Вынуждает меня пожирать свою смерть
…И брезгливое небо…
«Теплая Трасса»
В начале было слово. Жуткое, матерное и сверхциничное.
Тишина. И вдруг раздался столь ожидаемый тихий щелчек. И знаменосец пошатнулся. Его руки все еще крепко сжимали багрово-алое знамя, но было ясно, что падение знамени в подлошадную грязь — дело времени. Маршал Гудариан даже не стал ждать этого момента.
Если ждать всего того, что является делом времени, то надо жить вечно. А маршал не обладал таким здоровьем. Посему надо было торопиться. Он убрал пистолет, предварительно вытерев с него маленькие капельки крови, приставленный к голове знаменосца, и задумался. В сущности, он ничего не имел против этого светловолосого и голубоглазого здоровяка, который просыпался каждое утро с чувством исполненого гражданского долга и свербящего патриотизма. Только вот теперь это парень лежит под копытами своей лошади и тискает знамя последней судорогой. А он, орденоносный символ победы, а также убийца, сидит и в ус не дует. Маршал легонько сжал бока лошади черными кожаными сапогами и тихонько поехал в лес. С этими сапогами связанна одна история. История одного мира со всеми революциями, спиралевидными развитиями и диалектиками. Но маршал не любил вспоминать эту историю. Она связана с потерей личности. С полной заменой. Ну и хрен с ней. Кругом росли деревья, плотно сплетенные друг с другом вкрадчивыми ветвями. Цветки папортника прижимались к цветам шиповника, низко стелющегося по земле, и нюхали их, нюхали. Гудариан преодически наклонял голову чтобы избежать удара веточкой по лицу, но ветки как бы предугадывали его движения и всегда оказывались в нужном месте. Пролетела толстая радостная пчела, громко жужжа. Маршал выпрямился в седле и, обхватив руками шею, потянулся. Скрипнули суставы, стало тревожно. Напряженно.
Все было хорошо и безбрежно добро. Лошадь тихонько посапывала под седоком. Маршал тихонько наклонился и высморкался в густую гриву. В тот же миг крикнул ворон и началась новая эра.
Вдали показался слабый огонек людского присутствия. Завидев его, отощавшая лощадь воспрянула духом и повезла своего раненого господина с радостью и надеждой. Там действительно были люди. Они испугались, когда в их маленький поселок вплелась больная, качающаяся под седоком кляча. Лошадь остановилась напротив сельсовета и, вздыбишись, сбросила седло с сидящим на нем человеком. Он упал как мешок, как осколок неба, как последняя надежда. И завидев это, люди громко засмеялись и, украсив лошадь цветами и лентами, увели ее в золоченое стойло. По дороге они перешептывались и многозначительно делали жесты руками.
— Стоп. Я сказал стоп!! Все не так!
Прохрипел всадник, пузыря слюной дорожную пыль.
Люди не обернулись. Они ушли.
— Мудаки. Они думают, что если лошадь сбросила Бога — она стала выше Бога.
Он с трудом приподнял себя в последовательности: голова, грудь, руки. Отряхнулся и, поправив багровую перевязь, плюнул кровью на мокрый асфальт. Зашипел асфальт, закипел и, поднявшись грозовым облаком, обратился флагом. Гудариан взял его левой рукой, так как в правой уже держал плеть, и, твердо ступая, направился к старосте. По дороге ему попадались глупые и безнадежно больные люди. Глупых маршал сторонился, а больных убивал. Дом старосты нельзя было перепутать ни с каким иным домом. Он был высок, светел и походил на дзот. У двери маршал остановился и, целуя порог, прошептал:
— Я верну тебе все.
Распахнул дверь резким ударом ноги и встал в пролете. Закрывающаяся дверь ласково прислонилась к его плечу и он погладил ее рукой. И прошел во внутрь.
За столом сидел седовласый мужчина. Он тупо смотрел на вошедшего и пребирал четки. Гудариан сел на пол, скрестив ноги и подняв голову к потолку, спросил:
— Как ты ко мне относишься?
— Ну как… Боготворю… Поклоняюсь. А что еще делать-то…
— Встать! Я сказал встать! ВСТАТЬ! И вон! Вон!
Ничего не ладилось. В небе летали пылающие птицы, а маршал преследовал муху. Птицы сжигали кислород и люди катострофически вымирали. Муха штамповала картинки вен на облаках, улетая на дикие небеса. Маршал следовал за ней. Он сильно сдал за последнее время. Но все помнил. Он сидел в раю и плевал в лицо Бога. Он бил его за то, что тот создал людей равными себе, но поместил в плохие условия. Он поместил людей в святое место. Этот идиотский Бог. В раю было легко умирать. Розово — говнисто. Мертв — жив. Кругляк сплавлялся по небесным рекам на Землю. И тут из него делали ложки, спички и зубочистки. Муха гнила в полете и псы мчались, задрав носы, по зловонному следу. Неземные красоты сливались с кучами грязи за окном поезда. Стекло битое режет ноги и спину. Ракеты приведены в готовность. Но их цель не муха, их цель жизнь. Конкретность им не присуща.
Муха утонула-таки в унитазе. И сразу стало как-то очень грустно. Всегда грустно, если кто-то утонул. Даже не обязательно утонул, просто умер. А муха это или кто-то другой — не так важно. Главное, что грустнее от смены умершего не становится. Даже обидно. Хотя и справедливо. Маршал вытер руки о полотенце, небрежно перекинутое через плечо, и посмотрел на небо. На небе сидело я. Маршал отвернулся и уплыл от нас.
Когда идет снег, я закрываю дверь. Чтобы несчастные путники не забрели ненароком в мой дом. Ведь с ними надо о чем-то говорить, их надо угощать, им надо нравиться. Я не хочу. К тому же под диваном у меня живет Бог. Он выползает тараканом и ходит по квартире в обличии крысы. Он чернокож и златовлас. Он поет грустные песни и вспоминет о своих творениях.
Ткань чалмы была уже расстелена на полу. Через несколько минут очередная жертва будет завернута и закопана в грязную землю. А по всей комнате разбросаны мокрые тряпочки. Капельки теплой воды на животе играют радугой. Радостный калейдоскоп жизни. Кабельные мечты и страдания. Антресольные земли открывают нам своих королей. Корни мрамора в пустом небе. Двадцатимиллиметровый паркет служит сто лет. А потом? Потом он вскрыл вены и все стало прозрачным. Сквозь летящих птиц он увидел небо. Трава пачкала душу. Совесть… душа… память… Подло было сделан этот мир. Правда, отраженная в знаках. Охота на поезд… Яма для поимки отражений. Бессмысленная скважность человека. Бесчеловечный смысл жизни. Человек, заранее убивший солнце, помнит цвет наших глаз.
Все возможно до бесконечности. И до невзрачности.
— ВСТАТЬ!!!!!!! ВСТАТЬ!!!!!!! Над рекой склонилось дерево. Человек стоит ногами на воде, задрав голову к небу. Его шею и и дерево соединяет веревка. Мундир маршала танковых войск сослужит еще свою роковую роль.