee-eea!!!
Я ищу гандон нахожу тебя
я ебу тебя а сосу хуй
в жопу засунь свой ебаный стул
ви кен гет тугезе лов шак бебииииии!
Беби ловашак беби лов шак!
Вера Горябина раком стоит
смачно в лицо мне жопой пердит
куски кала сквозь космос летят
мне на лицо они падают враз
я ебу в жопу ебу бебу
лов шак беи лов шак беби беби!
Хуй скорей возьми еби!
и его пососи беби.
его в залупу ты скорей укуси
лов шак беби!
Ты его в ладошки скорее возьми
Как много горячих горячих глистов
на своем хую я обнаружил после
того как Лов шак! Беби лов шак!
Кам тугезе
Лов шак беби!!!

Лов ишак беби!!
Моя хуйня ебу тебя в гробу
ебууу те-бяяя!!! И очень хорошо ебяяяя…

все что о чем так заебато я мечтал в штаны мне пролилось
с тобой мне не ебаться нет тебя ебала я как ввышине звезду ебет асторот

исчезла ты с моей пиздой в рукееее…
ЕБУ ЕБУ… мою любовь… пизду мою!»
нежданное гавно мне в душу пролилось.

И все о чем так долго я мечтал внезабно все сбылось
тебя мне более н е надо нет достаточно и звезда и хуй и жопа пиво сосет и вот он финишный спурт, и вот так вот хуй он ест как спрут. Они едят мою любовь как срут. Люди!!! Впрочем, неважно. Стихи про хуй.
Хуй!!! Это звучит гордо… Это я ебу!
Это хуй. Вот вам и вся эта сраная история монтекки и тибальда копулетти. Хахаха срака оболенец Похоже на оболенца, будто он написал, клара довольна, гладит кота, кот мысленно клару ебя сосет мысленно рыбий хуй.

Там… пам.. ляа, лаяяяя … рум пурум7777.. это все_О_О_)О очень пиздато_о-о-о-о-о-о… это пендерецкеий? ‘nj [ e Х У Й по руски. ХХХХ УУ Й, дружок мой, вдлаьт мибфыевю емяювжм ка цуц цуко.
Я хуй засунул вдруг в мою пизду
не знаю как оно сбылось
но вдруг засунуть удалось.
Засунул враз, затем — в другой.
Мой хуй вдруг стал совсем кривой.
Твоя пизда как хуй крива
И стал он тоже крив едва!
О мазар тел е чилдрен
Что хуй в пизду не пройдееооо-от!
уж лучше последний из нас на этом последнем рубеже кровью
изойдет!
Из рыла ею изтечет!

Но хуй не пройде-е-о-а-оо-т!
Просто он слишком большой для нас.
Пер, пук, пзд фзы фак.!! Фак пук пук фак!
Фак фак пук-пук фак!"
факу фак пук-пук фак!
Миру мир! Тук тук.

Ебаный лук и брат лугов калмык и бык

А теперь позвольте чтобы я вам расказал что было дальше.
Проституция неискоренима простиутция неискоренима
проституция неискорима простииутция неискоренима
проституция  неискоренима прооституция неисукоренима
проститутция не искоренима проституция не искорнеима
проституция  неискоренима проституция не искоренима
проституцмия не искоренима проституция не искоренима
проституция не искоренима проституция  неитскорренима
проституция неискоренима проститу3ция неискоренима
проститцяи нискоренима проституция неискореним 
просиитуия неисурорепр ма простиуция неискоренима
простиуция неискоренима проституция неискоренитма
проституция неискоренери ам проситуоу

>обаленец сука ебаная мразь унитаз сломался стал поломан он
оболенец обосрался потому что он гандон.
Медленно держась за корыто давился трусамкружевные шли туго — были с лавсаном
    &nbsстремился упиться втуне
  &nbунитаза он
страшась ее отказа открыл до упора рукоятку газа он
потом повиснув на подоконнике блевал на шляпы прохожих
прохладно встречающих хмурое утро и первые лучи солнца из коса посеребрипыльный асвальт. Водка стучит в моей голове. Коза повисла в носу. Котях застрял где-то внутри. Невокруг по мой котях!
Фак, фак пук-пук фак!
Фак, фак пук-пук фак!
Фак, фак пук-пук фак!
Фак, фак пук-пук фак!

Пыльный от серы котях вытираю о грудь.
Я вынес его из ада так теперь ли бросать?
О мой котях, мой священный путь!
Мы прошагали сорок дорог: я — Марлупа — и он, так мне ли теперь зассать?
Я марлупой не буду не сосать мне котяха уду!
С веткой омелы в заду
котях промчался закусив узду
подобно майскому жуку-скарабею
ебет он, я с него хуею! Гад гад ит ту рай гад гадыт ту зе рай гадыт факин тикет пурынынью ту зрай ту рудд что значит ад. Где кусочки котяха собираются втиха… Там загадочно  скрипит и костисто мне грозит… Лунный свет пробил окно вытекает воздух ночи…
Страшно очень
наблюдать
как котях ведут ебать…
Надо торопиться с головой от них укрыться
этот страх сжигает лед
Астарот за мной прийдет.
Вместо носа вставлена морковь
по усам стекает кровь
Все хотят схватить мой котях жадными лапами и повредить ему неосторожным и грубым жестом. Все жадно дышат в лицо затаив дыхание ждут появление на свет котяха, чтобы навалиться потной тыкающейся толпой и жадным дыханием смрад котяха моего поглотить и занюхать. Все хотят моего котяха — моего последнего оплота в этом мире бушуещем. Больно дернув за ниточку котяха повредили во мне что-то, может и душу. Нет, что-то болнее души — с кровью, страшно смешиваясь с гавном сигнализирует, что дело плохо. Меня убивают, я умираю в страхе. Меня никто не заметил, мой котях выпрастаный меж раздвинутых бедер высоко над головой поднят. Вся в крови и лимфе корчусь в предсмертной муке. Котях уплывает. Солнце меркнет над головой. Где-то сверху… Темнота давит тяжестью, заглушает страх спасительной болью. Страх забывается, притупляет боль. Мрак милый мрак обрушился. Срак… котя…
х… котяхкотяхкотяхкотяхкотяхкоготяхунтъяуктхъякотхяун6тми тма тиама…

ГЛАВА 7

хаос блаженства наливался неразрывным покоем. В голове Иван Иваныча наступило что-то белое и не имеющее цвета, ппрозрачное без конца и мутное стоя стеною говорило: это я, это ты — Иван Иваныч… Белизна та было одним и не был Иван Иваныч чтобы отделить себя от другое и понять что он видит ее или она видит Иван Иваныча, вернее, то что когдато звалось Иван Иванычем, возможно, в одном из не имеющих числа возможных миров в неимеющем распространения в большинстве из них понятии «время», то есть конечно и разрывно и смертно, ах, ошибка…. Иван Иваныч думал, что это смерть, и думал, что там за смерть, и ведь никто не расскажет, что там за смертью, в той заоблачной выси, куда марк черепах не гонял…

Не было «нету» и не было «Было» и не было источника подобной глупой оценки. Не было говорящего и не было самого слова. Не было той боли, той скуки, страха смерти и желания ебаться… Если бы был там Иван Иваныч и то что считать будет себя иван иванычем, умирая, оно б сказало, что увиденная нами картина называется раем. Но это был Хаос. И черти не замедлили появиться.

…нет, не нужно мне рая!
— сказал пот котяхом утирая

Иван Иавныча неприяно поразило увиденное на том свете. Едва сдуру не попав в рай и не развоплотившись, он ведь вполне мог, идиот такой, перестать существовать!! Но вовремя вспомнили, что он много совершил грехов и вот даже пиша сейчас эти строки одной рукой дрочит, и его быстренько, Иван Иваныча, перепроводили в ад — то есть положили Ивану Иванычу быть, а поскольку кроме как здесь он естественно нигде быть не может, судя по строению своего организма, то назначили ему быть на Земле, где все так привычно и знакомо и где, как давным давно поняли люди, никакой рай им не грозит, вобщем, Иван иваныч продолжил. Он — иван иваныч или неважно, но — Есть, и будет еще, а потом умрет но ненадолго, ибо вечность, как известно из философии марксизма, есть цепочка конечных процессов. Все нормально! Иван Иваныч потирал руки, деловито существуя, хотел ебаться и уже даже незаметно для себя боясь смерти. В голове его кипели подлые мысли. Жить было отлично.

Сансара — нирвана, это не впервый раз живущий теперь Иван иваныч понял точно. Сансара подлых и меркантильненьких индусов заключалась в том, чтобы копить всякие котяхи, учиться, ебаться, плодить детишек и заблуждения, наживать деньги, посадить дерево и прочую хуйню, от которой балит галава. Трудно вообразить более материалистичных людишек чем индусы. Бля! Более тупых и риглисперминтожующих мажущих волосы шампунью, срущих в финский унитаз и тут же заботливо-брезгливо поливающих собственное гавно английским деодорантом и бактериевыводителем «даместа с хлором», зырящих телевизор, строго получающих зарплату и радующихся присуждению шестого или там шестнадцатого разряда пидарасов как индусы — поискать!!!! Сансара-нирвана…

Ебать мандолину! Они и трахаются-то во утверждение этих своих убеждений, а вовсе не потому, что им приятно, брехня это — им приятно лишь то, что полезно и неприятно то, чего они сожрать не могут, гавно например или сраки, так что возбуждение и оргазм придумали в рекламе навроде особенностей мыла сэйвгард, а реально-то оргазма не существует.

Застряв между идеей несуществования и унылым фактом существования, человечестово пытается успокоить себя компромиссом, что дескать существование нам только кажется и посредством всякой философии и науки последовательно вытравляет его, существование, всякими волново-корпускулярными териями тернодинамки, энтропии, феноменологии и экзистенциализма, но лошадь-то есть, сука, и еще жрать просит и хочет, чтоб на ней женились!

Как сказал еще николай ильич Гоголь — скучно.

Главный вопрос философии — существует ли то, что существует, думается, правильность такой формулировки доказывать не стоит. Философия, таким образом, выражает стремление человека неебаться. Прочь, долой докучливое существование! Даешь нирвану без никакой сансары. Либо — живи, жуй жвачку ригли сперминт. О как мне по кайфу жевачку мою жевать! Если я забуду (тьфу-тьфу-тьфу) ее дома, то начинаю как-то нервничать даже. Что-то даже такое проникает смутно в мое подсознанье. Подозрение, что где-то за тоненькой непреодолимой пленкой моего жвачного бытия притаился нераздельный неотъемлимый Хаос… Вроде как пизды дадут там, в хаосе, и не дадут мне моей ебаной зарплаты и жевачки. Так-то.

Отряхните прах котяха с моих ног, мне не быть анально-удерживающим типом, лучше пойду посру. И не вытру жопу, вот!

Но нет, мы, удерживающие джентельмены, есть белая раса и нам стыдно подаваться ко всяким негритосам, индейцам, подумаешь, минутная истерика, мне милей набриолиненные прически и интеллигентское попукивание Била Эванса, чем подозрительно раздольные аккорды Брубека или все это негритянское непотребство. Куда им, мерзостным эпикурейцам всосать нашу стоическую культуру мета-скуки! 

Пук фак — антиномия, оксюморон, альтернатива. Что милей сердцу? Что ему невыносимей? Весь этот джаз давно забыл о своей непотребной природе.

— Умираю, — Иван Иваныч вцепился в опухшую от всяческих треволнений шею.

ГЛАВА 8

Терминатор — это граница света и тьмы на поверхности чего-либо, но ничто так не раздражает жестокосердного дебила как беспорядок пусть в свое время, но не укладывающийся в рамки словно наискосок мучительно стягиваемый когда так хочется спать спозаранку в постели под пение комаров не снятый перед сном носок cкорей структура корпия бинты ткань намокает пространство быстрее мы ее терям время пришло за нами в мир, как нехорошая погода ай-яй-яй! Ведь свет и тьма — одно и то же, но отчего же так трудно видеть как они меняются местами? С ума сойти. Наверх его подняться спуститься посмотреть по сторонам: как тускло все. Какие-то листья, корабль Пьяный носится по листьям потом надоело — надо же остановиться. Космонавты устали. Неполадки. Карты схемы… Потом опять карты. На юге ждут, на севере — некуда пойти. Остановиться налево — песнь заводит В сужаемом пространстве со Временем останешься один чтоб из под крышки суповой кастрюли обозревать свой свод земной, небесный. Тьфу! Надоело. Надо  Спать утонуть уснуть в кастрюле и как дюймовочка оттуда править миром я носок с левой руки  надела… Задергалось веко в предчувствии дела мир выходит из строя, рушится станция «Мiръ» неполадки…. Дисгармония уже ощущается но, увы, пока —  не тоска,  не скука и как дожить до нее, если  неприбрано все в датском королевстве? Задергалось веко в ожидании Века. Ай-яй-яй тяжела ты, сила привычки не отпускать от себя человек  данная свыше держать его за яички  а вот как повеет от крышки паром  и обосрешься, молодой, зеленый скажи-ка мам  с неопытности, из-за страха или 

по жопе меня в детстве мало били

недаром

19 июля 1997 года.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

INTRO

Пространство чревато изменением.
Изменение — начало времени.
Время — начало бытия человека.
Осознавание времени — начало рефлексии. Время в сознании возникает в результате столкновения со смертью. Отделившись от пространства, время становится пустотой. Пустоты не существует. Поэтому и времени, строго говоря, не существует. Естественно, что если не существует пустоты, то не существует и пространства. Итак, не существует: времени,
                                                                                            пустоты,
                                                                                            пространства.
Есть только осознавание сущего, а самого сущего нету. Вместо него есть осознавание сущего — существование. И еще есть результат осознавания — осознание сущего. Осознание, которое в свою очередь является существованием, то есть существует как осознавание.

Итак, во-первых,
важно не путать: осознавание, существование (то, что есть)
                              и осознание, сущее (то, чего нет).

Полагать сущее время, сущее пространство, сущую точку, сущий процесс — это все равно, что полагать сущее ничто. Однако, хотя все это, например, процесс, не может быть сущим, он может существовать. Например, мы говорим: «ничто». И «ничто» существует, хотя сущностно его нет. Таким образом, мы догадываемся о том, что язык с его перформативной способностью «порождать ничто» представляет собою действующую модель Вселенной. Действующую модель того, чего нету и что хотя бы уже в силу этого не может действовать. Отсюда наши претензии к языку. Он замещает собой всякое существование. Строго говоря, всякое существование есть рассказ, но язык венчает этот рассказ именем и превращает его из осознавания в осознание. Осознание убивает осознавание, поскольку результат прекращает процесс. Поэтому поименование заменяет нам познание, а знание имени как правило подкрепляется незнанием того, что поименовано.

Опираясь на свой бесконечный опыт, мы можем легко обнаружить: для нас не существует ничего, что бы не было нам рассказано или о чем мы сами не могли бы рассказать. И, если а) все, что рассказывается, существует и б) все, что не существует, не рассказывается, то волей-неволей мы приходим к ощущению реальности рассказа как единственной реальности.

Тезис «мир как текст» нас не удовлетворяет, потому что «текст» претендует на то, чтобы быть сущим. Наши претензии к тексту того же рода, что и претензии к языку. Тексту мы предпочитаем рассказ, потому что «текст» — это субстрат (сущее) — его нет, а «рассказ» — это субстант (существование) и он есть.

Чем рассказ отличается от текста? Тем что он существует «между» продуцентом и реципиентом, а не «сам по себе», как текст. Важно уточнить: рассказ не вмещается в «между», как не существующая вешь вмещается в несуществующее пространство, а является этим «между», точнее, «между» наиболее явно обнаруживает себя в рассказе.

Лингвистическая модель в биологии демонстрирует нам важность категории «между» в естественно-научных системах: жизнь возникает не в мертвых пептидах, а в пептидной цепочке, то есть «между» ними. Ген рассматривается как текст (слово), но существует как рассказ.

Физическая частица фиксируется сознанием как частица (корпускула), но существует как волна, то есть нечто «между» умозрительными частицами.

Дерридианский знак-"след" существует как процессуальное различение «между» умозрительными означающим и означаемым.
«Я» есть рассказ о себе Другому или «Другому Я».

Итак, во-вторых. Рассказ есть.
                              Текста нету.

Но рассказ стремится стать текстом, поскольку, чтобы жить, надо умирать. Энергия жизни толкает рассказ к смыслу, как ночного мотылька влечет к свету свечи. Смысл — это то, что имманентно тексту, то, чем определяется текст. Идеальный смысл рассказа — рассказ. У жизни нет иного смысла, кроме самой жизни. Смысл — это то, что выносится за пределы (чаще всего «вперед») процесса. За пределами процесса жизни — смерть: именно она становится реальным результатом всех идеальных жизненных смыслов. И, если реальный смысл определяется по результату, то реальный смысл рассказа — текст. Однако, это не примиряет рассказ с текстом, поскольку обретение себя в противоположности (бахтинское «когда я говорю в ответ на обращенное ко мне Ты, я становлюсь "Я» или буберовское «когда я становлюсь "Я», я говорю Ты") есть фигура умозрительная, то есть такого обретения не существует как существования. Жизнь как сущее выражается в дополнении ее смертью, но как существование жизнь со смертью ничего общего не имеет и вряд ли хочет иметь. Так и рассказ — стремится к тексту, но не хочет им быть.

Смысл рассказа, говоря словами Дерриды, в «вечном стремлении к смыслу», то есть в бесконечном приближении: рассказ и хочет быть понятым, и хочет быть непонятым. Стремление к пониманию — это выражение интенции к Другому: без Другого не может быть «между». Стремление к непониманию — выражение страха перед тем, что Другой замкнет и завершит «между», оно утратит процессуальность и станет мертвым пространством, окончательно вместившим в себя рассказ-текст.

Отсюда, в-третьих: рассказ страшится быть рассказанным.

Идеальная оформленность для рассказа — это «книга песка» — текст без начала и конца, без содержания, без смысла, без возможности парафразы. Чем это достигается? Во-первых, формальными приемами: отсутствие знаков препинания в «рассказе»-существовании Молли Блум, строчная буква в начале и отсутствие точки («не кончается строка») в конце стихотворений Бродского, различные Сорокина и [[[[[[[[ А. Флавора выражают в разной степени одно и то же — отвращение к смыслу или — более возвышенно — страх текста. Или страх смерти, если возвыситься до фрейдизма.

Что касается фрагментарности постмодернисткого рассказа-текста, то мы не спешим отнести ее к формальным признакам. Фрагментарность и «ризоматичность» имеют больше отношения к самому рассказу, чем к способу рассказывания.

Пивко не еще полгода или около  — более-менее — того Мне тоже. До ручки. Старых педичниц. Ей там будет хорошо. У всего должен быть предел. (по идее). Хотя частенько сталкиваешься с тем, что его не бывает. Скриптор — так скрипит крышка гроба, как сказала бы анна, я сейчас здорово себе ее напоминаю. По локоть. И болела, как хуй после дрочни — болит там, где его уже нету (в кулаке). Это про Бахтина!!!  А Клара — дура и сука. И кафк4а внутривенно 4хumпл (сорок ампул). Боже мой!! (так одно время закончился муций) Божем ой. В этом что-то было такое действительное от жизни.

Любить «…существование вещи больше самой вещи» (Мандельштам) значит, хотя бы понимать, что ее нет. Или, по словам Лотмана (интересно, которого?), «реальность вещи — это дыра», а дыра — это понятие, обозначающее не-присутствие, и, главное, обратим внимание, дыра всегда «между».

ГЛАВА 1

Впрочем, ладно. Как рассказать обсказать высказать читателю то что накипело нет нет не накипело а фаянсовым рукавом хлобыстнув по лицу (ну?! Батистовым??! Кисейным!!!) вобщем газовым рукавом как в освенциме разорвало мне душу. Мама спрашивает: на какой остановке она выходила, эта девушка. Какая девушка? (прекрасно понял, какая, хотя одно мгновение думал про малярову) — в онкоцентре. Она там работает, в онкоцентре. Ах, человек, теплый онкокентавр, плывешь себе по теплым струям жизни которая щадит тебя нехотя и довольно часто спустя рукава. Как склонный к преувеличениям колотилин сказал бы, спустив портки красочно ебет тебя в жопу.

Не знаю про кого вам начать. Про Малярову? Или про ту, с ногтями, (НУ?!!!!!) загадочную (тьфу!) незнакомку. И ведь что особо трагично: ей не меньше моего хотелось быть на руки теплым онокентавром из дверей маршрутного такси быть принятой ударение, пожалуйста, на «я». Скромно, нет, совершенно культурно она не смотрела на меня, иногда встречаясь глазами, с этой изысканной полной достоинства судьбы грацией готовая принять очень красиво все и достойно и проч. Впрочем, я думал так отдаленно, что даже не улыбнулся. А она, вся такая стерильная медсестр  хромая судьба смиренно несет в своем судне хищные ветви века…

Я думал: ну? И решил подать ей руку, выходя из автобуса. Размеренно встал, протянул шоферу деньги (мы вместе с ней размеренно встали) и начал медленно выходить под дождь. Она следом. И еще тот калмык. Молодой, здоровый и сильный татаро-монгол. Но она — за мной. И вот задыхаясь от собственной дерзости пополам с ужасом ощущения судьбы я неизящно развернулся в дверях взглядом прицелился подать ей руку, но в руках у спокойно со смесью удивления или даже ожидания, ведь именно такие женщины не пугаются если подать им руку или скажем бросить  под ноги собственный плащ в лужу, порхнула по мне глазами, ага — увидел я — в руке сумка (это в одной) а в другой зонтик и чуть ли еще даже не с пакетом. Спрашивается, куда мне совать свою мужественную руку? И она своей смесью дала понять: куда же ты мой милый, но такой неумелый, нелепый, просунешь тут свою руку?! Ведь вот я сама без твоих проблем связанных с тем, что ты — великий писатель и еще, кажется, не менее великий философ, но вобщем-то козел и так неизящен и не имеешь двухкомнатной квартиры и вечно полон проблем несуществующих в жизни и пр., кудаж ты хочешь меня?.. Я-то готова, но?.. И, отвернувшись от двери спиной, я открыл зонт. Даже не видел, как она вышла. Сразу потерялся, пошел не туда рыскал глазами по сторонам, оказалось, что именно она, та незнакомка, оказавшись медсестрой, правильно пошла к онкоцентру, а я, описав лишний с точки зрения рельефа местности тэтраэдр и параллелепипед, основательно наступил в лужу.

Это вот был такой случай. Теперь слушайте еще про Малярову. Снял со шкафа и поставил перед собой фотографию этой Маляровой. Эй тут всего лет шестнадцать со всем вытекающим отсюда тем, о чем говорить не стоит. Но сначала выкурим сигарету. Не потому что писатель хочет показать, что, дескать, начатая тема его волнует, а просто ночью я привык курить (и пить спиртное). И все сразу поняли, какая нелегкая у писателя, несмотря на всю его мужественную скромность, вобщем-то жизнь.

Представьте себе знойный полдень и проспект имени Карла Маркса с бульваром, где так много всяческих магазинов и в разные стороны шныряют обнаженные лукумонки. (Кажется, мы до сих пор не удосужились объяснить терпеливому читателю, кто такие лукумонки. Так вот, прежде всего надо сказать, что наш герой Ларис Полено был лукумоном. То есть лукумоны, как следует из статьи в журнале «Наука и религия» это цари древних этрусков, интересно, какие еще этруски бывают, что-то типа критского царя-жреца, но сказать так — мало, потому что загадочные лукумоны не вписываются в те схемы царской и жреческой власти, которые и т.д. Он мог быть всесильным, а мог и не пользоваться влиянием, лукумон этот, потому что его значение было слишком глубоко зарыто. Лукумон — обладатель сакрального знания (знания жизни, ибо все сакральное в основе своей реально, что толкует та же статья в журнале) в этом его сила, и в этом же его слабость… ну уж очень, видимо его знание сакрально, чтобы и так далее. Вобщем, Ларис — он и есть Ларис, чего это я его вам представляю. Лукумоны — они как Ларис. А лукумонка — правильно, — самка лукумона. Но, в отличие, точнее, в соответствии с законами природы, кроме ограниченной способности скрещиваться и совокупляться, ее ничто не роднит в подлинном смысле с Ларисом-лукумоном. Она слишком с другой планеты, чтобы терпеть его лукомонизм, ей уж лучше подавай армяна. Красива, изящна, ужасно сексуальна, но неуловимо (а чаще всего отчетливейше) вульгарна наша лукумонка. Этот ее вульгаризм (от слова «вульгата» — староитальянское просторечье) не есть развязность или грубость, а просто  простота, иссушающая душу и отупляющая до скуки и муки, простота взглядов на себя, жизнь и грядущие перспективы. Счастье, деньги, свобода, независимость, карьера, опять свобода, семья, муж, дети, любовник, машина любовника, машина мужа, своя машина, Машина машина, квартира из двух, трех, а потом четырех комнат, парикмахерская, потому что так нужно, и мебель, потому что в их возрасте (неважно, каком,) на полу сидеть, а особенно лежать, не пристало. Понимаете? Дитя демократии и массовой культуры. Она дышит воздухом свободы, моя вульгарная лукумонка, она мелко-по-крупному мелко-буржуазна, ей неведом латинский дух средневековья, она передвигается по плоскости и не способна мыслить интраверсивной вертикалью ибо чужда мистического чувства и плетью обуха не перешибешь, а ружье, если не заряжено в первом акте, раз в год даже будучи палкой не стреляет, и она крепко стоит на своих точеных и загорелых обутых в умопомрачительные босоножки ногах и у нее совсем не всегда есть деньги, которые ей трудно в отличие от нас с вами достаются, но она не жалуется на жизнь, хотя бы потому, что всегда молода душой и особенно телом.

Так вот. Если бы у меня была уверенность в том, что читатель читал рассказ Сэлинджера The good day for the bananafish или повесть «Выше стропила плотники!», я бы сказал, что лукумонка это жена Симора , а если бы читателя хватило на «Френни», сказал бы что она — Лейн Кутель, а если бы я сам был таким умным, как мой читатель, то, возможно, сказал бы, что лукумонка — это и есть Толстая Тетя, на которой держится жизнь, только не толстая, а желательно с совершенно гениально от бога данной фигурой и особенно ногами, впрочем важны так же волосы, цвет кожи, разумеется, сиськи (их не может не быть) и (если дело происходит летом) всякие обнажающие пупок топики, лайкровые колготки, флюоресцентные юбочки и ядовитого цвета обтягивающие попу штанишки. На вкус отдельных лукумонов по высокому разряду идут пятки, ягодицы и перекладины лукумонок (перекладина — расстояние (интервал) между левой и правой внутренними поверхностями бедра, то, что у мужчин называется хамским словом «промежность»).

В общем, теория лукомонизма, являющаяся краеугольным камнем миропонимания нашего с коллегой, представляет собою смесь радикальнейшего сексизма с мистическим озарением насчет собственного места в жизни. Неважно, дальше читатель сам поймет, опираясь на никогда не изменявший ему жизненный опыт (ха-ха: грубая шутка).

Иду я, обнаженными лукумонками и своим лукумонизмом томимый, и тут ба-бах: выныривает из закоулков вероятностной временно-пространственной мезенхимы Наталия Малярова с такой загорелой грудью руками сиськами и ногами и волосами и лицом, что тут уж у самого выскодуховного лукумона с носа падают очки и в душе воцаряется осень (такая разновидность весны для неспособного к натуральному размножению лукумона).

Собственно, это все.

Потом мы походили за ней, любуясь ногами и попой, обогнали, зыркнув на загорелые в Сочи нос и щеку, посидели за столиком уличного кафе, пока она проходила мимо, обогнали еще раз, мысленно обкончались до усрачки, и я влюбился, как мальчишка. В третий раз встретив волшебную Малярову уже без злобной уродки-мамаши (или, может, то быля тетя) входящей в салон духов Дали Сальвадора (один милилитр — 50 тысяч по ценам июля 1997 года, а перед тем она серьезно изучала витрины ювелирного магазина) я решил: все! И больше ничего, кроме этого все! не решив, просто вперся туда в эти Дали за ней следом, поизучал идиотские витрины и сказал эээ мм вы того… вас ведь зовут Наташа? Чем вызвал в свой адрес кучу иголок и бурю защитительных эмоций. Потом, продолжая от напряжения мычать и пукать, растопил ее лед, передав привет от одноклассника, забыв сказать какого, она решила, что от Виталика Пищева, который, по слухам, ее трахнул, и улыбнулась, в надежде, что Виталик, давно скупивший все сажевые месторождения и газопроводы, опять и очень кстати вспомнил про былую любовь с высоты собственного обдроченного мерседеса, тут бы хватать деву на руки и нести на край света, но я окончательно обосрался ее хищно посаженного носа, тупо сосредоточенных глазок, витрин с духами, знания того, что будет дальше и прочих превратностей, кукарекнул напоследок абвгджзикэ и ринулся в духоту светлого дня из алькова, где моя голубка осталась презрительно пожимать плечами.

Лов шаколад. Если бы я был художник я бы нарисавол очент красивую картину, и назвал ее «euопия 4» и очарованные таким трудным и несомненно многозначит-ным названием ее повесили бы на стенку в метрополитен-музее. Там бы, на той картине была бы изображена огромадная перекладина и с нее бы свисали намокшие от дождя завитки рыжеватых волос и серые лужицы глаз а сверху я нарисовал бы зонтик.

Васе прочее на свете безупречно, все прочее на свете бесконечно как..7 забыл, что. И так далее, все, калега, если уж тоненькая пленка и т. п.

И прочее меня на свете мучит и прочее меня на свете пучит
как… мопса и пупса. Да.
Мизхена людмила и наталья обе нет, три натальи и пиво и ночь о! Эта ночбть не сможет нам помочь как свет созвездья и эти гвозди.
Мизенхима сутьбы и етьбы
а что вы собственно вылупились бля? О! Эта… илона… Олеся!!! За хар ченко. Голубка милая и что же? Того же самого тогоже всей твоей жизнью
не искупить мгновенья а
прозрения михиеной и вики.
И так далее боже! Как мне хуево как паршиво, но не от чувств, нет.

лишь от прочих разрываемых на тысячу частейц миллионами философских вопросов. Васейц.
Алло? И так дальше это кто там>?  Пол-часа ночи!! вы ебанулись.; нго: нет! я же говорил?ь  да. Есали ты, глупая дева не сейчас сразу скажешь мне как ты ма\еня ЛЮБИШЬ ах ведь как малой маляровой больше чувству глупому не нужно и пр. Но ты молчала и грубо спать легла… Я не позвони тебе сегодня, теперь горацио некст зе сайленс и полные говна карманы…

ра7 п рощмжж нлмшл уапа и проччеее гаве=но78789б0-юз0хк56
ра7 п рощмжж нлмшл уапа и проччеее гаве=но78789б0-юз0хк56ен6 ну23сак\лдьд=щдють ьлх 0
            Бюшщ- юх
шх-щь \

еэ ю
эеееееееееееееееееееееееее
но только с первого января 98 года сколько денег столько пенк а.. не-е-е-т Уверен! Пук. Срак.

ГЛАВА 2

Звездана Додэ дудохала член начальника комиссии уже свыше четырех часов — столько же длились вступительные экзамены… Ее не на шутку вспотевшая срака поджарой тридцатисемилетней вдовы высовывалась из-под передового края парты, так как Звездана по обыкновению сидела под ней и ударяясь снизу затылком о крышку сосала член, периодически облизываясь пукая и рыгая. Она была совсем голая так как была середина мая и было жарко. Крупные капли пота скатывались по ее крупным ягодицам к самому коричневому анусу из которого вот-вот должны были вырваться котяхи!..

Студент Григорий только что сдал экзамен и стал расстегивать штаны. Вскоре он расстегнул шаты и в недоумении стал смотреть на свой член, который быстро рос по направлению к жопе старшей преподавательницы кандидата наук Звезданы Додэ, сидевшей под партой на карачках. Звездана не видела Григория, зато Григорий удовлетворительно видел жопу Звезданы. Жопа нравилась Григорию уже свыше полутора семестров, проведенных им в ВУЗе, но в данный момент смышленый студент счел, что она находится слишком низко под партой, и он не достанет членом до ануса Звезданы Евсеевны, даже если станет позади нее на коленки. «Вот если бы Звездана Евсеевна хоть чуть-чуть стала под партой раком» — подумалось Григорию. По странному стечению обстоятельств, Звездана тут же, не вынимая член изо рта, почесала подмышкой свободной рукой, выпрямила ноги и стала на коленки, высоко поднимая и оттопыривая зад, при этом ноги она выставила из-под парты, упираясь в пол растопыренными пальцами и красуясь пыльными пятками. Ее не полные, но аппетитно крепкие ягодицы очень широко разошлись в стороны, открывая взору очень круглый и приоткрытый анус, прихотливо украшенный спутанными черными волосками, росшими окресть там и сям. Григорий уверенно ввел член в прямую кишку Звезданы Евсеевны и стал ебать. Было приятно.

Григорий ебал Звездану уже свыше тридцати минут, когда начался красивый закат… Комната преобразилась, будто освещенная каким-то до жути странным и необычным осветителем, странные огоньки побежали по стенам и лицам сидящих, заволокли туманом все перспективы. Настало время описать нашему читателю Звездану. О! это была классическая блядь и стерва: одного мимолетного взгляда на ее кислую рожу было достаточно, чтобы составить подобное мнение. Звездана была тоща и из-за этой худобы трудно было дать ей тот возраст которого она достигла на своем нелегком поприще, особливо со спины, когда она шла по улице скромно и с достоинством вихляя сракой из стороны в сторону четко уверенно ставя на асфальт свои ноги в крепких туфлях ле-монти. Ноги ее были стройны длинны и восемнадцатилетни, но их средние пальцы имели столь прихотливую длину и потому столь странную закрученность книзу, что… что можно было усраться, о читатель! Зад же обладал той знакомой притягательной силой которую воочию испытал на себе любой достаточно долго не ебавшийся читатель, словно ятаган злобного курда готовый врезаться в податливую плоть москвитянки.

В том сортире отменно воняло хлоркой, даже больше, чем дерьмом, которого кстати было мало — сортир только что мыли, и Звездана надолго запомнила красивый закат и разводы на кирпичных нештукатуренных стенках, когда под бодрые звуки группы Satyricon ее ебали в зад вшестером целая банда крутых чуваков c Долгопрудного, самый старший из которых имел даже презерватив и трусы. Звездане в то сладкое утро исполнилось ровно пятнадцать лет — шекспировский возраст. За три года до того ее растлил в ванной комнате отчим, вернувшийся с нефтеразработок на побывку. Звездана принимала ванну после занятий сольфеджио в вечерней школе, а он ввалился — в пропотевшей штормовке, огромных валенках, залепленных таежной грязью, поставил на кафельный пол окованный по углам чемодан  — и ну ебать! Юным пизде и жопе Звезданы в тот вечер отменно досталось, в левом уголке рта образовалась заеда и лопнула барабанная перепонка. Член отчима был невпример толст и длинен, не такой как у соседа — предпринимателя Веснинова Игоря Николаича, который приходил в одно из отсутствий отчима чинить ламочку в коридоре. Звездана долго не могла понять какое отношение к починке имеют эти странные вздохи охи и пухи и хряпы вперемежку с  пуками и кряками, доносившимися из родительской спальни, пока наконец не отложила в сторону конспект по баллистике и не открыла дверь увидев совершенно не от мира сего огромную прибалтийски безволосую жопу, плавно колыхающуюся перед самым лицом, из которой неожиданно пахнуло пивом и жареной картошкой. Отчим с тех пор захаживал к дочке регулярно во время каждой побывки  то есть раз в год, но еще до того, проводя время в летнем спортивном лагере, Звездана не весть откуда подхватила дизентерию и была мучима лагерным фельдшером на предмет клизмы, только через много лет уже будучи вполне состоявшейся аспиранткой на праздновании нового года, когда девятеро аспирантов кафедры психологии повалили животом на праздничный стол и начали пихать в зад непочатую бутылку шампанского «Dolce vita» (были среди них Жора Марышев и Дима Тулинцев по прозвищу «Людоед», сокращенно Люда), поняла, почему столь застенчивый фельдшер — аспирант кафедры стоматологии столь застенчиво просил ее не смотреть за спину и почему клизма была столь толста, упруга и так приятно согревала задний проход своими заманчивыми боками. Став аспиранткой кафедры физкультуры, поскольку к тому времени в определенных сугубо научных кругах сложилось стойкое мнение, что из Звезданы настоящего ученого не выйдет, да и армейский призыв наступал на пятки, девушка начала прилежно и упорно (так как была этими качествами определенно в отца, который однажды летом в огороде (они были у бабушки) растлил дочку прямо на грядке с капустой, когда силясь объяснить откуда же взялась она, Звездана, и вообще дети, стал показывать, громко хлопая крыльями, аиста, отчего уничтожил несколько кочанов и наконец плюнув на все повалил вдруг странно позврослевшую и окрепшую в нужных местах дочурку на влажную шолоховскую землицу, задрал проеденный тараканами сарафан и в истоме содрагаясь и теряя сознание ввел в Звездану по отечески ласковый хуй) заниматься в спортзале, тренируя выносливость, силу и народную простоту. Периодически случались субботники и сильно вытянувшаяяся и постройневшая Звездана с трудом нагибалась с веником к асфальту, может быть потому, что неизменно при этом в ее заднем проходе оказывался хуй завкафедрой Ненахова, а в пизде язык полковника Михина, который приходил смотреть, насколько прилежно упражняются его дочурки.

Дегенераты-сокурсники — аспиранты кафедры зоологии тогда да и всегда мало интересовали заносчивую Звездану, скромно в общежитии запершись по ночам в туалете либо под подушкой писавшую свою будущую кандидатскую диссертацью. Иногда, периодически пожевывая булочку или же случайно подсунутый кем-то вместо булочки хуй (Звездана бывала порой рассеяна) вдруг широко раскрывала свои большие реснитчатые глаза и по-новому силилась взглянуть на окружающее ее, но видела лишь один туман и пробегающие по лицам странные огоньки, да и в этот момент кто-нибудь обязательно по-свойски ядрено заправлял ей в задницу и начинал сильными толчками подбрасывать над унитазом или банкеткой — в зависимости от того, куда Звездана могла примостить свой скромный зад. «А клара — дура и сука» — думала она. — «дура и сука». Хотелось с дикой злобой грубо и коряво ругаться матом, почти рыгать вместо осмысленных отдельных слов, рубить мечом налево и направо, потом пришпорить здоровенную кобылу и вдарить высекая искры из полуденного асфальта вниз по дерибасовской, а у самого вокзала с этой кобылы соскочить и ее выебать… Тот есть, особенно, Клару.

На похоронах все было по кайфу: Вася фотографировал, Иру поили цирукалом, тетя Соня не могла пукнуть, ну да не должно быть двух возможностей, если они исключают друг друга. ЛЮБОВЬ И ЖИЗНЬ передача Познера или Сенкевича, не помню.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

INTRO

куда это мы идем? а в гости к игорю и юле слышите ИГОРЮ И ЮЛЕ но не в ростов а в воронеж это однако рядом и связаны эти города сердцем моей спутницы через ее жизнь нитью проходят они а еще одесса и жданов бывш. мариуполь  у игоря и юли есть много спаниэлей

они их кормят морковкой

там туманы такие вокруг в миг недолговечного потепления а нам надо через площадь с трамвайным разъездом в мерцающий неоном магазин за вином мидиями des olives и сигаретами лайт салем для лены затем дворами домой в лифт на восьмой этаж где сундук голубой зеленый

эти потепления сундука быстро проходят сменяя друг друга — ночью была стужа сопли летят из носу когда идешь провожать сахацкую на остановку милая милая или сергееву лену провожать когда долго идешь мимо мусорных баков мимо школы где лена училась маленькой мимо военного училища бетонного забора и большой хуйни или потом когда идешь ее провожать но по другому пути мимо большой елки с агоньками

там в одном месте был пандус и всем взбрело в голову карабкаться по льду на этот пандус особливо тяжело далось карабкание поле я толкал ее в попу сам рискуя упасть а лена сергеева прыгала уже гдето наверху болтая сисями и руками

когда в миг недолговечного потепления идешь дворами в уютный дом где можно на кухне чай пить с вкусным кексом водку абсолют с мартини dry смотреть долго телевизор не слушая что там говорит адзабель иджани нюхать волосы любимой полы обсуждать с ней любовь к лене сергеевой и думать о фигуристых сиськах наташи евреевой и немножко об астароте который в ставрополе заждался снег чавкает и хлюпает под ногами когда идешь или допустим в гости к игорю и юле с неизбежным так и недопитым тогда шампанским а потом он уже замерзает и хрустит

и бежит в темноте за извилистый ствол березки

ГЛАВА 1

Эхх… Хорошой город — Воронеж. Пушкинская школа, родина бунина, последний приют Мандельштама, опять же — штаб северо-кавказских железных дорог. Улицы Воронежа широки и не длинны, впрочем, не весьма широки, а пропорционально-широки, как на картинке, и в совокупности с красными мостовыми и красными стенами некоторых зданий производят впечатление игрушки. Чистенький город. Хотя не без дерьма, ну да оно, говорят, ползет отовсюду, вопрос только когда и сколько, и  сразу этого не заметно — только потом, но все, что потом, мы вспоминать не будем. Воронеж прозрачен той волнующей прозрачностью стеклянного киоска за которой притаилась бутылочка «Кампари» и баночка дес оливес. Еще там можно покупать чай, оранжевый сок для ребенка или крепкие сигарки Cafe crem в желтой коробке. Мозаичный пол ковырять ножкой. Изучать глазами архитектуру витрин. Вдыхать запах трамвая. Вы жили в городе, где нет трамвая? Эх…

Хороший город — Воронеж. Дрова, дрова, дрова… Из окна крошечной спальни отчетливо виден крест на крыше какой-то церкви. Мне говорят про женский монастырь (был там до революции, где крест), я, поеживаясь, воспринимаю это как фрейдистскую оговорку: бабы — хозяйки квартиры с видом на крест — куют пока горячо, а мне хочется есть и пить, и еще немножко курить, впрочем, с удивлением поняв, что хочу всего так много, согласен уже и ебать их, хозяек, тоже, дескать, чорт с оговоркой.

Хороший город. Хорошие люди. Немного о них: номер первый, сегодня им будет Сахацкая Наталья Николаевна тридцати лет 90-58-92 / 161, вес не знаю, а жалко. Брюнетка, впрочем, не жгучая, умеет громко петь застольные песни и мужественно исполнять роль души компании, если ответственные за это мужчины слишком тупы или напились. Вообще, принимать на себя тяготы жизни — отличительная черта героини со столь эротичной фамилией, доставшейся ей от мудака-мужа, «мудак» тут не для красоты вписан, а именно таковым и был этот, как бишь, — Сережа? Без ложной скромности скажу (а даже напротив, с какой-то грустью), что история Натальи Сахацкой видна мне, как на ладони после прочтения книжки «Верю в любовь» автора Валентины Порошиной. Муж мудак (пьет, бьет, ебет, денег не дает), а с детства была крылатой. Потускнели синяки под глазами, сыну димочке уже пять, на Новый год Сережа напился пьяный, из далекого города Ставрополь-на-Кавказе приехал восхитиельно пахнущий кумысом приятель подруги Гриша Амбросиенко, весь в галунах и черкеске — розовощекий атаман, прям с чеченской войны, как нож в масло… Эх!..

Хороший город Воронеж. Подумалось… Впрочем, нет, не подумалось. И даже с каким-то остервенением принялась защищать Сережу от критичных подружек, топя себя в отчаянном чувстве неправоты, и путая ее, эту неправоту, с чем-то, что требует выхода, разбитой посуды и ссоры с подружкой — приятельницей Гриши Амбросиенко, армянкой, разумеется, не потому, что она его тетя, а потому, что сказала, будто Сережа — мудак, какая наглость… Когда мужественный Гриша Амбросиенко играл с димой в воздушный шарик, и любимый сын громко смеялся, опять подумалось… ну да что еще способно так тронуть сердце практически незамужней женщины, как вид отца для ее ребенка — см. известный кадр из фильма «Терминатор-2», и от подуманности этой, а так же от недавно сделанного аборта захотелось какой-нибудь ласки. Чорт! Читатель! Осудишь ли ты эту Наталью?! 

Хороший город Воронеж. Хорошие бабы — в шерстяных штанах против холода, с круглыми ляжками и задами, как у породистых кобылиц; воронежские зимы славятся морозами и скользкими льдами. Самые длинные, круглые ляжки и самые ухватистые ягодицы у моей спутницы. Дальше забыл… Я был один. Всеблагий господи, я был один! Держась за поручень телефонной трубки, зависая над пропастью сладкого компота, сказал: люблю. Ага, — отвечает, — тоже… Эх!.. Все это просто бабья жалость, а ведь приятно. Так вот, достопочтимый читатель, не осудишь ты и вторую Наталью, и уж тем более третью, так что писать о них и не стоит. Опять реминисценция, опять фрейдизм. Не стоит… С этим приходится жить как с фактом, ибо, если он (неважно, кто) воображен, то является фактом и с ним приходится жить. Вот и все, о чем хотелось вам рассказать в первой главе.

Другище! Столь резкий обрыв воронежких вариаций вызван следующей причиной. Собственно, причин три. Про первую из них мы говорить не будем, памятуя, что Бог, скорее всего есть, и это ему не понравится. Вторая и третья звучат так: 1) Вика выходит замуж за Сашика-кассира. 2) Вика сказала, что меня любит. Размышляя над этим последним фактом (в феноменологическом смысле), я пришел к выводу, что ни к какому выводу тут не прийти, хоть ты тресни. Конец.

ГЛАВА 1 (продолжение)

Хороший город Воронеж. Люди там ходят друг к другу в гости. Поздно возвращаясь домой, провожя до остановки, а то и до квартиры (где было б неплохо остаться — холодно, и города не знаю), видели елку: большая, она стояла с разными огоньками… Потом, минуя темень универмага, долго влезали по обледеневшему пандусу, глупым смехом подбадривая друг друга. Больше нечего вспомнить. Разве что красные буквы и часы на стене вокзала, в которые уставился баран-бараном, очами полными мысленных слез, и другие реально распухшие глаза, и провоцируемые плачем сопли. Холодно было — ужас.

Собственно говоря, город Воронеж плох. Разве нельзя вспомнить, как ходили в лес, где, будучи кусаемы комарами и солнцем палимы, пили немножко вино и ели шашлык, а Вика — конфеты «Рафаэлло», и на нее падал зонтик? Как там?.. был он злой и с вилами в руках на всех бросался кто хотел оскорбить его чувства вобщем был ярким примером общественной фрустрации изза нее нам и пришлось обходить сенокос лесом где полным полно пауков и скользкая земля предательски укрывшысь от ног травою уползает вниз в сказочно прекрасную долину грез и мимоз. Порядком струхнув от всех этих впечатлений Вика хватает деревья руками и приняв меня за одно из них долго рассказывает об отношении некрасова к иронии пока не пошел дождь но в это время мы застали себя сидящими на заднем сиденьи новеньких роскошных жигулей и увлеченно обсуждаюшими поэзию элиота Чушь, брехня, не элиота мы обсуждали, а просто вывалив языки
Вот дальше там про деревья и еще про телефон:
в голову полезли умильные мысли про то что дескать  проходит  время хотя на самом деле стоит на месте как в театре когда показывают поезд и за окошком бегут специальные люди с веточками в руках изображая то сосновый бор то березовую рощу а то и отдельно стоящие деревья только в этот раз с ним небыло ни любимых лыж ни педалей ни утюга ничего из того что может скрасить жизнь одинокого мужчины а он именно чувствовал себя преодиноким несмотря на где то поблизости присутствие вики впрочем чаще всего на другом конце телефонного провода который представлял себе плохо даже не знал какого он цвета из чего сделан и лежит ли в сырой земле либо  наоборот наброшен на опоры столбов специально врытых можно даже сказать что почти не верил в существование провода а только читал о нем в книжках где всегда написано: на другом конце телефонного провода ну и досаднее всего то что винить в таком способе весьма условного и неполноценного счастья было некого

Вот и все.

Другище! Блять. Вам не дозвонишься. А сколько гадостей надо сказать про жизнь. Про то как, значит, звоню, а она говорит, слушай, может у меня переночуешь? Я вместо того, чтобы сказать что-нибудь умное, заржал от неукладываемости в мыслях этого вопроса. В смысле, как, уточняю, ну — говорит — хоть выспишься… Ай, ай, я хочу выспаться, да! В книжке Стругацких улитка на склоне есть такой в духе мифопоэтики фрагмент: некто по фамилии Перец, будучи основательно утомлен жизнью (и даже босиком) выспался после ванны в шерстяных носках с библиотеаршей Алевтиной. И что вы думаете — его там сразу сделали директором леса. Вот, значит, и я, чуть лишь и сразу — директор, о… Как грустно. Опять видно все перспективы. Чтобы хромая судьба тебе не сдавалась, надо не делать ничего из того, что она предлагает, то есть ничего вовсе, все ее гамбиты и домашние заготовки пусть разыгрывает с другими. А мы про это напишем, или почитаем, как давно известную Печеннюку книгу.

Чу — за спиной открылся сквозняк, выпученные глаза и судорожные взмахи руками — зацепиться, ногти сорвать, как тогда, в детстве, когда в реке тонула… Речка была желтой от взвешенной грязи — никакого света и последнего лучика надежды не видно над головою. Томительно шли часы, быстро — минуты покоя, что впереди: чет или нечет, ну да пусть будет хоть что-то. Пытаешься выловить секунду мысли из усталого страха, выцветшей злости и жалости, потонувшей где-то. Нет, не то. Ждать. Спать полчаса, ждать, думать, нет, без мысли, смысла и прочего СМС поводить руками. Где ангелы поют.

Терминатор — это граница света и тьмы на поверхности чего-либо, но ничто так не раздражает жестокосердного дебила как беспорядок пусть в свое время, но не укладывающийся в рамки словно наискосок мучительно стягиваемый когда так хочется спать спозаранку в постели под пение комаров не снятый перед сном носок cкорей структура корпия бинты ткань намокает пространство быстрее мы ее терям время пришло за нами в мир, как нехорошая погода ай-яй-яй! Ведь свет и тьма — одно и то же, но отчего же так трудно видеть как они меняются местами? С ума сойти. Наверх его подняться спуститься посмотреть по сторонам: как тускло все. Какие-то листья, корабль Пьяный носится по листьям потом надоело — надо же остановиться. Космонавты устали. Неполадки. Карты схемы… Потом опять карты. На юге ждут, на севере — некуда пойти. Остановиться налево — песнь заводит В сужаемом пространстве со Временем останешься один чтоб из под крышки суповой кастрюли обозревать свой свод земной, небесный. Тьфу! Надоело. Надо  Спать утонуть уснуть в кастрюле и как дюймовочка оттуда править миром я носок с левой руки  надела… Задергалось веко в предчувствии дела мир выходит из строя, рушится станция «Мiръ» неполадки…. Дисгармония уже ощущается но, увы, пока —  не тоска,  не скука и как дожить до нее, если  неприбрано все в датском королевстве? Задергалось веко в ожидании Века. Ай-яй-яй тяжела ты, сила привычки не отпускать от себя человек  Данное свыше держать за яички  а вот как повеет от крышки паром  и обосрешься, молодой, зеленый скажи ка мам  с неопытности, из-за страха или 
по жопе меня в детстве мало били
недаром.

Две минуты прошло, Господи, еще. Страх — это бессилие, страх порождает усталость, усталость порождает страх, а Сим породил Иафета. Хороший город Воронеж. Там всегда темно, если только не встать утром и не поехать в шатком трамвае «в центр», где красные мостовые, и возле памятника поэту Кольцову запастись горьким Кампари или сухим Мартини, по крайней мере, водочкой абсолют, дабы пить это все ночью. В сумерках люди едут с работы — я люблю эту вечернюю суету. Чуть раньше мы покупали сигареты лайт сэйлем для тебя и Лены, еще раньше цыплячьи ноги — и ты вкусно пекла их в духовке. А потом в вечерней суете среди многих людей (которые все покупают) праздно идти в гости. Я люблю электрический свет. Когда электрический свет освещает ночную тьму — я люблю это, это гениально, на грани бездны, от нее вздрагивают подколенные жилки: куда идем? К Игорю и Юле.

В голове ирония судьбы. Ирония судьбы, да.
Люблю всех, и все меня — «тоже». Жаль перепутался порядок событий, а многие из них вообще стерлись, а то вышел бы неплохой рассказец.

ГЛАВА 2

Что ж, перейдем к номеру второму: Сергеева Елена… не помню, 100-72-210/165 вес доволно заметный. Любит песню You better stop before You break my heart, но не могла ее слушать года два в память о несчастной любви, пока из города Ставрополь-на-Кавказе в светлых джинсах и клечатой рубашке не приехал Гриша Амбросиенко, приятель подруги. Угощает гостей рябиновой настойкой, любит поговорить о духовном, громко поет и идет стелить простыню. Одно «но» — у Лены нет мужа. Зато есть папаша — трудяга и алкоголик. Первые три минуты Лена скромно смотрит прямо в глаза, а потом вытягивает под столом ноги (в носках: холодный город — Воронеж) и пихает их вам в мошонку. Как потом утверждалось — чтобы проверить: а не похотлив ли он? Оказалось, что похотлив.

Летом Лена хотела поехать к морю, я экономно предлагал Кисловодск — сошлись на том, что в апреле будем слушать соловьев в курской деревне — там ленин папа выращивает картошку. Обмен письмами завершился утомившим меня словом «грисик».

Номер три. Наталья Юрьевна Вознесенская, 83-63-90/172, вес довольно терпимый. Будучи женой моряка, уже года три томилась бездельем, пока наконец из города Ставрополь-на-Кавказе не приехал с большим клечатым чемоданом давно любимый приятель Гриша. Закончив, как все девчонки, музыкальную школу, петь тем не менее не умеет, зато любит до резей в животе смеяться племянниковым остротам. Квартира у нее небольшая, спать приходилось в одной комнате на разных постелях, и расправляя перед сном одеяло, тетя охотно показывала свои изумительной красоты ногти. Муж-моряк был дурак. Чтобы удобнее было смотреть по видику перед сном фильм «Королева Марго» и «Маски-шоу», расположились на одной постели. Стало удобно.

Номер четыре, Склярова Наталья Петровна, по профессии художник, но основным занятием в жизни (А!.. 90-62-90/166, вес нормальный) так вот, основным занятием было ходить по ночным шалманам в поисках мужа, Склярова Евгения Михалыча, по профессии гений — Ге-ний!!! Женька — геее-ний! — орал с балкона пьяный Охрименко,  пока из города Воронеж не приехал в клетчатой толстовке друг гения Гриша Амбросиенко — усатый, бородатый и замечательно толстый. Напрасно друг Женя бил друга Гришу по морде — не помогало.

Художница Склярова, хоть и забита семейным бытом, однако даже Гриша отметил выпуклость ее лба свидетельствующую о готовности к сексу. Ведь вот спрашивается: почему я не люблю собак? Да все дело в том, что не люблю и все тут, нет, я их не боюсь, и они мне не противны, а просто много во мне той мелкобуржуазной кичливости, которую называют стремлением индивида к свободе. Известно, собака — животное стайное, а в стае свободы быть не может, кроме, впрочем, собственной запертой изнутри на ключ и с выдернутым из розетки телефоном квартиры. А ведь у анны была собака. И у Скляровой была — Фанечка — бррр, ненавижу, какая гадость. И у Нади, обратите внимание, есть собака. Если она так умна и читает множество гороскопов, неужели ей там не написали: раки ненавидят собак! Равно как и то, что в психологии и философской науке носит название «другого человека». Поэтому я никого не пущу в мою запертую изнутри на ключ квартиру, никакой жены, сам там буду в постели курить и делать уборку. А Надя не такова… Может, поэтому остановимся на ане? Ну да она сразу же начнет делать уборку — это у нее на лице написано, в каждом грациозном изгибе ее мягкого тельца сквозит муравьиная самка. Тут она поразительно схожа с анной, из которой, правда, сквозил муравей-солдат: «быстро двигаюсь я, только ядерный взрыв остановит меня» — так называемый «комплекс марии».

Продолжим взвешивание. Надя — феминистка, и даже не хочет этот вопрос обсуждать, а то, говорит, всякий раз убеждаюсь, что мужчин ненавижу. И вообще, ее дружба интересует больше секса, ну да меня это устраивает, в смысле секса, вот только желательно еще убрать куда-нибудь дружбу. Хорошая семья была у Альберта Эйнштейна. У Нади собака — пудель, а их я особенно ненавижу. Нет, Надю мне нельзя — у ней сиськи маленькие, но крепкие, а значит можно. Правда, она с удовольствием и помногу способна пить пиво — это хорошо, да… Но опять же вопрос: а кто за пиво будет платииить? Будучи феминисткой, Надя утверждает, что за все платит сама, и руку из транспорта ей не подай, и пальто, и никаких пододвиганий стула!.. Но это вначале. Я еще не видел женщин, которые бы в денежном вопросе соблюдали свой феминизм.

Я из дому вышел — дорога
валялась в пыли кирпичом
неспешно слагалась эклога — в периферийной летней бане
я упивался профилем кабаньим и упирался в потолок плечом.
Да очень даже, блять, запросто можно было прийти к ебаному вываду по поводу сраных причин 1), 2)!!! Хуйня это все. И вывод хуйня — эта сраная сука хуй на меня ложила и пиздец и усритесь одновременно. По поводу 1) мы с вами напемся. По поводу два — наебемся. По поводу 3) — рыгнем и пукнем. Вот и все дела. Ау!! Где там та Надя?
— Хуй сосет не глядя.
— Ебаный пиздец?
— Это холодец.
И все засмеялись.

ГЛАВА 3

Лену Сергееву любил раза два или три, а скорее даже четыре — не помню. Отчетливо любил ее на кухне, куда выскочили покурить под предлогом, что идем целоваться; ее жопа вывешивалась из отворенного окна на манер телескопа, а сиси и морда свисали с высоты восьмого этажа в сторону асвальта под разглагольствования о том, что «я так счастлива — хочется упасть вниз, чтобы ничего не кончалось». Любил у стены Воронежского Высшего Военного Командного Училища напротив мусорной свалки, рассказывая что-то про арбузы, а Лена неровно болтающейся рукой указала школу номер ххх, в которой училась ребенком сосать хуй. Любил на полу под столом среди окурков и разбитого стекла в луже рябиновой настойки. В тот же день пытался любить в спальне — не вышло: была холодная простыня, а зато в тот же вечер любил на кухне, под нарезание колбасы и звуки закипающего чайника. Потом, правда, пришла приятельница Наташа и все обломала, села за стол, давай пиздеть, а лена ногой ее под столом цап, — тетя думает, это я, и говорит: «это моя нога», — умора! Да хоть бы и твоя, подумал, а она уж и подавно подумала и послав лену на хуй быстренько поехали домой смотреть «Маски-шоу».

Ее Григорий любил сильно и долго, о-о-о — это печальная история, так что запомнились только случаи особого экзотизма, как то: пыльный чердак в позе «шестьдесят девять», парк культуры и отдыха, приспустив трусы и колготки, мешок с сахаром за занавеской в тролейбусе, не менее пыльной или чуть менее, чем чердак, и пр. А что, собственно, «и пр.»? Любовь оборвалась трагично, не исчерпав и трети своих ресурсов.

Сахацкую любил, кажется, один раз, трогательно и нежно — за ее здоровые сиськи. Да ну ее вообще на хуй — устал я от нее, вот вам и весь сказ. Скажем, было приятно, почти как студенту амбросиенко, когда седня взволнованно дыша грудью на пороге появилась надя — сразу почувствовал себя таким значительным, утомленным горем, сильным и мужественным (тут для ритмичности фразы ударение желательно на «енн» — в слове «мужественном»). Надя глупо сочувствуя, а на самом деле просто цынично используя повод завалить к предмету (своих чувств говна) без разрешения в гости — подобное эгоистично-хамское отношение я больше всего и ценю в людях. (Жаль, что оно обычно тает без следа вместе с этими самими чувствами). (Сразу) встал хуй (вопреки печальному предположению, сделанному утром) и захотелось этой самой хуйни побольше. Ну да это все опять-таки — alas! — хуйня. Все они дуры и суки, блин, не навижу — сумма поэтика ей не нравится, блин, муций не нравится (тут и гадить нечего), а (,) видишь ли, органная, блять, музыка нравится ей на хуй! Ну да я этого так не оставлю — я этой хуйни терпеть не намерен — она у меня, блин попляшет!

А на следующий день, представьте, какая срача, приходит Гронская Галина Васильевна (115-143-178/135, вес в пределах нормы), блять такая, ревнивая, увидела недавно купленный журнал плейбой с Ингой Вайсбеккер (о, эта вообще заслуживает атдельного романа, размеры надо будет посмотреть потом) и — цап его маленькой и круглой, как у Хакера, ручкой — заметьте, не спрашивая ни малейшим образом никакого разрешение и унесла в свою вонючую конуру, а потом посидела-подумала, и относит его к Кларе, старой бляди. Вот значит как. Та сидит в сортире, срет, приходит Гронская и грит дескать, Клара, еб твою мать, старая дура, я тебе принесла отличнейший журнал. Клара надевает на нос очки, подтирает жопу и говорит: — а что же, дескать, рыбка моя, в нем такого отличного! А вот! — грит Гронская! Срак пук рыг — это клара срет. Подлый колотилен просадил надысь ваши тезисы в казино, а я сегодня надыбала на кафедре журнал, так это его, вот полюбуйся, дорогая. Я все к чему клоню! Ты эта, (давай поебемся!) журнал в комод прибереги, а потом когда эта тварь его хватится, скажешь, чтооо журнал ваш андрюша я согласна обменять на мои драгоценные тезисы. Да, а эта тварь его обязательно хватится. Мне срать дюже пользительно — замечает клара. — А што там вообще за издание?

Гронская передает журнал Кларе, та смотрит.

— О как низко пал уровень нашей молодежи! Гронская! Ты в самом деле хочешь, чтобы я прикасалась к этой дряни руками?! А ну пошла вон из аудитории! Чтоб я вас на своих занятиях больше не видела! Левина специально звонила из Австралии, сказала, что тезисы украли вы!

Но гронская не дослушала, ее жизнь подошла к концу… А клара принялась срать еще пуще и вытерла жопу. На самом деле это гронская вытерла ей жопу, а Клара срала ей в рот. Потом обе весело помочились друг на друга. Клара (101-169-169/190) вышла в сад, где стоял большуший дощатый сортир, выкрашенный ярко-зеленой краской. Следом за ней волочилась ее подруга Гронская — голая, страшная, морда в корпс-пейнте, в руках баязет, за спиной болтается электрогитара. К сортиру уже давно прибита гвоздями распятая юная весталка Антропова, выражение крайнего ужаса и умиротворения маской безмятежности застыло на ее перекошенном от страдания лице. Большие красивые титры гласят: это языческий алтарь. Антропова гола. На ней только тяжелые рыжие от пыли военные ботинки с высокой шнуровкой, это единственное, во что обуты ее привлекательные для всяких козлов ноги. Щека испачкана сажей от жертвенного костра и калом. Девственные тугие груди гордо дышат сквозь путы языческих вервий амброзией и бурьяном ( в углу сада под старой яблоней притаился жертвенный червь-кадильник), сегодня медвежий праздник — странно говорит клара своей попутчице-гронской, увитой ивами, они странно переглядываются и нехорошо смеются, потея, надя антропова шумно вздохнула со своего сортира. Да — нехорошим тоном соглашается со жрицей Гронская, поправляя ромашковый зипун, цвета какашки на своей подруге. Неумолимый палец Клары нажимает на кнопку, раздаются чарующие звуки групы «Лайбах». А- — ооо-о а! — поет хор. Становится очень и очень страшно. Гронская дико перднув начинает взыгрывать крупом. Садится солнце, блики костра на загорелой коже живота антроповой напоминают, что пора идти смотреть программу «Время». Но не таковы жрицы темного культа Фуфлунса! Сейчас зарежут антропову, проще говоря, и пойдут. Как будем резать? - нехорошим голосом спрашивает Клара свою нехорошо посмеивающуюся помощницу. Та кривит рот в смешке, нехорошо ощеривая мелкие неровные зубы.

А в это время Страшкова в своей каморе варит лягушек.

Можно я передам привет своим родственникам? — покорно спрашивает Антропова, поняв, что ей не сдобровать. Хуй там — отвечает недобрая Клара, нехорошо поигрывая бейсбольной битой. А Гронская — своей. Но Господ был милстив сегодня к своей дщери — Антроповой, она же весталка. Нехорошо поигрывая своей битой, Гронская не по-доброму заехала ею Кларе в зубы. Та начинает нехорошо усираться. Да ты охуела что ли? — орет на аспирантку. Испугавшись ответственности за содеяное, Гронская принимает единственно верное решение: добить несчастную старушку. Окровавленная бита, нехорошо освещаемая кровавыми лучами заходящего солнца мотыляется, несколько раз, примерно 15. Очень много мозгов брызгает на Антропову, та кривит лицо и отворачивается. Быстро восходит луна. Становится как-то по-хорошему нехорошо на душе. Чу! Завыли волки окресть. Поп Никодей мотыляя кадилом идет в сортир срать, наступает на окровавленный труп, в одно мгновение в его ужаснутом взгляде смешались тоска и боль со съеденным на обед супом. Кроваво-мозговое месиво на месте головы, выдает в стоящей раком над трупом голой Гронской, резко поднявшей голову с бешеными глазами убийцу отца Меня — с уст свисает анчоус. Гронская заперхала по собачьи, бросилась на отца Никодея, забыв про Меня. Никодей был аппетитнее (104-70-140/179), а в это время Страшкова солит и ест. Никодей не будь дурак (старый солдат, прошел всю Турецкую до Берлина) огрел дуру пудовым крестом по еблищу, та и преставилась. Выпрямил крест молотком, сыграл панихиду. Надя облегченно рыгнула, сердцем почуяв кончину ведьмы. Клара завыла, дико ощеривая глаза, заперхала необузданным ртом, и отодвинув корыто, бросилась на распятую девственную деву, стала кусать за ноги, но подоспели мужики с кольем, с рогатинами, Клару повязали. Дико рыгала и пукала, посаженная на цепь с железным кольцом в носу. Мужики из окрестных деревень приходили поглазеть на диво. Потом приехал профессор из Петербурга-на-Кавказе, посмотрел на ведьму, полюбил. Страшкова пердела. Синий дым повалил из под двери, страшно, нехорошо рыдали дети, предназначенные на съедение. Вешней ночью заезжий профессор и Клара, подкупив звонаря, кузнеца, посадского урядника, председателя сельсовета Онищука и ветеринара, сбежали к цыганам-агрономам. Народ заволновался, мужики доставали из-под полатей ржавые берданки, посыпалась труха из икон, бабы ревели на выселках, прятали детей в подпол. Труп профессора с прогрызенными горлом нашли на следующую ночь за выгоном пастухи на бахче в лопухах. Клара бежала к морю, поступила матросом на торговое судно, которое не дошло в порт назначения. Так теперь и ходит эта легенда с тех пор по Уралу… Иной раз принесет ветер из-за плетня ржавый запах полыни — старики посрут и расскажут.

1997-го