Когда подойдет моя очередь, я возьму упаковку колбасы и горчицу. Пойду домой и, сев на кухне, съем.
Очередь двигалась равномерно, как ленивоватая гусеница. Хвост ее непрерывно покачивался, а тело обновлялось. Постепенно каждый приближался к абсолюту, поднимаясь к небу за некий отрезок времени из самых низин хвоста. Стоящие сзади не любили голову и волновались, что за ними никто не занимает. А передние, передние уже практически неотрывно смотрели остекленевшими взглядами на таинственное темное окошко, мистическую дыру желаний, и шептали про себя формулы власти над ней, последовательность звуков и жестов, коим предмет желаний неукоснительно подчинится и выдаст искомое. Я обернулся и увидел, что к концу очереди пристраивается красная пожарная машина. Не то чтобы она была явно пожарная, но что-то такое в ней было… Пожарное. Она стояла за мужчиной с детской коляской и смотрела на меня. Отвернувшись к направлению помыслов своих состоятелей, я понял, что если так пойдет и дальше, то я вполне рискую не успеть. А это очень плохо. Что-то делать. Я тихонько посмотрел через плечо уголком глаза — машина стояла на своем месте, не предпринимая активных действий. Но этот взгляд мне в спину… Надо как-то занять себя, надо не подавать виду, внушить доверие и усыпить бдительность. В правом кармане ключи от дома, жетон на метро, маленькие кусочки бумаг, в левом деньги и ручка. Начиная перекладывать содерживое права налево и наоборот, замечаю, что очередь начинает двигаться несколько быстрее. Люди в ней немного нервничают и валят друг на друга все тяжести земные. У меня большие карманы, это очень хорошо, в них влезает очень много — но сейчас там столько, что я перекладываю бесконечной чередой руковращений. И ничего больше. А под ногами Земля в асфальте, но видно, что это Земля. Как бы просвечивает сквозь, напоминает о спасении в недрах своих. Бросаю деньги в железную миску и выкрикиваю названия нужных вещей. Слюна внезапно образуется внутри меня и затекает за щеки. Неприятно, беру колбасу и баночку горчицы. Сую их в карманы и бегу по улице со всех ног. Надо успеть спрятаться в метро. Земля обещала спасение. Машина тихонько выруливает и едет за мной на вполне почтительном расстоянии. Почему она не приближается? Понятно, почему она не отстает. У турникета людно, у меня есть жетон в рай. Он летит в чрево зверя и меняет правый глаз на левый. По мраморным ступенькам, только бы не упасть, машина сзади меня незыблима. Геометрический рисунок пола. Ноги скользят по нему. Квадраты, ломаные линии, выщербины, даже треугольники мелькаю у моих ног. Я встал за колонной и перевел дыхание. Прислонился к ней всей спиной и прижался к ней лопатками. Ее ребристая плоть взрезала меня подло, со спины, чтобы я увидел, я стек по ножам ее и сидел в слезах. Я плакал на проходящих мимо, я ревел и кувыркался на их бессердечие. Красная пожарная машина стояла у соседней колонны. Скрючившись, обхватив голову руками, я глянул на нее всей шириной глаза, запачканого слезой. Урчание в животе — мечта о сытом спасении. С коленей, головой вперед, не разгибаясь прыгнул в дверь вагона, затих на полу. Прижался ушком к нему и упоенно слушал всем черепом едва различимые на общем фоне стуки своего сердца. Нетвердую поступь организма по пути к бессмертию. Неприлично.
Встал и, отряхнув колени, поправил банку горчицы в кармане, колбаса немного сплющилась и вялой кромкой свесилась из оболочки своей. К ней рано или позно прилипнут непонятно откуда взявшиеся маленькие клочки и хлопья мусора. Наверное, ткани. Тошнотворной станет моя колбаса. Можно откинуться на спинку и не смотреть так напряженно на человека напротив. А то она уже приняла испуганный вид и приготовилась к бегству. На рубашке один карман. В нем фактически ничего нет, только ключи от дома. Я чувствую себя хорошо уже давно. У меня ничего не болит, разум светел и призрачно осязаем. Дома тоже все нормально. Жаловаться нет причин. Радужные надежды наполняют меня. На следующей станции все покинули вагон и оставили меня в одиночестве. В темноте туннеля поезд поворачивал — и вагон трясло. Когда я вышел, то за спиной у меня оказалась красная машина, ближе, чем раньше. Мы опять бежали. Святые ноги мои несли меня как крылья, но что это даст? Одну-две минуты отсрочки от неминуемого столкновения. Война миров. Я пошел в кино. Третий ряд, седьмое место. Сумма десять, разность четыре, сумма плюс разность дают произведение места на минус один ряд, то есть на половину разности. Прямоугольник белого цвета — и на нем торопливо, словно боясь, что их уже никогда не будет, сменялись образы. Подобия предметов из страны грез. Между ними возникали тонкие связи, завязывались сложные взаимоотношения, они совершенствовались и углублялись, развитие их было неумолимо, слова их были словами богов, взгляды их были пусты. Я с головой вник в пылью в луче созидания и, ломая стулья и ноги, устремился к щелке меж дверями. Раскачивал их, гремел цепями и замками. Выломал таки. Свет бьет в глаза. Неизбежно слепну и во тьме закрытых глаз своих бегу без ориентиров, руководствуясь лишь волею членов своих да переодическими пониманиями о столкновении. Я не умею проходить насквозь. Но я хочу насквозь. Чтобы все предметы на пути моего скорбного бегства были зыбкой нереальностью. И чтобы я мог однажды проснуться в истинном мире моего благополучия. И улыбнуться людям моим. Лечь и, глядя в бескрайность вышин, воспринимать. Я свернул в подворотню. Остановился переждать. Но, заслышав визг поворота в опасной близости, вынужден был снова бежать. Тупая череда ступеней, каменные, мечты безлифтовых времен, более длинные, чем широкие, с выщерблинами на былых покатостях. Считать их уже нет смысла — большая часть позади. Впереди надежда за дверью. Коврик у ног спасения. Какой же ключ? Тот или этот? Все-таки тот. Открывается возможность быть живым. Использовать? Перед смертью всегда много вопросов. Стараюсь не думать и не обращать внимания на шум, раздающийся с лестницы. Свет не включал — боялся опять ослепнуть. Лучше умирать, видя последние осмысленные мгновения своих нервных движений. Кровать незастелена. Все свалено в кучу. Но как раз в этой куче можно спастись. Если быть решительным и стремительным. Накрыл голову одеялом и не слышал треска вылетевшей двери. Дрожал, смотря сквозь протертость на снег за окном. Он падал на улицы и уносился ногами слуг своих во все уголки земли. Но наблюдательный промежуток между волокнами ткани заслонила красная поверхность. Визжать уже просто не хотелось. С меня сдернули одеяло и посмотрели ласковым взглядом. А потом красная машина нежно коснулась моей щеки. Лопнули мыльные пузырики. Моей щеки