1.
Я два часа сидел на стуле, размышляя о чем-то. Потом я зачем-то вскочил и простоял 15 минут. Потом я начал быстро раздеваться. Я снял шубу, шапку, костюм, кальсоны и оставил все это на стуле так, что казалось — это сидит человек. Голый, я отскочил в сторону и сказал, обращаясь к одежде:
— Эй ты! Слышишь меня? Ничтожество!
Сидящий на стуле не подавал признаков жизни.
— Сукин ты кот! — продолжал я. — Чего молчишь? Я к тебе обращаюсь. Для тебя не будет неожиданностью услышать, какое ты фуфло, какой трус и сволочь. Когда тебе угрожают, ты от страха за свою поганую шкуру готов жопу лизать кому угодно. Я тебя как облупленного знаю, ты от меня ничего не скроешь. И то, что ты не умеешь себя вести с женщинами, мне прекрасно известно. Твоя робость — всего лишь проявление низости и плебейства. Ты — навеки усредненная личность, не способная даже приблизиться к какой бы то ни было маргинальности. Подлец, какой же подлец!.. Мразь!.. Курва!..
Устав, я прилег поспать. Через час я возобновил беседу с этим мерзавцем. Я назвал его тварью, слизняком и бессмысленным выродком. Он помолчал. Когда я сказал ему, что он — одинокий грязный неудачник, он слегка пошевелился. Я сразу же добавил, что считаю его гнилым и абсолютно бездарным субъектом, пошлым обывателем и, просто-напросто, скотом. Он накренился на своем стуле и его шапка упала на пол. Тогда я заорал, прыгая перед его лицом, что он — чудовищная и нелепая ошибка. Он дернулся всем телом, полы шубы внезапно распахнулись, у меня моментально наступила эрекция, и тут он меня съел.
2.
Я решил больше не ходить на работу. И дело не только в моей физиологии, но и вообще — в принципе всего мироустройства. По утрам я просто смотрел, как мать работает на кухне, стряпая или стирая белье. Так я убивал дни. Вечером я ложился спать. За ночь опять вокруг меня вырастала белая скорлупа. Она доходила мне до пупка. Утром мать подходила и разбивала скорлупу рукояткой кухонного ножа. Так и шли дни, среди которых нельзя было выделить ни одного особенного.
Как-то мать принесла мне коробку теофедрина. Я проглотил шесть таблеток и стал мечтать. Вот, думал я, моя скорлупа вполне сгодилась бы для мореплавания. И я уже плыл по бурному морю, качаясь белым поплавком. И даже, приделав крылья, я мог бы летать над волнами, как альбатрос. Я бы прорубил в скорлупе оконце, обустроил бы внутреннее пространство и жил бы отшельником, строча меланхоличные стишки и питаясь сырыми креветками. Я бы проникал в центр земли, погружаясь в поток магмы, исследуя это чертово земное ядро. А может, его и нет вовсе, и там, глубоко внизу, пустота или лед, а над миром — черная сталь твердого неба и все мы живем как бы внутри. Четверокрылые птицы с криками разбиваются о тучи и, мертвые, падают в ледяные воды бездушного Океана. Я выпрыгиваю из вулкана и погружаюсь в полную изоляцию от мира. Я плачу и вспоминаю свободный полет в странной стратосфере. Камни режут мне лицо, я задыхаюсь в своем тесном мирке и обо мне никто никогда не узнает. Разве что случайные геологи, много веков спустя. Я в музее археологии. Я — экспонат. Я за стеклом, двойная изоляция. Жив ли я? Прорубь моего окошка заросла жестокой солью. А сам я плыву в глубине бессмертных вод, переливаюсь радужным диском и лечу к Луне.
Однажды мать куда-то подевалась. Я лег спать. Наутро она не пришла ко мне. Ее рабочий телефон я не знал. Так прошел еще день. Скорлупа к вечеру доходила мне до горла. Ночью скорлупа стала закрывать пол-лица, а на следующее утро я уже был внутри яйца. Так я задохнулся и умер