Может быть, кто-то из уборщиц? Дело в том, что это был лифт. Кто упустил ее? Еще не рассвело, когда Красный Квадрат унесли трое: Лас-Горс, коричневый Ассоциант и Роща из дубов. Один из них звался Энью. Что это? Проблемы всего земного шара. Усадив кота на стул, мы сошли с ума. Что это, Энью, что? Музыка нет. Из за его проницательности огонь. Те, что ушли от нас, их больше нет, они убили его, вот и все. Терен. Шутка в бешенстве. Я буду в пятницу. Нет в мире героина. Плащ-палатка, мокрая, мокрая и сухая. А его Ассоциации стали другими. Мне печально, что это факт. Более-менее никак. За эти недели я полюбил себя. Последствия не нужны. Голый арест пятерых. Они думали, что их зовут: А, В, С, Д, Е, Ж. Это не так. Светло горячо. Их накоптили и пустили вход. А был З, С был Е, Ж был с В, Д был вместо З, но походил на А. Е не мог рекламировать Рощу т.к. имел на то причину (он боялся смахивать на С, который не был никем). Удивительное свойство нежности — не иметь контактов по поводу витамина. Стрельбище кротиков?
— Представляешь, я сел на стул, а там — терен! Полное блюдо терен! Представляешь?
И блядь. Вот оно, злосчастное и святое, о коем лишь при его проявлении было бы акт сказать:
Достоевский соединяет в себе самого терпимого и самого нетерпимого гения, — и творца, и судью над творчеством других гениальных писателей мира, в первую очередь, разумеется, русских. Он судит о каждом гениальном писателе с той точки зрения, насколько тот соответствует или не соответствует его, Достоевского, духовно-эстетической установке, — потому в какой-то мере принимает его, а в какой-то не принимает. Говоря другими словами: 1, 2, 3, 4, 5, 6
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел! Еб твою мать!!!
Несомненно, Граф Воронцов, Человек Неглупый, Сумеет Обвинить меня в Глазах Света: победа весьма лестная, ибо
Отступник света, друг природы, (ХА)
Покинул он родной предел (АХ)
И в край далекий полетел (ОР)
Горечь черкесских беженцев на краю востока, увы…
С веселым призраком свободы (РОХАТ)
Безответное чувство отнюдь не для себя, не для себя, говорю я, несомненно, отнюдь, это не то. Оне далече?! Всю свою жизнь они увы. Нет утешений, одни окрумки в пепельнице дня. Ты богородица моя! Заманив их слогом, затравив их ложной маской бесприютного счастья, в конце концов, поправ их законы собственным горьким воздаянием, как Граф, как полотенце кесаря, как Макс Горький или вообще — что-либо этого роду-племени. Наветы и ложь. Кич и пошлятина. А ты, мой брат и друг, дохера на себя берешь, понятно?
Низко и ниже уровня предполагали сдохнуть. И я повелся на эти голые понты. Обчистили как машину. Как стакан, как баян. Орла орлы, от века, пристноувековеченные в бозе. У ихних мудрецов «ум ищет божества, ан сердце — не находит». Шаги. Утюги на животах комаринских домохозяек. Прости меня и извини.
Мне навязали этот кашмар действительности, культуры, общества и общения. Я приинял правила чужой игры, но позволяю себе слишком многое: от бунта до издевки, от презрения до раздумий, от наблюдения до любви. Не так уж мало для того, кто счищает себя слой за слоем. и не за одним из слоев не обнаруживается меня, хотя бы как Вещи-В-Себе. Жонглирую их догмами и попадаю в их оборот. Легко ли сделать из Человека — «чистую прибыль»? Когда мне становится не по себе от этих мыслей, от этой липкой жизни, я ухожу, любя, искать нового себя, забытого где-то, может быть, в старье, гниющем под октябрьским дождем. Я уже не живу, я открыл глаза — неизвестно кому, — но открыл. Здравствуйте, я Кельт.