АКМ

Лев Пирогов

Выше стропила

Рассказ

Свадебный кортеж, разукрашенный бубликами и цветками, гудел как труба арх. Гавриила. Испытав привычное отвращение и сплюнув, Ларис уверенно нырнул под головное авто пробега. Раздался ужасающий скрежет, лобовое стекло покрылось сеткой трещин, по недоуменному лицу дружки брызнули капли крови. (Жених — балбес, педрила в уродливом сером/голубом костюме). Задние родственники и знакомые вовремя не сообразили, и весь кортеж, восторженно гудя, сложился, как карточный домик. Бумажные цветки выглядели жалко. Усмехнувшись, Ларис растворился в подворотне и продолжил прогулку, дожевывая булку.

Тут два варианта: либо продолжать прогулку, что обязательно подразумевает булку и насвистывание песен, либо раствориться обязательно в подворотне, что подразумевало бы ночь, нервную дрожь ножа и чехарду подозрительных теней. Оба голоса привлекали кинематографичностью, ласкали, манили. Мысленно проигнорируем сцену бегства. Свадебный кортеж, цыплята, иерехонские слоны Гаврииловы; масленое отвращение, лоб, стекло и — дружно брызнули капельки из носу шафера Михаила. Частые, но отдельные, столь не похожие на потоки, они радуют достоверностью, манят, охота даже лизнуть языком их.

Приятственно вспоминая, как мочили в Далласе президента, Ларис не удержался-таки от небрежного насвистывания. Ему предстоял трудный день. Досадливо думалось, отчего курить не брошу? Оттого, что трахнул Машу. Ведь это далеко не всегда бывает приятно… Досадные мысли текли далее по привычно наигранному колизею: болят зубы и горло (то ли уже рак от куренья в разгаре). Денег нет, водки нет, пива нет, хочется копченой колбасы и рыбы, но в то же время — много солнца, воды и здорового образа жизни… Ч-черт!.. Неожиданно вспомнил, что ныряя под головное авто пробега, забыл небрежно выбросить окурок сигары. Это в корне меняло сцену. Без недокуренной сигары Ларис превратился в тривиального фагота, остроумно, но легко становящегося причиной смерти кортежа. Недокуренная ж сигара превращала его из никем не рискующего рудименита в почти врагу не пожелаю наш гордый «Маяк», и-эх, где мое чистое белье, мама, я ведь еще не это!.. Кто-кто, а, злодейка-судьба, таково наше мужское дело: вперед под ее колеса, матом подбадривая новобранцев. Глубоко задумавшись, Ларис сплюнул.

Однако местный тореадор — не рупор: наземь валились яйца, ассистент режиссера, переломившись пополам, прижимал к голове китайца: А! — кричала массовка. — Он сломал ему нос, боже! Санитаров сюда! Санитаров! Да побольше картофельных чипсов с сыром!..

Все оживленно передавали друг другу судочки со снедью и откупоренные бутылки. Стало весело, пока не грянули знакомые звуки автопробега. Ну что за отсутствие воображенья! Хотя, в такой тупой ситуации трудно придумать что-то еще. Изукрашенный бумажными цветами, он гудел как труба парового отопления. Задние знакомые, изукрашенные оспой, и друзья ближних вовремя сообразили, что дело плохо, и с удвоенной силой принялись бибикать и тормозить, словно эгоистическим шумом своих авто надеясь противостоять на выдохе натиску самой жизни. Гроб громыхал. Расчеты судьбы к Нине глухи. Всеми деньгами, свадебным тортом, туфелькой невесты, рестораном «Панда», жопой Марь Сергевны не заслонить грядущего непотребства!.. Ларис с удовольствием сплюнул, отбросил окурок и прыгнул.

— Ведь на свадьбу ушло восемьсят миллионов (да, да, Машенька, вы не ослышались, мы не ошиблись), а сколько жертв пришлось понести: новая мебель, бабушкин телевизор, моя норковая шуба — уже пять лет мечтала купить, — ну да все лучшее детям, ведь какое событие, какая память, ведь на всю жизнь!.. Ну и вот. У тебя платье из Нью-Йорка?.. Прожили три месяца, — три!!! — и заявляет: мама, пьет-бьет, не сошлись характерами. Бля-я-ядьь… Ну нет, думаю… Ты у меня не сойдешься характерами! Ты у меня выпьешь! Ты у меня, гад, поднимешь руку! Во-сим-сят лимонов…

Дай-ка мне свой любимый мобильный сотовый телефон, дорогая, что-то я разволновалась… Так это… Вчера с дачи приехал, а я мол: Витя, надо поговорить. Ты что ж это, говорю, кобель поганый, делаешь-то? Ты ж за свою жизнь копейки не заработал! Психея в саду, блин! Смотри, как живете: раковина засратая, спите до двух часов, ночью телевизор, днем от вас ни проку, ни толку. Мы ж с отцом старые: подохнем, как будете копать картошку? А он мне, — дай-ка еще раз твой сотовый телефон, дорогая, — а он, значит, мне: Как же, мама, дождешься от вас! Прикинь?! Погань хуева!..

— А старая дура, значит, заваливает в кухню, носом хвать-похвать по углам: нет ли тревожных следов варения маковой соломки, и ну в крик: аааа, зарезали-убили, хлев на кухне!! (Это чаинка к раковине прилипла). За что, орет, мне такое наказание, чем я тебя, Бог, прогневила (на глазах — страх! — сопли, слезы), нет, мол, никаких сил это терпеть, когда уже я подохну… Представляешь, садистка. Да, говорю (у самого усталый металл в голосе), да, говорю, мама, когда ж вы подохнете в самом деле? Гос-споди, как бы мы тогда зажили! — Ларис потер руки и даже зажмурился в предвкушении того, как бы зажили, а заодно и всей этой сцены, которая непременно произойдет, стоит лишь потерпеть.

…Свадебный кортеж, украшенный бумажными цветками, гудел как котел. Испытав привычное отвращение к своему организму и мысленно послав поцелуй невесте, Ларис отбросил окурок недокуренной сигары и уверенно прыгнул под головное авто пробега. Раздался ужасающий скрежет, лоб и лицо покрылись сеткой морщин от напряженной мысли: ужель именно это именно с нами происходит именно сейчас??! Никто не спасся, даже дети — жирные, лоснящиеся от пота дебилы — все погибли, весь кортеж, как карточный домик, сложился, как сказочный гномик. Бумажные цветы на похоронах сгодились. Он их любил, с сыром, т.е. чипсы.