Во-первых — мне было ведение: какой-то парень в синей панаме, какой-то парень в вылиневшей майке разрывает пасть крокодилу. Во-вторых — бездействие — это отсутствие действия. В-третьих — пришел другой парень, которого я не знал: второй парень сказал пару слов. В-четвертых и -пятых — мне отказала память и чувство меры. Груз слов суть меняет дело. Моё имя мне не известно.
Приходится помнить об этом. Но, извините, на кой хер это НУЖНО? Наростив обрезанную крайнюю плоть, я добровольно отказываюсь от своей нации, от своей национальности.
ЛЁГКОСТЬ. Какое облегчение ощущаешь во всей душе, сбросив ненужный груз, обременительно, сбросив. И вот — начало, быть может, нового, лёгкого пути; каждый выбирает дорогу самому себе.
В этот вечер мне приснился токой сон: ПРИХОДИТ КО МНЕ ДРУГ. ЗАШЕЛ, СЕЛ НА СТУЛ. ПОМОЛЧАЛ. НИЧЕГО ТАКОГО НЕ ПРОИСХОДИЛО: ПОКАЗЫВАЛИ КАКИЕ-ТО ВИДЫ, ЗВУЧАЛА РАЗЛИЧНАЯ ПРИЯТНАЯ МУЗЫКА. ПОТОМ ДРУГ И ГОВОРИТ: «ЗАЛУПА — ЭТО ЛИЦО НАЦИИ».
Я проснулся весь в поту. Но было и продолжение:
Я СИЖУ НА ПОЛЯНЕ. ЗНАКОМОЕ МЕСТО. КРАСОТА. ДЕРЕВЬЯ. ПТИЦЫ ПОЮТ. СИЖУ Я НА ПЕНЬКЕ. КО МНЕ ПОДХОДИТ МОЙ ДРУГ. МАШЕТ ПЕРЕД МОИМ ЛИЦОМ ЛАДОНЬЮ И ГОВОРИТ: «ЗАЛУПА ОПРЕДЕЛЯЕТ ЛИЦО НАЦИИ». Хватаю ножны — и снова просыпаюсь.
Больше ведений не было
А когда мне было двенадцать лет, родители отправили меня к бабке на юг — в город Судак. Но встретила она меня не одна: в то время Валентина Сергеевна (моя бабка) жила с одним отставным офицером. Бывший майор, теперь — пенсионер, дядя Генадий сожительствовал с моей бабкой вот уже года два с половиной.
Валентина Сергеевна, в то время — еще женщина в полном расцвете сил, имела дом на самом берегу моря: часть комнат сдавали отдыхающим, которых, к слову сказать, не убывало целый год; часть комнат занимали мы сами. Хозяйство было большое: виноградник, сад — с яблоками, с персиками, со всем что душе угодно.
Целыми днями баба Валя возилась во дворе, а я проводил все своё время с дядей Генадием. Провинция для меня в то время была обыкновенным городом. Да и сейчас во мне сохранилось трепетное отношение ко всем маленьким городкам: кривенькие дорожки, незатейливые названия улочек, фонари в темных аллеях — всё вызывает во мне теплые воспоминания уносящие меня родом из детства.
Два моих друга — я и дядя Генадий были неразрывно вместе. Неразрывно в вечность. С собою я взял всё, что было можно сохранитьс сoбой в своей памяти. Пронеся сквозь года неразрывно связывающие меня с прошлым, я оглядываюсь назад, в надежде увидеть лицо моего единственного друга. Моего единого друга — того, что был все эти года в море, в моей памяти, в моих понятиях. Я ещё не человек, но вот — обрывается грамофонная пластинка -и появляется то, что давно ждали, ради чего стоило жить, ради чего стоило рождаться и рожать: то ради чего это всё задумано.
Безусловно, Беспрерывно, Безмолодости, Безволосо, Безусый Большевик.
Единственное, что я надеюсь увидеть, оглядываясь назад, — незатейливое развлечение, безобидная выходка, — лицо моего друга, постное как блины.
женщиной познакомил меня он, став невольно проводником моей любви, моей неизбежной сводней. Некие детали я забыл со временем, вместе с частями костюма и лица и теми подробностями, которые отделяют живое воспоминание от скупого настальгирования по утраченной невинности и литье слез от неумения и скупого неумения быть. Но все ощущения явственно преследуют меня, стоит только закрыть глаза, и я погружаюсь в яростный яркий поток чувств и чудес того самого летнего дня.
В полдень, обычно, наступало затишье: солнце светило беспощадно, при этом было жарко и бесконечно хотелось пить. Баба Валя суетилась по-своему на кухне, а я с дядей Генадием сидели в тени беседки, опутанной виноградными лозами, и посасывали холодный квас, молча или ведя незатейливую беседу о чем нибудь несущественном. Беспорно, мой товарищ был старше меня и несравнимо умнее и опытней , но ни разу, ни разу мне не было ниловко, ни разу я не ощутил себя вне своей тарелки. Быть может все дело во мне самом? Но в тот день мы сидели молча: жара стояла нестерпимая и каждое слово давалось нам с трудом, как вдруг: «Господа! Обедать!» Валентина Сергеевна! Она всегда могла сделать волшебную минуту, добрая волшебница нашего очага.
За столом каждый занимал свое привычное место. Я сидел спиной к двери, ведущей на веранду. Ветер обдувал мои русые мальчишичьи волосы, к таму же — в любой момент я мог вскочить с места и, как подабает парнишке моего возраста, побежать по своим делам. Баба Валя обычно садилась напротив меня, рядом со своим любимым майором. Дядя же Генадий сидел спиной к окну и когда вставал все время цеплялся головой за плетеный бабушкиным покойным мужем — моим дедом — абажур. Роста он был высокого. Обедали, чаевничали, принимали гостей, справляли именины, разговаривали, соприли. Порой майор доставал свою гитару и играл что-нибудь по бабушкиной просьбе. «Теплую шаль» или «Вечерний вальс» он играл одинакого хорошо. Как-то на свой манер — певуче, с таской в голосе: без слезы Валентина Сергеевна слушать его не могла.
По середине стола стоял самовар, закрывая от меня туловеще дяди Генадия, и казалось, что это самовар с руками, делалось смешно. На обед были пельменчики, а потом подадут и водочку.
Кремлевская РАСТР 437-0664GD Столичная РАСТР 12712-80 ГОСТ 12712-80
Пельмени подали со сметаной и с маслом.
— Эх, я бы огурца соленого съел,— сказал из-за самовара майор.
— Да и я бы не отказалась от соленинького,— подхватила бабушка.
— А ну-ка, Витя, сбегай-ка по-молодецки.
Хорошо хоть бежать было недалеко.
Очнулся я быстрый бег. Больше ничеего нельзя сказать только речь. Или я ошибаюсь? Сказать бы, ежели вам угодно это слышать: «на хуй мне что взъебалось»…и бежать что есть прыти куда глаза гледят, пока ноги несут. Весь в мьле как кабан взмыленный кабан взмыленный в пену. Встречный вопрос: не является ли это формированием, общеупотребительно, старое, абстрактность и иное. Непонятно?