КУЗНЕЦ И МЕЛЬНИК

• 1
• 2
• 3

(АКЦЕНТ АХРИТРОМА.)

(И сел в автомобиль зеленый, названный Николай Коперник, старого образца «Победы». Машина была отделана коричневой кожей, медными бляхами и грузными рядами оранжевого бисера. Лобовое стекло было все в желтых прозрачных звездах, окантованное по ободу ложным жемчугом, и он стучал на ветру тихо-тихо. Был на машине бордовый бархат, соломенные драконы по бокам, позолоченные рукоятки дверей и флуоресцентные колпаки на колесах. Ездок заглотил полстакана черных таблеток и надавил на педаль акселератора. Мотор взревел, и Коперник унесся по прямой трассе, как стрела навстречу чьей-то смерти. Вихри воздуха раздирали драконов в клочья, а бархатный плащ машины хлопал по заднему стеклу, на котором стоял стеклянный иероглиф «И». Скорость перевалила за 180, когда у ездока отключилось зрение. Через мгновение он потерял сознание и откинулся на замшевое сиденье, расшитое золотым нитками и украшенное перламутровыми вставками. Тело ездока мчалось по прямой в зеленой машине, а сам ездок летал где-то, только это был уже не он. Это была не жизнь и не смерть, потому что Николай Коперник проехал два перекрестка со светофорами, и проехал на зеленый свет, а затем пронесся мимо работника ГАИ, который в этот момент заметил в посадке полуголую девушку и отвернулся от дороги. Коперник сверкнул перед самым носом гигантского бензовоза, и пока трасса обещала быть прямой, зеленый автомобиль дышал полной грудью. На раскаленный асфальт посыпался жемчуг и бисер, полетел в кювет бархатный плащ, а ездок был уже не ездок и его тело было не его тело. Ангелы затрубили в свинцовые саксофоны и из радиоприемника в Копернике послышалось: «сорвите седьмую печать, преодолев двадцать четвертый порог и пусть четыре Ангела с красными яйцами попишут тесаками население Земли».)

Вернулся вертолет в какой-то родной Донбасский город и приземлился прямо на детской площадке возле серых многоэтажных домов. В это место, как по потаенному сигналу, сходились нищие и бродяги со всего города. Пошел мелкий трезвый дождь. Бомжи и калеки равнодушно проползали мимо застывшей махины вертолета и останавливались у ограды, наблюдая, как два молодых человека носят на носилках картонные ящики — из салона в четырехэтажный дом # 100. Савелий и Аглатасы беседовали, глядя друг на друга поверх ящиков.

— Я жил в Самарканде, у дядюшки, — говорил Аглатасы. — Дядюшка сам — монгол, у него в Самарканде кондитерская. Гашиш. Бизе. Лукум… Я ставил эксперименты с психикой. Дядю предупредили из ментовки, что сделают ему ханахуй. А в меня влюбилась дочь главного мента Самарканда, а потом и его жена. Ночью налет милиции. Вандализм без грабежа Я попытался сдаться. Обвинения нет. Однако, что-то есть.

— Гипноз? — спросил Савелий.

— Да. Мозги.

Нищие молча смотрели и ни о чем не просили. Безлюдный двор намок под дождем.

— Вертолет, — сказал Савелий и покачал головой.

— Сдать трудно. Пусть, — ответил нехотя Аглатасы.

Они занесли последние ящики в подъезд, кончился дождь, и мокрые бродяги расползлись кто куда. В квартире у Савелия царил хаос, хотя вещей там не было. Савелий набрал номер и заговорил в трубку:

— Это я. Уезжаю. Да я. Годар бездарный режиссер, беспомощный и метафизически близорукий. 80 фильмов! Я смотрел. Думаю, не будет преувеличением сказать, что это хуйня. Подошли кого-нибудь. Нет, моя коллекция кубинских марок. Что? С кем говорю? Но ведь говорю! И всё. И всё. Как сразу! Замечательно. Дождь кончился. Нет? Да! На полу можно спать. Пока.

Аглатасы лег на пол и мгновенно уснул. Савелий прошел на кухню и тихо произнес текст:

— Странные незнакомцы в американской дыре. В отеле. Странные незнакомцы могут делать многие вещи. Могут убить. У них пипетки и флаконы в карманах пальто. Иглы в их шляпах и на ботинках вечная грязь. Чем они занимаются в номере? Светит луна, но они не спят. У них свои дела, свои проблемы и лучше их не трогать. Я — тоже один из странных незнакомцев. Меня зовут Ник.

В дверь позвонили. Савелий открыл. Мальчишка лет 13, в грязном свитере и кепке.

— Привет, — сказал мальчишка и зашел в прихожую. — Живой? Ну ништяк. А мы вчера феназепама накатили по семь колес, а потом дурмана, зеленого, у него семена цвета молодого поноса. А у вас чего?

— Тебя как зовут? — милостиво спросил Савелий. Глаза его сияли и излучали добрый свет.

— Витя, — сказал Витя быстро. — У вас Белый?

— Это кислота, — ответил Савелий и поднял брови. — Понял?

Мальчик достал из кармана две пачки денежных знаков и протянул Савелию. Савелий посчитал в уме и вынес семь ампул. Витя забрал в карман.

— Вчера нашли на стройке мешок, — протараторил он возбужденно. — В мешке — порножурнал. В журнале — бабки. И никого.

— Беги, — сказал Савелий, прикрывая за Витей дверь.

Тут же раздался звонок. Савелий подпрыгнул и открыл дверь.

— А вот и мы, — сказал сударь в пальто и с зонтом.

— Купили, — ответил Савелий и сверкнул лицом. — Мальчик.

— Как? Ну это кто-то нюхом учуял, — пробубнил сударь и взмахнул в досаде зонтом и головой. С его усов отлетели капли.

Савелий вынес полкоробки и взял у сударя конверт с кубинской маркой. На марке плавал дельфин.

— Спасибо, — отчеканил сударь. — Желаю успеха. Я пошел.

Аглатасы проснулся, хрустнул костями и рывком вскочил на ноги.

— Завтра нам хватит денег, — сказал из кухни Савелий. — И полетим в Петергоф.

— Море, — сказал Аглатасы с оптимизмом.

Вечером они уснули. Спали, как мертвые. Без снов. Они стали мертвыми — не живыми, не суетящимися в погоне за цветастыми трусами. Мертвые не умрут. Но они не были трупами. Дышали. Смотрели. Были. Утром выпили три бутылки кефира, продали ящик ЛСД какой-то бешено популярной девушке Элле Модестовне и, сунув прочие ящики в большой чемодан, поехали в Донецк, в аэропорт. Солнце зияло, опыляя тайны Земли. Вода и Ветер носились. Люди жили и шевелились. Умные думали. Дети мечтали попробовать пива. Магический хмель ходил по переулкам и изучал похабные записи народных патриотов. Отдельные виды населения еблись, некоторые с утра уже торчали от безысходности и ради горизонтов. Самолет оторвался и взмыл. Облака разошлись.

— Петербург! — сообщил Савелий стюардессе. — Да?

— Четыре часа, — кивнула и улыбнулась стюардесса.

Аглатасы сидел в своем кресле, как подлинный Чингизхан, глядя прямо перед собой — в спинку чужого кресла.

(Акцент изжоги)

(Коперник въехал во двор генштаба и остановился у боксов. В КПЗ выл кто-то из заключенных. Смеялась собака. Играло радио. И вышел из машины, одетый в форму маршала милиции и зашел в коференцзал. Милиционеры встали смирно, отдавая свою честь. И прыгнул за трибуну и, взмахнув сизым плащом, заорал:

— Кретины!!! Ебаные змеесосы!!! Как вы могли упустить объекты?!! Почему, я вас спрашиваю, это и вас касается, товарищ Сергиенко, и вас, Семен Павлович, почему угнан военный вертолет? Почему охранник и пилот были сброшены в вонючие воды северного Каспия? Их не спасли — десантник и пилот разбухли от воды! Как это понимать? Спизжен ценный военно-психологический груз! Почему вы проебали такую операцию века?!! Так, всему составу шестого отделения раздеться. Догола!

Шестое отделение в миг оголилось и встало смирно, сияя жопами.

— Вон! На улицы Ленинграда шагом арш!!! — скомандовал И. — Искать и найти! Суметь и обеспечить!

Голые милиционеры молча побежали, а И продолжал грозно:

— Объекты Савелий и Аглатасы вне контроля уже две недели! Дело очень серьезное, товарищи, очень. Вы понимаете, что такое на современном этапе Мельник и Кузнец? Это же Пиздец!!! Савелий — это лорд, а Аглатасы — нынешний хан всего востока Земли. И вы, товарищи, можете просто-напросто оказаться в ситуации, когда ваши яйца — между молотом и наковальней! Повторяю, приложите все силы, чтобы спасти и свои яйца и мои, товарищи. Надо мной тоже есть начальство, и у него тоже опухают яйца. Так что, я вас настоятельно прошу достать беглецов. Прочешите всю мажорную шушару в ночных дискотеках, перешерстите пушкинских торчков, потрясите лиговских блядей, перелопатьте ебучие притоны и все такое прочее. Ибо близок день и час! Не дайте антиобщественному Армагеддону порвать промежности наших детей и жен. Короче, если не найдете пидарасов, я всю советскую милицию так выебу, как это может быть только в 96-м году. Насмерть!)

Пресса гудела и щелкала. Савелий влетел в телестудию и щедро улыбнулся. Поправив смокинг, он сел напротив ведущего и заговорил:

— Дорогие друзья, мы рады приветствовать всех, кто в этот вечер вместе с нами приобщится к чудесному незабываемому миру рекламы и куплепродажной деятельности. Сегодня я хочу представить вам суперновость сезона — элитные сигареты «No smoking»! Прошу!

Экраны тут же застила огромная черная пачка и посыпались шепоты и визги: «люкс», «супер», «представительский класс».

Савелий топнул ногой и продолжил:

— Друзья, жизнь в законе, в течении, движение с потоком, отдача, жертва инициативы уровням Сатори, Сущности, цепи Сущностей во вселенной — это единственное противоядие аккумуляции Кармы, если вы, конечно, верите в Карму, которая может распадаться снова, снова и снова, через всю вечность. Вот и все. А сигареты «No smoking» — просто придадут вам сил и уверенности в том, что вы сумеете глобально преодолеть парадокс этой безмятежной жизни. Не бойтесь никотина и синильной кислоты, а бойтесь неуверенности в себе. «No smoking» — это ваш шанс! Войдите в элиту и сделайте элиту своей забавой! Ура!

— Чудно! — осклабился напудренный телеведущий. — Вы просто великолепны!
 

Ночью Аглатасы и Савелий стояли на мосту и плевали в Неву. Люди шли и озирались на них — двух молодцев в чопорных смокингах.

— Сигареты пошли — труба, — изумленно констатировал свой триумф Савелий. — Это деньги.

— Я выменял ящик на пикап, — сказал Аглатасы и расстегнул ворот. — «Форд» с копейками.

— Хорошо, что пикап.

— Квартира.

— А я раньше пьесы писал, — Савелий посмотрел в небо, сощурив глаза. — Дома.

— Наш дом везде, — кивнул Аглатасы, и Нева отвечала ему.

— Это мысль, — согласился Савелий и тряхнул светлой челкой.

Пикап стоял за мостом и молчал. Звезды плевались, и Правда бродила по Санкт-Петербургу, где-то. Ночь.

— А я пойду, — сказал вдруг Савелий и щелкнул зубами. — Попляшу и познакомлюсь с девушкой Инной какой-нибудь. Приходи на Невский с утра.

— В девять, — отозвался Аглатасы и усилием воли завел мотор «Форда».
 

Утром на Невском они встретились в том месте, где на тротуаре лежала обертка от мороженого «Пломбир». У Савелия на лице было три вспухших ссадины, и он хромал. Аглатасы молча и радостно смотрел на него.

— А побили какие-то хуесоры! — счастливо сообщил Савелий. — Не отобьешься. Вот как: я придумал устранить всю меркантильность и жопы людям окрылить. Конкурс поэзии. Устроим обаянием. Без средств. Подключив волю!

— Тогда надо по инстанциям, — прохрипел Аглатасы, и монисто на его груди забрякало.

Через три дня конкурс поэзии охватил прессу и петербуржское телевидение. У именитых пиитов был кровавый понос, а Вознесенский и Евтушенко попали в зависимость от каких-то баб, сказавших — или едешь к поэзии, или мы тут воркуем. Начинание это было делом высокодуховным и магическим, а потому заимело крупную государственную поддержку и рекламную кампанию. Савелий бегал и очаровывал инстанции своими кислотными речами и блеском неземных глаз Иисуса, а Аглатасы устраивал волевые шоу с передвижениями рабочей силы, техников и специалистов в пространстве между Питером и Москвой.

Когда днем, в среду, Савелий и Аглатасы стояли возле Эрмитажа и заставляли Солнце разгонять облака и небесную дрись, к ним подошел нервный человек с усами и бровями дугой. В этот момент по набережной прошлепала толпа голых милиционеров (с пистолетами и в фуражках). Милиционеры бежали, мотыляя хуями по ляжкам, и вскоре совсем убежали в сторону Новой Голландии.

— Эк! — воскликнул Аглатасы и щелкнул пальцами. — Юс!

— Здравствуйте, — обратился к Савелию человек с усами. — Я хотел поговорить по поводу конкурса…

— В комитет, — сурово и жестко отчеканил Савелий, запахнув свой узбекский халат с надписью «Toronto» на спине.

— Нет, вы погодите, — заискивающе задристал человек. — Послушайте, я раньше был ментом, потом я бросил и отрекся, я стал с народом, боролся за демократию, пока ее не обговняли, я жил на Пушке, Пушкинская 10, вернее с художниками, понимаете, господа, я понял и стал голубым, даже бисексуалом и я изменился, поверьте, а теперь я понял поэтический дар и вот я тут стихи написал, они необычные, я читал разным неформалам у Казанского, это такая авангардная поэзия, ну, вот послушайте:

У меня есть еще, как афганец полюбил девушку-наркоманку, и есть наподобие Маяковского, там такое — Маты! Ругань! Секс! ну и многое…. У меня тут. Вы травки не хотите? Пойдемте, я тут….

— Трава? — удивленно посмотрел на человека Аглатасы и изумился. — Слушай, зачем???

Под дерзким и властным взглядом безжалостных глаз Аглатасы человек сморщился, подобрался и побежал прочь, не понимая, что происходит в его голове. Тем временем небо очистилось и выглянуло Солнце. К Савелию и его сподвижнику подбежали девушки и стали расспрашивать их обо всем и даже о космических законах.

(Сайвалтыр Дагестаман.)

(На конкурс поэзии «Зона Слова — 96» поступали рукописи. Одна принадлежала А. Свину Панову и состояла из двух строк:

Затем пришло замечательное стихотворение из города Чул Йынсарк (бывш. Улл) от неизвестного молодого автора:

Была дамская поэзия:

И были женские мудрые, многотерпеливые и немножко горькие строки, словно слова Матери-Земли, вот они:

Нарзул Ислам, студент из Индии, прислал свой стих на русском:

Оксана Гончарова, Луганская обл., 349302, п. Мирный:

Одно из произведений прислал сотрудник госбезопасности Н. Хворост:

Стихотворение «Всё Хорошо», автор — куртуазный бард Дэнни:

Конкурс продолжался. Победителю — издание книги, денежный приз, интервью по ящику и коробка шоколадных конфет «Старт».)

Толпа девушек привела Савелия и Аглатасы в чью-то квартиру, где их уже ждали. Прежде, чем увидеть этих людей, Савелий вспомнил: так много лет назад, на Дворцовой площади, зимой, то, ради чего стоило воплотиться и родиться, когда они стояли друг напротив друга и она сказала:

— Савелий, я тебя люблю.

И он ответил ей:

— И я тебя люблю.

И медленно валился снег, и площадь пересекали редкие прохожие, и бежала в сумерки одинокая голодная собака, а двое стояли в этой тишине, прямо под небом, и молчали. Хлопья снега вспыхнули перед загоревшейся электрическим заревом витриной, и в городе изменилось всё: трамваи, мосты и деревья. В тот момент солнца уже не было, и глаза смотрели в глаза. Всё. Ничего больше не нужно…

…Аглатасы взглянул на Савелия и всё понял; он обнял Савелия правой рукой за плечи и сказал:

— S L A N   L E A T,   C H A R A,   S L A N   L E A T.

Аглатасы слегка хромал от природы и на его внутреннем экране можно было прочесть, что он знает суть любви, хотя у него нет прошлого, что он может делить своё настоящее на всех живых и неживых, хотя сам он — далеко отсюда.

Экран вспыхивал и гас, это называлось пульсом, сердцем и процветанием.

— Мы мертвы, — прошептал Савелий в ухо Аглатасы. — Поэтому мы не умрем. Мы есть пар и у нас есть Ветер. Поэтому мы можем брать чужие слова и делать их своими, ведь ты — это я и я — это ты. Коридор позади, пылающие знаки и кривые ухмылки позади, мы в мире Температур, поэтому тут тоже есть Любовь. Зерно на мельницу. Нашла коса на камень в чужом огороде. Говорим со всеми, как ты и как я. Нас ждали и мы пришли. Мертвые мертвым рельсы не обломают. Вперед, брат мой!

— Еще один раз, — сказал Аглатасы и из его глаз потекли горячие, соленые слезы. Мир кивнул и лег спать.

Народ в квартире зашевелился. Высокий кривой человек с зеркальцем в левой руке вскочил и крикнул:

— Среди нас есть универсальный солдат!

— Что? — спросил Савелий едва слышно.

— Пусть наши гости послушают его! — воскликнул человек.

На тахте сидел, сгорбившись, понурый дядька. Сначала он молчал и дышал носом, но под взглядом Аглатасы он заговорил:

— Наверно, это я — универсальный солдат. Во всяком случае кое-кто мог бы рассказать обо мне. Например, что раньше я изучал философию. Да, этот парень был философом. Затем он тронулся и стал форменным сумасшедшим, с эдаким блеском в глазах. Но он был спокойным дурачком. Пребывал в тоске. Да, совсем забыл! Ему пришлось быть на войне, сразу после философии. Там он убивал разных. Но главное не это. Главного нет. Он вернулся в мир тоскливым идиотом с томами зауми в голове. Помнится, раз, один его армейский кореш был в карауле зимней ночью. Ходил от дерева к воротам и обратно. И уснул на ходу. Утром его не обнаружили и стали искать. Видят — следы ведут по снегу к лесу. А одет кореш был тепло — валенки, супертулуп и шапка, ну еще ружье. Нашли его стоящим у дуба. Прислонен к дереву по углом 30 градусов. Пар из ноздрей. Спит. Стоя…. Отодрали его с дубовой корой, а у него, блин, щеки полопались. Представляете? А еще случай — солдату в караул, а у него валенки спёрли. Он и задушил первого, кто попался под руку. Оказалось, зря. Валенки в этот день дал корешу в починку. Проснулся, их нет, а про починку и не вспомнил, ну и….

— Херня, — вмешался юноша со шрамом на носу и в парике. — Вон люди вертолет умыкнули. Вот это новость! Это класс!

— Говорят, вы из Штатов приехали

— Говорят, вы из Штатов приехали? — спросила девушка в белом.

— Из Омска! — предположила ее подруга в синем.

— Мы вас очень-очень любим! — сказала третья девушка в красном.

Человек в спортивных портках и серьгой в ухе начал петь под гитару гугнивую песенку о каком-то ухе на подушке.

— Знаете что, — выступил из кресла мужик в кожаной косухе и с испанской бородой вместо усов. — Мне кажется, что всякий настоящий писатель продолжает ощущать связь со своей книгой в виде постоянного успокоительного её присутствия. Она ровно горит, как огонек маяка или газа где-то в подвале, и малейшее прикосновение….

— Ладно, — молвил мужчина, куривший на подоконнике одну за одной. — Всем нам казалось, что весна вечна в нашей одиночной камере. Но вот мы открыли дверь, и что? Внутри ничего нет, кроме обугленных пней и осенней безнадежной печали, а ключ от камеры скорее похож на воровскую фомку.

— Искусство умерло, — сказала девушка в зеленом. — Еще в 1993 году.

— Да, — согласился Савелий и посмотрел на присутствующих отсутствующим взглядом. Комната была наполнена тусующимися от котла к котлу людьми, достаточными и ущербными, хитрожопыми и тупыми, холериками, пессимистами, халявщиками, художниками всех мастей, Водолеями, рыбами и раками, меломанами и украсившими себя легкими предметами роскоши, девушками поиска и дамами сердца, домашними поэтами и певцами, ценителями Лимонова и какого-то Обухова, и еще хуй знает кем была набита комната.

— Молчите? — спросил Аглатасы и бросил курить.

— Вы — это мы, — заявил Савелий. — Я — это ты. Что тела? В стенах, в полу, в потолке. Ориентируйте себя по Солнцу. Вот всё!

— Мы будем жить, — сказала женщина в черном и улыбнулась.

Аглатасы сверкнул и расплылся в улыбке ящера. Внезапно в комнату вошел некто серый в черной джинсовой паре и заговорил:

— Савелий, и вы, тоже, короче, пойдем, срочно, брателло, извини, тыщу извинений, народ, но мы должны успеть, пошли, за мной, тут недалеко, люди ждут, так что…. всё, короче….

Аглатасы и Савелий пошли за человеком в черной паре, оставив девушек и людей. Через время 2 они попали в подвал. В подвале на лавке вдоль стены сидели люди в слабых позах.

— Отелло, — сказал человек в паре другому такому же.

— Отдохни, Павел, — ответил Отелло сонно и снял темные очки.

Аглатасы посмотрел на Отелло, тот подумал и одел очки обратно.

— Ну, чё? — спросил кто-то. — Как?

— Как? — переспросил Савелий. Затем усмехнулся. — Как!

— Ничего? — спросил Отелло и закурил.

— Всё, — ответил Аглатасы, сел на лавку и расслабился.

— У-у-у…. — протянул кто-то из людей, то ли разочарованно, то ли из зависти, то ли о чём-то своём.

— Хапанете? — предложил Павел.

— Не, — сказал Савелий.

— Давай, — сказал кто-то и передал папиросу.

— Кумар, — констатировал Павел, суетливой рукой разгоняя дым в помещении.

Аглатасы закурил папиросу, закрыл глаза и на миг исчез. Затем вернулся и выдул дым в потолок. По потолку побёг пузатый паук, покрытый пятнышками пыли.

— У вас, — предположил Отелло, откинувшись к стене и помедлив секунд тридцать, прежде, чем окончить. — Кислота.

— Мы, — сказал Аглатасы счастливо.

Все помолчали. Кто-то закашлялся. Кто-то отлил в углу.

— А где брали? — спросил Павел, отводя глаза.

— Родина слышит, — предупредил Савелий и пнул своим ботинком по ботинку не своему.

— Слышишь? — Отелло замер. — У нас человека свинтили, а дело в том, что человек звали Федяй. Теперь его куют у кассы.

— На, — Савелий протянул две ампулы Отелло. Тот моментально поднялся и взял.

— И по скоко? — спросил кто-то с сомнением.

— А? — Аглатасы махнул рукой и встал. Подвал качнулся и повёл гостей коридором туда, где горел свет и стоял ящик из дерева, а на ящике сидел Лысый и играл на гитаре, только кровь текла из кончиков пальцев. Удолбанный?

— Второй день играет, — сказали за спиной. — На вашей.

— Как простыня, Савелий погладил Лысого по голому черепу и тот радостно закивал. — Чужачок.

— Ведьму я закопал, — вспомнил вдруг Аглатасы. — Точно!

— А у меня ведь дочь где-то, — произнес Савелий, с укором глядя на этот мир. — Агнесса. Мельница еще….

— Дайце пройци, — промелькнула мятая девушка в свитере и колготах.

— Будущая мать, — кивнул на неё Савелий.

— Нас тут принимают и всё! — захохотал Аглатасы. — Фик!

— Фик? — спросил какой-то наркоман. — Фик — Офип — Фуо….

— Конечно, — подтвердил Савелий. — Эта жизнь — конкурс.
 

Через день Савелий провел выступление в Парламенте, в Кремле, куда его пригласили в качестве гостя. Савелий произнес великолепную по красоте речь, оптимистичную, проблемную и вдохновенную речь, а в финале показал залу свои яростно-цветастые трусы. Зал охнул.

Аглатасы в тот день продал порцию ЛСД работникам петербуржской консерватории, членам партии ЛДПР, а еще обдолбил кокаином (подаренным кем-то) посла Кореи прямо в посольстве. Творились невообразимые манёвры и фуроры. Обкислоченная молодежь любила мир всем своим Единым Сердцем. Депрессники забывали о димедроле и барбитуре, попадая в Поле Сандоза. Музыканты играли заебательски красивый Джаз, забывая о сне и пище. Секс отошел за кулисы, к пенсионерам. Савелий прибыл в разгар карнавала и привез Виды: человек расползается в удобном кресле, полулёжа. Оранжевые стены комнаты мерцают зеленым и сизым. В уши по капиллярам поступает музыкальная жидкость, а автоматический удовлетворитель поддерживает эрекцию по трем каналам: «визуально», «фул-контакт» и «онтологически-обанятельно». Кресло охлаждается и утепляется, под кожу впрыскивается вещество, аннулирующее ощущение собственного телесного веса. Комната вращается в желтой сладкой пене и летит над пропастью Измайловского дворца спорта. Пляж с голыми морями извивается в песке. Кто желает может пустить себе в анус миниароматизатор. По видео-стене два канала: М-ТV и ЖО-ТV. На экране — министр Вооруженных Сил стучит членом по трибуне т.о. заменяя речь знаком.

— Глумотворцы, — заулыбался Савелий, сворачивая Виды. — Странствующие скоморохи. Профессиональный уровень архаичной техники экстаза. Лясы.

— Глумотворцы, — повторил Аглатасы и хлопнул ладонью о кулак Савелия. — И на заре оставил кабана валяться на земле в недуге новом.

— Шекспир однажды зашел к родичу, в кабак, — сказал Савелий не своим голосом. — Нажрались, как свиньи, в жопу. Взяли еще. Пошли в другую забегаловку. Угостили друзей. Друзья друзей взяли еще по бутылке каждый. Упились до того, что домой их несли без сознания. Так и умер Уильям Шекспир, поэт.

(ОТРЫ САЙВАЛТЫТ.)

(Сиреневый автомобиль обогнал черную развалину и со всего маху распиздячился о коричнево-кофейный фургон, что стоял у голубой стены Дурдома. Мимо этой хуемотины проехал мэн на желтом, как лимон велосипеде. Красный грузовик «Кока-колы» стоял на остановке рядом с оранжевым автобусом. В автобусе сидела девица в фиолетовой накидке и мастурбировала двумя пальцами. Водитель в серой кепке смотрел на это дело в зеркальце и курил. Дым от сигареты был синим, а небо — алым. Свет и тень были золотистого цвета. Ворота больницы — зеленые. Ворота тюрьмы — багровые. Глаза — блестели.)

Савелий не поверил, когда узнал, что он — из древнего аристократического рода. Он оказался лордом Савелием. От единственного дяди, из Лондона, Савелию пришел хороший чек. Аглатасы нашел по этому случаю гигантский грузовик фирмы «Мак», циклопических размеров тягач. Водителю заплатили по чеку и дали кислоты на пробу. Сели в кабину; Савелий за руль, Аглатасы — рядом. Покатались за городом, по кольцевой дороге, пугнули велосипедиста на желтом «Спорте», развернули махину, Савелий разогнал гиганта до предела, а затем въехали в город и полетели по самой прямой дороге, вдоль троллей, налегке, без груза. Жуткая скорость, ясный день, Праздник Духа. Грохоча, приблизились к зданию завода. Сбили заборчик с сарайчиком, снесли в щепы пустую пошлую беседку, приближаясь к бетонной ограде, заорали в два голоса и вознесся Логос. Хуёндррргхх!!!!! Врезались в бетон! Оглохли от лязга, набили на лбах шишки. Капот куда-то улетел, может, и в Череповец. Радиатор перехуярило в какую-то скульптуру, вроде каменного цветка. Лобового стекла — как не бывало. Вылезли, хохоча, и подошли к огромной выбоине в стене. Изучили форму, абрисы и трещины.

— Славно, — выдохнул пар Савелий.

— Ну, лорд, — сказал Аглатасы, таинственно пошевеливая бровями. — Всё будет хорошо. Всё будет правильно.

— Вовремя осень настала, — ответил Савелий хитро. — М?

— Чеэхсу!!! — чихнул Аглатасы и всё разом сгинуло.

ИОТЛАТАЛ….

(съернут.)

Без двадцати двенадцать семь двадцать пятого в осеннем волшебном воротнике, как мы то раскрыли есть. А случайно по судьбе суда божьего и по утрате траты в у землю ижеи. Аскорбиновая собака, вся переломленная в отзеркальных сложениях волокон плоти; неискренним солнцем в белые глаза, тучами всей городской хуйни обнажая и заражая разум, в её пасти, словно их туда привинтили, горящие экраны с выбритыми передними волосами, меж зубов. Мерцают тихо. Изо всех рук посыпавшиеся лона, и стукачи, и шифрованные забавные предуведомления о смерти, о казни, которой не будет сегодня, и буквы на изнанке кружки, куда мелочь копейкам с неба сыплется милостью и тенью. Ящеры в городе, в черных костюмах, с лицами людей и языками в три метра во ртах, ходят и ищут Собаку, в которой зарыты те, кто не пожелал и не пожалел. Цветники плюют им в лицо, но гибриды садятся с блядями в такси, подложными паспортами кривя влагалища, едут в гостиницу Ё, но не ебут, а получают сведения об уровне одной аминокислоты в системе. Обмен неба на песок осуществили внезапно. Стало можно умирать, хотя бы в дождливый понедельник на мокром тротуаре, возле кучи размытого кошачьего дерьма, или на холодных кафельных ступенях муниципального туалета, где пидары сосут толстые члены весенних мужиков, наполненных пивом, тленом и слякотью, а в березняке за городом — настоящий истинный кайф: облака, сырая земля, вся в траве, лист, упавший на лицо и сменивший эон, век, эпоху, мир и кто-то голый и кровавый, маленький, улетел в зону Целых Пуповин, в иной из миров. Это отражено оранжевым крестом в зеленом ромбе, что вписан в красный круг, а дальше — едут машины спорной помощи и великая коряга умирает в галлюцинации последнего Воскресенья. В междугородных линиях связи потерялась умная нуклеотидная тварь, несущая в себе кабира и ведуна. Это выявлено МВД и Горводасветом, но место нужной аминокислоты и её белка не установлено, так что — умирайте где хотите, ящеры и трупы, а мертвым — свобода теряться отсюда сквозь хрустальную глотку и керамические кишки в мир светлого беспозвоночного вдоха. Экран гаснет и я, Кельт аже ю велми отьбавевши, разбиваю его и бросаю тяжелый стол в окно.

ВЕЧ НОМЕР НО.

Проблема обретения бессмертия тесно связана с антологией «Иньфу цзина» — книги отзывов одного из Пекинских ночных супермаркетов. Эти вопросы затронуты во фрагментах ІІІ, 4-5. Ли Цюань утверждает, что понятие «Небо» в «Иньфу цзине» означает «Высший Путь».

Гуань Инь-цзы сказал: то, что видится сознанием, разнится одно от другого, но сознание беспредельно. Если ты понял, что всё вокруг создано сознанием, то даже то, что кажется истиной, сочтешь за плод заблуждения и наоборот.

Фрейд сказал на это, что мы с большим удобством можем обходиться тремя терминами: bw, vbw и ubw.

Ли Бо сказал: Седая мышь выбегает из-под постели моей….

Ань Цзун промолчал.

А Тан Пяо сказал, что вся эта хуета ничегошеньки не стоит.

И пришел и сказал, что считает дни, прошедшие с тех пор, как Аглатасы и Савелий стояли на крыше высотного дома, а в отдалении на них восторженно смотрела молодежь, одетая по синтетической прямой моде. Эти двое беседовали о своем и обо всем.

— Когда время счастья пройдет, — сказал Савелий и посмотрел в небо. — Нам станет тяжело. Это всегда.

— Ведь мы люди, — задумчиво подумал Аглатасы и ответил. — Мертвые люди, попадающие в живую ситуацию.

— Память останется, — Савелий стукнул себя в грудь ладонью. — Тут. И повсюду.

— А люди только входят в эйфоричную реку. Потом — обычное обесцвеченное воспоминание.

— Надо использовать это.

— Совершенно верно.

— Кислоты еще достаточно и вдоволь. Войны не жди.

— Однако, ничто не стоит. Мы бредем очень быстро.

— Я сделал, — сказал Аглатасы сурово. — Нас уважают. Как магов, как чемберленов футуризма, как королей рейва и джангла, как богов Земной коры.

— Лужи, — усмехнулся Савелий и поправил бабочку. — Бокс.

— Всё на потом, — Аглатасы вздохнул облегченно. — Печь.

— Тело — орудие существования, но и способ получить удовольствие. Лицо — маска. Внутри — череп. Но я — не мозг. Туловище и конечности — механизм и аппарат.

— Верно, — согласился Аглатасы и поёжился в своем золотом монгольском кафтане. — Значение и смысл, и структура.

Группа молодежи на заднем плане зааплодировала. Аглатасы на плечо села птица, похожая на вечернее алое солнце в слоях сизых облаков, предвещающих холодный ветер утра.

— Ишь ты, — произнес Аглатасы. — Я еще читаю мысли.

— Мир становится более реален, — Савелий посмотрел вниз, на город. — Это происходит потому, что он всё сильнее погружается в абсурд. Теперь этот абсурд приемлем и оттого — реален, он — единственная реальность мира. Всё будет абсурдным по-настоящему, донельзя, до упора. Тогда ощущение реальности происходящего не исчезнет, но напротив — усилится.

— Все люди думают, — Аглатасы отпустил сокола ввысь. — Но как туго!

— Дрова, — вспомнил Савелий. — Наркотические кудри и купоны.

К Савелию подбежал знаменитый фотохудожник Артур Лайно и прокричал, придерживая свои яйца на ветру:

— Пожалста, пресс-конференция! Щас банкет, забухаем и в Эрмитаж! Надеюсь, помните? Съёмка и потом всё. Я показывал ню и слайды, вы помните? Пожалста, в темпе, в темпе…. Сегодня такое солнце! Замечат-но! Я сниму еще у лифта, там возле слова «хуй» на стене, договорились?

Когда Аглатасы прошел вместе с лордом Савелием и Лайно мимо группы молодежи, группа молодежи вдруг стала блевать. Девушки и парни блевали легко и радостно, без надрыва, без сгиба надвое, просто пуская изо рта вперед тонкую ядовитую струйку, винтом врезающуюся в цемент крыши. Орали ночные хищные коты. Где-то выл обдолбившийся чем-то мулла. В общежитии еблись друг с другом славные ниггеры, принявшие «вертолетной ЛСД». Ну, что они могли еще делать?

— Зуб, — сказал Аглатасы и лифт камнем помчался вниз. Артур Лайно подумал, что всё и завыл, моча себе штаны и отшвырнув свой «Пентакс».

— Шмаль! — хохотнул лорд Савелий и лифт встал, как мертвый на 1-м этаже гостиницы «Космос».

А на следующее утро лорд Савелий и Аглатасы сидели на солнечной кухне и слушали рассказ молодого сторожа, который был художником, поэтом и играл в собственной группе «Общий Мозг Радости» в свободное от работы время. Сторож говорил:

— Встречаются два клитора. Один другому: «Я слышал, дружище, что ты фригиден?» Другой отвечает: «Врут злые языки….» То есть, поймите, любовь, она…. Это великое чувство, которое делает меня, человека, богом…. Чистым божественным воплощением. Если любят меня, то я — любовь, то есть — бог. Я прощаю и люблю в ответ. Понимаете меня, братья? И пусть будут клиторы, и пусть будет фригидность, злые языки и цепкие когти! Христос был, как сдобная булка с изюмом. Как кулич! Как коляда! Он сказал апостолам: «Ешьте меня.» Вот это и есть….Это есть! Плоть и хлеб наш днесь.

— Мою девушку все называли Инионо, — сказал Савелий. — Это значит Зелено-Нежная, по схойлатски.

— А мою — Надари, — улыбнулся Аглатасы светло и горячо.

Включился сам собою телевизор и диктор сообщил, что конкурс поэзии «Зона Слова-96» завершился. Победителем стал талантливый и оригинальный поэт-новатор, выступивший под интересным псевдонимом — И. Да-да, просто И. Он прислал единственное стихотворение, которое и завоевало главную награду. Стихотворение такое:

— Пошли на улицу, — предложил быстро Аглатасы.

— Выйдем, — твердо и уверенно добавил Савелий.

— Любовь, она все равно нуждается в объекте, пускай им станет хотя бы и весь мир, — продолжал сторож, наливая себе душистого чаю из листьев смородины и веток малины.

— Царь у руля, Рубль — Земля, разные грани Единой Плиты: нижняя — я, верхняя — ты, Квадратным плечом единоверца выбита к черту последняя дверца, — поговорил Савелий и, смеясь, вышел из квартиры. Аглатасы последовал за ним. Дверь хлопнула и мир скромно покраснел….

На улице к Савелию и Аглатасы подошла яркая девушка в короткой юбке и с пышной прической:

— Ой, это вы! Слушайте, мальчики, это здорово — ваш конкурс стихов. Нет, серьезно, это в точку, по-настоящему. Вы, может, не знаете, как это воспринимается тут, на улице. Я же шлендра, уличная шлюха с ценой на морде. Я здесь вижу только хуи и жадные ебала, а там, у вас, поэзия. Вы не представляете себе! Меня не пугает спид, если заражусь, то по-любому протяну еще года два, мне больше и не мечтается. Я уже пятый год ноги раздвигаю, блядь. Мне нож страшнее любого спида. Прирежет какое-нибудь хуйло и привет. Я ведь следила за конкурсом и сама хотела написать, но чего-то не стала. Не для той жизни я уже. А вы молодцы, красивые…. Я под марафетом такую поэму нацарапала…. А жизнь — говно. Как я, вот такая вот вся, могу на бога надеяться, а? Не скажете?

— Кукиш! — сказал Савелий и посмотрел в глаза Аглатасы.

Девушка только устало усмехнулась и села в грязное черное такси.

— Шикудрах!!! — раздался громовой и ласковый бас. Улица вспыхнула розовым медом и окна забрызгались серьезным повидлом. По мостовой с ревом промчался розовый бронетранспортер, оставляя запах лимона и лилий. Загрохотали трезвые вороны.

— Дети мои! — Савелия и Аглатасы кто-то обнял сзади. Это был И. Одет он был как настоящий виконт.

— Яйца мои! — снова воскликнул И и расцеловал Савелия и Аглатасы по три раза каждого. — Как вы! Ух, коломоны! Милые мои абсорбисты! Дорогие вы мои… Ой-ёй-ёй!

На миг сверкнула неоновая молния и в её свете И предстал гигантским монстром — с тремя крокодильими головами, сочащимися зеленой слизью, с винтообразными когтями на длинных лапах, со змеиным хвостом, уходящим по улице в центр мрачной пустыни, закиданной черепками и пенисами туристов. Громыхнул гром и всё смолкло.

— Ах, — сказал Аглатасы решительно и гневливо.

И улыбнулся ласково и нежно, а потом испарился, как пух в свинцовом небе. Савелий щелкнул языком и отвел Аглатасы к горящему газетному киоску.

— Я два года назад написал пьесу, — сказал Савелий неспешно и спокойно. — Назвал ее «Бессмертный». Там встречаются в некоем городе два человека. Они беседуют о жизни, о судьбе и о смерти. Затем один предлагает другому поехать вместе с ним за город, к месту, где находится бессмертный, его хороший знакомый.

Один (другому): Мне понадобится твоя помощь, Федя.

Федя: Я заинтригован. Идет!

Один: Только пойдем пешком, там степь, ни дорог, ни тропы.

Федя: Согласен.

Они шли очень долго. Почти 12 часов. Федя внимательно слушал рассказ своего спутника.

Один: Видишь ли, мой знакомый был бессмертным не всегда. Просто он стал им однажды. А всё дело здесь в одном открытии, которое этот бессмертный сделал. Всё очень просто. Главное — это дерьмо.

Федя: Как дерьмо?

Один: Человеческое дерьмо. Мой друг решил питаться своим собственным дерьмом. Зачем новые и новые продукты? Ведь есть дерьмо, которое — то же самое вещество из материального мира. Дерьмо — удивительный продукт, в котором скрыта удивительная сила. Ведь человек живет, пока он ест и срет, вот и всё. Он был весьма мудр и дальновиден. Каждый раз дерьмо выходило из его задницы всё более чистым, светлым и жидким. Он снова употреблял его. Где-то через полгода говняного рациона его дерьмо приобрело консистенцию вязкой жидкости прозрачного цвета, лишенной всякого запаха. Цель была близка. Через два месяца мой друг перестал ощущать позывы к дефекации, то есть у него отпала нужда срать. Вместе с этим он перестал чувствовать голод, исчез аппетит и потребность в пище. Мой друг перестал потеть, но его слюна и прочие соки были в норме… Ну, вот мы и пришли.

Федя: Что это?

Один: Это плита. Под ней — бессмертный. Его нужно вытащить. Помоги-ка мне.

Они с трудом освободили плиту от земли и перевернули ее, опрокинув в сторону. Открылась глубокая яма.

Федя (удивленно): Слушай, в яме никого нет.

Один (толкая Федю в яму): Это ничего.

Федя (упав вниз): Ты что?! Ты что?! Ты чего это?!!

Один: Это могила бессмертного. Сам рассуди — мировой баланс. Нужен кто-то взамен, если один не умрет.

Федя (отчаянно соображая): Но ведь я все равно умер бы! Своей смертью! Эй, ты, я же уже в балансе! Чего ты?!

Один (закрывая яму плитой): Моральный долг — есть моральный долг. Прощай, Федя.

(СУРВИВАЛ ПРЕВЫ.)

Анамнез Жизни:

1. Филофобия.

2. Из Коканда в Андижан шла женщина. За ней ехал бирюзовый экскаватор. Месяц спустя, в Ходженте эта женщина родила рыбу.

3. Последней, роковой любви — слова я прошепчу на круче, и, словно солнце, всё в крови, — пусть жизнь тогда зайдет за тучи!

4. У Теофила Готье есть рассказ, герой которого в компании таких же изысканных и утонченных людей, как он сам, устраивает сеанс гашиша в роскошно убранном старинном отеле.

5. Фокусированный плюрализм — это пиздёж.

7. Ячеистые Блоки.

8. Сен-Жюст. «Полотто». Сорокин.

10. Философу тоже необходимо кого-то трахать и не умирать.

0-1. Натура разворочена, Натура спасает меня.

ВЕЧ ВЕЧ.

Савелий и Аглатасы подъехали к набережной и вышли из автомобиля, громко хлопнув дверцами. В Неве кто-то пёрнул.

— Кто-то жизненно важный, — поднял палец Аглатасы. — Не хочет жить.

— Здесь, — добавил Савелий, кивнув головой и пнув камешек.

— Можно жить по-людски, — Аглатасы улыбнулся. — Все равно получится кого-то любить и переносить СВОЁ на кого-то Другого. И всё будет просто. Сложно не бывает. Слова не страшны, ведь они у человека. Не нужно никому отказывать. Никаких вежливых отказов, ни за что на свете. Просто быть, как ДА. Если нечем делиться — поделись всем. Если не на что злиться — прости всё. Ты один и ты два, вот оно — три! Вокруг — вода и чудеса. Бери решето и вперед! Наркотиков не существует. Лжи не существует. Зачем? У природы нет плохой погоды.

— Так устроен свет, — сказал Савелий и добавил. — Только верить надо, что любовь не проходит. Нет.

— Не проходит, — повторил Аглатасы искренне и зачарованно.

Подошел И в красном костюме сатаны. Он был, как вечный соединительный союз между буквами, словами и всем на свете.

— Ну, хлопцы, — прохрипел И нежно. — Вас разыскивает милиция, теневики и народ России. Вы спёрли геликоптер и медикаменты для хабаровских рожениц. По всей стране — сплошь кесарево свечение. Так что, сынки вы мои дорогие, идите-ка вы в атаку!

И раздал Савелию и Аглатасы румынские национальные костюмы вампиров и, прежде чем исчезнуть в серном бездеже, крикнул:

На этом суперакорде И с жутким кашлем исчез из этого катапультного мира.

Савелий и Аглатасы, милые призраки виртуальных снов, со всегдашними сальными словечками, с комьями купюр в карманах брюк, со странными прибаутками, они встали на пристани, посмотрели белыми сияющими глазами на закатную зарю, и, пока мне не стало плохо и тяжело, решили завершить круг этой беспечальной вечности, где всё известно и всюду можно развлечься. Где-то вдали, в мире «Чеэх» выпорхнули комариками в лазурное небо Мельник и Кузнец, оставив неверующим аборигенам сапоги и рукописи. А здесь Савелий сказал:

— Пора. Снова люд.

— Верно! — крикнул Аглатасы и воздел руки кверху.

В этот момент за его спиной черный мусоровоз врезался в снежно-белый «кадиллак» 1989 года выпуска. Из окна шестого этажа в здании портовой конторы раздался дикий вопль:

— Чеэхроалл!!!

Аглатасы и Савелий сели в автомобиль и скрылись в сыром тумане. Они выехали за город и остановились у обочины. Они бросили на заднее сиденье пустой бутыль из-под самогонной палитуры с примесями древесного спирта. Они открыли передние дверцы. Савелий свесил правую руку на холодный асфальт. Аглатасы прилег на руль. Ночь моментально превратилась в утро. Прилетела кукушка и, съев кого-то хрустящего, стала петь. Туман исчез. Из-за посадки вырвалось Солнце. Тишина. Покой. Коппертулум. Сандоз. Свет. Два мертвеца в автомобиле. Да и Нет. Кузнецов Б. Б. и Мельник Б. Б., оба 1960 года выпуска. Мировая концепция постепенно рассеивается.

Путь отсюда.

Тишина.