АКМ

Вячеслав Бондаренко

Поцелуй

Хуйня война

Водитель остановки не объявлял — да и надо ли: в окне все равно ничего не было видно, только разноцветно мелькало. По углам тихо жужжали компостеры, словно вещая, что контролер — на линии. Автобус ехал. Не глядя на 19:30, салон не был набит и на половину.

На улицах вечерело; шел дождь и даже были лужи. Что на календаре — то ли поздняя осень, то ли ранняя весна — точно уже никто не помнил. Жители ждали урожая. Один только Миша просто смотрел на заляпанное, блестящее изнутри стекло. Его мысли были светлы и пусты.

Так бывает обыкновенно после важного события, когда уже все обдуманно, но ни хуя не ясно, кроме того, что тебе открылось что-то важное. А человечество, словно потеющий пятиклассник над портретом Marlin Monroe, как всегда оказалось глубоко позади вместе со своими делами и проблемами. Жители вряд ли бы разделили светлые чувства: из-за своей дальности, из-за подсознательной зависти… и прочей плесени, накопившейся за многие годы и века в их мозгах. Между тем Миша смотрел в окно; в глазах его тоже разноцветно мелькало, но этот желто-красный фонарный свет никак не отражался на его светло-пустых мыслях. Лишь одно: Наташа… Наташа… Наташа…

Так же, как и все прочее, автобус не едет бесконечно. Двери с шипом открылись. Милые граждане, скомкивая прокушенные талоны, матом ругали так и не появившегося контролера. Вышли все. Водитель пошел на хуй.

Дома красивыми правильными коробками торчали вдоль дороги, образуя вечерние улицы. До квартиры переться совсем близко. Это радует. Миша шел молча, ногами, вдоль по лужам, сутуло, не глядя вниз. Если подумать, то совсем ничего не понятно, почему это произошло не раньше, а теперь… и почему это произошло… Все смутно, неясно…

Лестница до седьмого этажа несла ноги. Ключ щелкнул в замке. Ботинки и одежда остались позади — на вешалке, болтаясь в воздухе на крючке, опадая пылью. Миша дома.

Уважаемая, уважаемая кухня: поцарапанный стол и газовая печь в углу; гдето наверняка должна быть еда; крошки твердо давят в пятки, капельки масла скользко блестят. Наверняка в холодильнике, на одной из полок, притаились жареные тушки зверьков и (совсем хорошо) мокрые плоды растений. Миша распахнул угловатую дверь металлического ящика, выпуская наружу свет и холод. Они здесь — желанные плоды! Миша засунул руку глубоко по локоть внутрь и вытянул один. Сочный, вкусный запах заполнил ноздри. Рука с плодом в пальцах поднеслась к открытому рту.

В это мгновение, словно потревоженный, вкус, до сих пор находившийся тут же, но незаметный и естественный, вспыхнул, стал ярким и до восторга приятным.

Сотовый мед каплет из уст твоих, любимая; мед и молоко под языком твоим… Как лента алая губы твои и уста твои любезны… Как холодильник белые зубы твои. Ни хлеб и ни сало не заменят вкус нежный поцелуя твоего.

В угол шлепнул упавший плод.

* * *

Солнце, будто трахнутый под зад ногой мяч, летело над городом из конца в конец, зависая над улицами и площадями. Летело… и еще раз летело… и снова летело…

Миша сидел на мягком, смотрел и время от времени моргал ресницами. Лепестки его слегка завяли и концы их скрутились в трубочки.

В углу над сдувшемся овощем летали мухи и пчелы.

Эпилог

В дверь позвонили. Миша встал и пошел на кухню.