Иззатаилась единая мембра от вирил ад Руфуса скорбь. Бесконечныз труд — его говорят, Альтен, Новус! Попут слизьл. Sella проколотое именем, ид я в ряду по ночи не знамо, хило, хворь, больше зельяна хара. Исчез с пером в лесу, верхом наверху. Томинь недуже колесовало Вотамна, серапимн, где было скрещено и я попался. На воде, в тине, иссушая шерш Ангромай ях. Боли корридаор цзыкат звон. Стадо в дебрях. Рука. Ножны. Эифра. Мак — тласс!!! Заортадх! Левзмей, как сушь дело смерд мора дол-зыбь, ит трясины злепы. И овна нав по началу внудри неё. Появился Крукс, проглоченный: жер жор с головами. Это Rod, гиблый канючий ворох. Яд я апар в ланод лано мёртвых. С златоклыком омла. Небо зарыдело кровом, оно плачет. Треногого Ворона петль ун басмин. О, духи ночи! Моё согрейте тело. Хочу закончить своё святое дело.
Он, невзрачный во тьме, боящийся мусорных развалов, липких уличных тротуаров и обдолбленных поблёскивающих глазами людей, лежащих у чёрных лестниц; он тихо дышит и вяло движется, его единственный глаз чужд всему холодному и скрытному. Он всегда рядом. Сейчас глубокая ночь, но его желание жить и оберегать моё сердце так велико, что он преодолевает страх и отвращение и вылезает из своего убежища. Он пуглив и суеверен. Он и сам скрытен, хотя обладает простой природой — реагировать на любое поползновение раздражённой психики. Я смотрю в чёрное беспросветное небо, он смотрит мне в подбородок. Жалкий карлик, далёкий джинн, вездесущий титан, дьявольское отродье, лукавый смерд, железный отче, тот кто…
Немеет горизонт. Пылится голос. Темнеет ров. Остался сон в кругу растлённом точкой. Копоть входит в воздух — окраска мира меняется. Пигмент впитывается, яд тает. Ночное бдение летит обратно, на ледяное поле ЗемлИ.
Раннее утро, когда даже пастухи ещё спят в душных лоскутах грязных одеял на застывших продрогших верандах. Нет никого. Химеры предрассветных спазмов нырнули в глубь пробуждающегося отравленного рассудка… Я здесь один. Стою на склоне холма, передо мной — рассветный лес, за холмом — утреннее пшеничное поле. Поле и лес, травы на холме совершенно неподвижны. Отчего ночью усиливаются хвори, болезни и недуги в человеческом теле? Отчего так мучается сознание в сонном паразитическом танце? Лошадь-прорицательница не дала мне ответ или же я протаранил его на огромной скорости, так и не заметив. Зелье бьётся прибоем далеко, но отчётливо. Напор заглушён, но незабываем. Ночь перешла в утро. Химеры нырнули, вынырнуло из-за леса Солнце. Туман бреда стал мирно таять.
Я стоял неподвижно, ожидая, наблюдая, готовясь. Лукавый карлик, слепо тыкаясь о воздух, поглядывал на меня, еле заметно дрожа. Ничего не происходило. Волшебство иссякло. Я, наконец, после нескольких часов оцепенения повернул голову направо. На моём плече сидела крупная красная саранча. Тут же лукавый уродец заговорил со мной. Он нёс бессвязную чушь, плёл кататонические гаммы и пел по-птичьи, хотя птицы ещё молчали. Я смотрел на саранчу, ветер поднялся и стих, колосья качнулись и застыли, лягушка прыгнула и исчезла, буря снесла материк, блеснула несуществующим меандром река, икнуло сердце, проснулся волк, раздался шелест, саранча быстро росла, на глазах увеличиваясь, распухая, разрастаясь, как на дрожжах, надуваясь изнутри. Я держал на плече гигантское насекомое, превосходящее размерами мой торс. Я посмотрел на уродца. Он захрипел:
— Не отвлекайся, не увлекайся, будь здесь, будь весь.
Я снова повернул лицо к правому плечу. Там восседало уже не насекомое, а чудовищных размеров светлое шарообразное тело, уродливая кукла, напоминающая циклопического снеговика. Его лицо — плоский белый блин без носа, с условными слепыми глазами и гигантским провалом-ртом. Голова сидящего на моём плече качалась и закрывала солнце. Я не чувствовал веса этого тела, несмотря на то, что оно продолжало медленно расти.
Мне стало холодно. Его низ был низом обычного снеговика — шаром без ног, он покоился на моем плече лишь сотой частью своей площади, остальное висело в воздухе. Это тело напоминало огромный воздушный шар, пустой и мягкий, в форме ваньки-встаньки, матрешки, младенческой куклы. По отношению к этой громаде я стал размером с неприметную гниду. Все затаилось. Мне стало жарко.
— Ну, посмотри на него! — ласково произнес карлик, извиваясь и гримасничая.— Хочешь быть таким же великим, сияющим? Хочешь быть таким же волшебным?
— Таким же? — я взглянул вверх, туда, где маячило отдаленное лицо неваляшки. Его глаза дрогнули, а рот растянулся в нелепой и жутковатой улыбке, от уха до уха, и во рту блеснули кривые и разнокалиберные хищные зубы.
— Его грозные клыки? — спросил карлик заискивающе.— Это великая власть, это великая сила! Смотри! У тебя будут такие же! А глаза? Смотри на его глаза!
Глаза неваляшки стали расти, проходя фазы женских миндалевидных, кошачьих со зрачками-щелями, птичьих ужаснувшихся, осиных сетчатых. Эти глаза поползли по лицу, меняя размер и скорость, дымясь и испаряясь, делясь на более мелкие.
— Он здесь, с тобой,— карлик крутился у моей груди, падал к ногам, смотрел с тревогой в лес.— Он почти твой. Проси его. Спроси его.
Я не мог пошевелиться, хотя снеговик-монстр был невесом. Он уходил в небо на несколько километров, скрываясь в дымке. В нем невнятное движение: дрожь, удары изнутри, кривляние безобразного безгубого рта.
— Люди уверенные — глупы,— произнес карлик строго.— Ибо поистине уверенные не настолько многочисленны, чтобы говорить об этом. Сколько умных или хватких приспособилось к окружению? О, их достаточно, чтобы, не спрашивая ни о чем, учиться у них. Но — как жестоко иной раз эта сила окружающего пространства насмехается над ними, превращая их труды в карикатуру, а их жизни — в злую шутку ради забавы. Знахари, дожившие до величия и умершие от позорной хворобы. Полководцы, мявшие холмы и убитые из мальчишеской случайной рогатки. Да мало ли еще что…
Монстр на плече засиял ярче солнца и по моим щекам градом покатились слезы, а глаза дико заболели.
— Станешь таким же сияющим, непревзойденным? — карлик ликовал, но осторожничал.— Станешь?
— Мне не тяжело и так,— сказал ему я.
Гигантская масса погасла и утро стало чуть темнее. Из губ заоблачного лика вырвался тонкий жалобный свист. Звук нарастал, объем монстра стал уменьшаться, все сжалось, ветер усилился, карлик испуганно нырнул в ширинку, ацетон растекся тонкой пленкой по столу, руки вздрогнули под подушкой, петух взлетел на скамью у колодца, волна ушла из городских руин в море, женщина открыла лицо и засмеялась, эхо стихло, саранча зашевелила челюстями и, резко оттолкнувшись огромными жесткими ногами, прыгнула, кувыркаясь в полете, в распахнутое утреннее небо. Я проглотил вязкий ком слюны, упал лицом в траву и, раня стеблями щеки и губы, покатился вниз, в лес.
Руфус — это золото, золотой медведь. По нему идет давняя скорбь всех зверей. Звери — это предки, оберегающие начало. Это начало, давшее им имя, болезнь, друга, дурака, новости и Трон. На вершинах лесных елей водружены знаки колеса. Перо ведет от ствола к стволу, к наилучшей власти. Внизу, у корней — болотные топи. Коридор, ведущий в эту трясину — это и ножны для грядущей Великой Суши, опустошающей все тайны, отбирающей кайф у людей и радиоприемники у зассатых стариков. Дело Суши — смерть. Надо успеть. Зыбь обманна, трясина слепа, хлябь коварна для тела раба. Чудовища воли. Титаны влечения. Новое начало (Aries) потаенно внутри, внедрено в твердь, пока что — разуверено в себе. Rise солнечного диска, как удар лапой по пустоши. Человек в виде отрубленной головы принимает перекрестие, где он уже был принесен в жертву. Хождение по следу, поиск точного места. Ходы в пространстве, под Деревом, под вечными побегами галлюцинаторной Жизни и привычного Познания. Возрождение от ран, от золотого зверя. Исход от беспобедной равнины мортов. Другое лицо Господа роняет сюда истерические ноты бешенства, корчится в припадке злобы и истекает зловонной кровью. Черная тема ночи еще присутствует цветом ясноживущего крылатого висельника. Я согрет.
В лесу не было тихо. Постоянно скрипели стволы деревьев, хлопали крыльями крупные птицы, падали сухие ветки, где-то журчал ручей. Я лежал на толстом слое жухлых иголок и размякших прошлогодних шишек, вспоминая запахи своего детства. Это была пора моего пребывания в деревне, и запахи возвращали мне давнюю дань по первому же требованию памяти. Они струились на зов: запах беленной печи, где за занавеской — запах сушеной «Примы» и запах стопы журналов «Перец». Откуда-то — запах сушки, обычно хранившейся в цветастом мешке, сшитом из старого платья. Запахи дома: комнат, шкафов, кухонной клеенки, рассветного мрака, предрассветного радио, шагов, света из окон, высокого потолка, чистого безбоязненного сознания, становящейся сексуальности, дров с шашлем, вечернего курятника, где, ослепнув, кастрированные птицы позволяют брать себя за горло. Запах молока, мака и яблок. Запах сухой земли с солнцепека. Смерть славянофилии, зарождение гнозиса. Впервые увиденное еще нетронутое влагалище, знак смерти, возрастом пять лет, и через тринадцать лет, где-то вдали, не здесь, уже сама смерть, унесшая тихо, неизвестно, в воде, в доме, в мнимом одиночестве. Запах сырого погреба, воды из колодца, крапивы за хлевом. Запах дождя, полумрака, грязи по пояс. Запах явного одиночества. Запах навоза. Аромат сеновала, сухих орехов, старой паутины, размокшей лестницы. Запах на почте, в продуктовом магазине, запах женских волос и травы в саду. Запах поездов, шпал, ночи.
Я поднялся и пошел вглубь леса. Деревья не ставили мне подножек. Через несколько минут я отыскал легкую тропу между стволов, она и привела меня к первой опушке. Там рос шиповник и стоял огромный пень, бывший некогда магистериальным дубом, знаком отеческой воли.
Мой хуй вылез из своего оконца и, посмотрев мне в лицо, сказал:
— Я догадываюсь, куда ты идешь… Но я не понимаю — зачем? Что тебе там нужно? Сейчас там никого нет…
Тут мимо меня по опушке пронеслась женщина. Она исчезла быстро, но я успел заметить плоские груди, узкий лобок в виде черной бубны, худые ноги и струи страха в волосах. Хуй вскочил и, в ярости поглядывая на меня, стал орать:
— Ты что?! Ты что это?!! Какая дикость! Зачем тебе идти туда? Не смей этого делать!
— Почему, друг? — спросил я его спокойно и даже благостно.
— Ты ослеп, ты не видишь, что это за лес. Тебя ведет ложь, и ты, как слизняк, в ужасе уступаешь ей место. А ведь ложь — наихудший проводник, истинно говорю тебе! — хуй злился.
— Что? Не может быть,— сказал я.— Какой бред.
— Схиза,— произнес он веско.— Ты думаешь это — схизофрения, судя по диалогу между нами. Это ошибка, грубейшая аберрация. Пойми, ты не знаешь всего. Правды нет, а лес огромен. За каждым моим словом ты видишь символ, но это не так. Ничего подобного нет, это твои иллюзии. Избавься же, наконец, от этого ненужного груза! Слушай только голос сердца… и ничего не говори! Не надо слов! Если тебе кажется, что твое сердце молчит, не спеши. Прислушивайся. Неужели ты не видишь, что этот голос принадлежит ему? Я говорю от лица твоего сердца, чара! Да я, в сущности, и есть твое второе сердце! Ты же достойный муж, чара, ты — воин! Ничто не имеет значение, кроме воли сердца. Причем, чара, сердца с большой буквы! Конечно, мои слова могут показаться тебе коварными, неискренними, заискивающими, но это всего лишь мой тон. Забудь о тоне, все это — грязная людская мораль. Важно лишь слово. В конце концов, забудь даже обо мне, только вникни в суть моих слов: все не так, все иначе, я тебе не вру, я тебе желаю, чтобы ты жил и не умирал в невежестве. Как бы ни был я мерзостен и низок, я веду тебя к свету. Мне уже не стать полноценным существом, увы, однако ты еще сможешь вознести свой Дух на вершину осознания. Верь мне, я тебя не брошу, чара, дружище!
— Слушай,— сказал я хую, как только он смолк.— Иди на хуй.
Он дернулся, побледнел и стал подозрительно озираться.
— Да,— произнес хуй равнодушным тоном.— Расклад голимейший.
Я пошел к пню и принялся молча мочиться на него. Над опушкой появилось солнце. Я стряхнул с хуя последние капли и спрятал его в штаны. Лес безмолствовал. Я обошел пень и стал двигаться дальше. Наконец, я стал замечать сквозь стволы деревьев следующую крупную поляну. Там играл солнечный свет и шумела жизнь. Подойдя ближе, я увидел, что это не поляна, а гигантский котлован в лесу. Там, внизу, был целый город. Улицы, площади, люди, собаки, все что угодно.
Первой в городе я встретил ту самую женщину с опушки. На ней было легкое цветное платье, волосы собраны на затылке, в руках — корзина с яблоками. Женщина улыбнулась мне и протянула желтое яблоко. Я взял его и стал спускаться по улице дальше. Впереди шумел базар.
— А чего надо? — спросил вместо ответа человек.— Вообще, я могу оказать услуги посредника. Смотря чего надо.
— Догадаться несложно,— ответил я ему.— Я здесь посторонний, а посторонние приходят не просто так. Не так уж много вещей, которые привлекут сюда чужаков, верно?
— Ну, таких вещей вообще две или три,— Посредник умолк.
— Тогда суди по моему виду, по лицу, по приметам,— предложил я.— Могу показать левую ладонь.
— Ладонь мне твоя ни к чему,— сказал Посредник, внимательно меня разглядывая.— Для этого надо звать Толкователя.
— Что ж, зови,— не отступал я.
— Какой кошмар,— раздался глухой голос хуя и Посредник поднял бровь.
— Короче говоря, чара,— продолжил я.— У меня есть чем платить. Если я получу то, что нужно, меня тут же не станет в вашем городе. Я уйду навсегда, или почти навсегда.
— Кажется, я знаю, кто ты,— холодно произнес Посредник.— Чара.
— Вот и отлично,— я огляделся и понизил голос.— Теперь ты легко поймешь, что мне нужно.
— Сколько? — спросил Посредник бесцветным голосом.
— Все, что принес,— ответил я, чуть ли не вытягиваясь «смирно».
— Вообще не знаю,— Посредник уходил.— Жди.
Через пару минут он вернулся. Налегке и с улыбочкой Гуфи.
— Всё,— в глазах Посредника появились маяки алчности.
— Я честен,— сказал я, отдавая ему в руки тяжелый кожаный мешочек.— Уверен, чара, что и ты настолько же честен.
— О чем речь,— он спрятал мешочек за пазуху.— Полный порядок, чара. Первый сорт, надежная упаковка, королевский размер, параметры — просто охренеешь.
— Хорошо,— я повернулся и пошел обратно, на подъем, к лесу.
У края котлована я вышел к засохшей осине. На ее вершине сидел сизый ворон.
— Что, пасешь меня? — шепотом спросил я у птицы. Ворон тут же перелетел на другое дерево, скрывшись в его кроне.
По бычьим следам я вышел к потайной тропе. Там, у небольшой ели лежал серый мешок, схваченный наверху железной скобой. Рядом лежал длинный заточенный и отполированный шест. Я взял его и, размахнувшись, пробил мешок насквозь. Вытащив шест, я осмотрел его: никаких следов, ничего особенного. Только запах говорил о том, что меня не обманули. Мешок по-прежнему спокойно лежал на боку, не меняя объема. Я взвалил его на спину и понес, направляясь в обратную сторону. Идти предстояло долго, но мешок весил меньше килограмма. Полдень медленно гас.
Вниз с Гор. Чарасс хруд. Дитя едет мимо ресторанных огней на собаке-шакале. Хруд Хор. Хоризон. Линией печали руки стали, кровь течет не в ад, сын-дурак-жених отца сам пошел наверх, Над. Нун из пещеры голого безбрачия, недодозировка, заключение. Афтиф, афтер его нун. Что Афтиф? Его посеял хроник-барыга, он же добрый доктор, пожавший печаль сона. И вот я в городской черте. Хор поет мягко и извилисто, ветер несет пустые сигаретные гробы и братскую любовь. Весть идет. Висит Марсий один, без сил, синий толкач дряни, дразнит себя сам, принесенный в жертву петле, потерявший помост под ногами. У горизонта висит тесною тесьмой, стынет, а меня несет ветром. Меня бьет о дерево, об общий дом, об домовину, где киффы с помощью больших собак нелегально собирают мозаичное порно. Хрудс Рохс. Хари зон. Путь-Сон. Меня отыскала межпространственная полиция, меня собрали по кускам в конторе Искандера Бушша на улице Погонной, # 147. Я попал в изоляцию, Проводника стерилизуют, а в камере я обнаруживаю, что у меня недостает члена.
— Эй, вы-ы-ы!!!…Лажа при сборке!!! Чертовы пидары, это против правил!… Хуесосы, превратили меня в привидение.
Через годы, через расстоянья, на любой волне и в стороне любой, песне ты не скажешь «до свиданья», чара. Песня, братуха, еще не прощается с тобой.
… к басме добавь хнум. Хтон, хрящ згруп. Нун! Хрурт!
На дереве ночевать было холодно. Могут пройти годы. Кто сказал, что кто-то виноват? Поставьте его на мое место, я стану жрать его порциями, пока он не въедет, что это МОЕ МЕСТО и что надо линять на целину. На целину? Но этому пространству столько лет, что целины здесь нет. Я узнал обо всем от добрых межпространственных мусоров. Меня научили, мне рассказали…
…Как жить в достатке, в тепле, без паразитов и изголодавшихся суггестологов. Мне поведали, что из райской типографии изъят набор: «В лесу не было тихо. Все скрипело и пело. Я лежал на иголках. Запахи, духан. Фа-фа, не здесь, не там. Встал и пошел в лес. Поляна и пень. Член высунулся и стал нести какую-то чушь. По поляне пролетела голая женщина. Духан, фа-фа. Здесь. Член эрегировался и начал брать на себя весь кукан. Произошел краткий спор, растроение личности. Старик Крюггендель сказал, что он может легко опровергнуть мое описание мира. Я ответил, что легко могу перейти на его описание. Он ответил, что, мол, что все это обман и всегда, находясь «где-то когда-то», будешь ошибаться. Всё туман. Член охреневает. Пахнет шпалами, маком, влагалищем.
— Слушай,— сказал я члену, как только он смолк.— Иди на член.
Он побледнел, дернулся и упал в канаву. Над ним пересеклись канаты и там его забили. Пришли Горус с братцем, покурили план и ушли. Я помочился на пень и спрятал его в штаны. Лес безмолвствовал. Я пошел дальше. Наконец, я стал заме «
Расклад голимейший: У ВСЯКОГО СВОЕ МЕСТО. Нечего шариться по улицам на ночь глядя, сидели бы дома, у экранов, запустив одну пятерню в чипсы «Красный Лучник», другую в волосатое междуножие рядомсидящей Изиды. Телеглаз, он же один. Сам себе своим рогом… он из воды, ты из песка… всю дорогу на телеграфном кипарисе. Сам себя. Эртинур, сборщик налогов, уличен в некрофилии: парня застали ебущим сухую вошь. Она оказалась гражданкой Голландии, недурной бабой, на суд не явилась, предпочтя бегство позору. В лесу полно паразитов. Иногда, используя двуногих, ты их круто кормишь. Им ведь когда-то объяснили, как жить в достатке, в тепле, без паразитов…
— Эй, вы-ы-ы!!!… Где моя кожа?!!! Кто расскажет, как жить в тепле и достатке без члена? Может быть ты, Анубисон?
Я шепчу перечень имен, паролей и явок: Клептоарх, Семизаз, Карфаген, Кронотоп, Миу-Миу, Кабир-Коба. Диктофон ловит каждую мою каплю кровавой слюны. Но это — сны…
Выключаю фары. По радио — песни дадофоров. Выключаю радио. Хэлем сидит рядом, руки на коленях, грудь напоказ. У нее рыжие волосы, заплетенные в тонкие косы, косы уложены в виде змей, сходящихся у макушки. Мешок с железной скобой покоится на заднем сиденье. Когда я нес его к машине, мне встретился Универсальный Пешеход, классический посторонний с неземным холодом глаз, с социумом вместо страха.
— Что купил, чара? — весело спросил Пешеход и из его левого глаза вытекла последняя слеза надежды.
— Алджиру,— ответил я сразу же.
— Ах, Алджиру! — он посмотрел так, как некоторые говорят: «да ладно, кому ты протираешь, думаешь, один ты тут умный, это даже смешно, чера».— Ну и славно, чура. а я пошел дальше.
— До свиданья,— я поклонился вслед нестирающемуся жиду.
— Всего наипрекраснейшего, чора.
Он поковылял по грязной улице. Найдет вонючую нору, какой-нибудь гнилой бар для гинекологов, закажет выпивку и сдобу, и — вперед до утра, сквозь токсикозный визг и шорох газов. Может и пересечется его зловонный путь со злоебучей траекторией Проводника-Анубиса. Бедняга уже с неделю на свободе. Вспоминает этот мир.
…Хэлем разводит ноги и я пропихиваю указательный и средний пальцы ей в дырку. Влага и жар распахнутых глаз доступной самки. Кто она, если… Стоп! Я нащупал в ее пизде нечто и это нечто сдвинуло крышку моего авто. Я вытащил из ее щели хуй. Атаксия, фаллофория и вот архангел Гэрри ебет Пресвятую Деву при помощи единорога. Святой Фома, это же мой рог!!! Я потерял своего судьбоносного уродца во время чумы. Это было недавно, когда Донецкий кряж превратился в болотистые топи. Я рассказал Хэлем о своей катастрофе. Она высосала из меня последние капли внимания, оставила чемодан с искусственными рубинами и свалила. Типичнейший концептуальный вампиризм. Имп, ирире уэа уатори ва. Я делаю соломенный дубликат другого человека, говорю ему то, о чем узнал в лесу и сжигаю его.
…нас не так уж много. Ты, я, он, она, оно… всё что ли? Антея чай — двоякая истина двоякого существа. Человек. Это Человек.
Вечер, двери лежат на полу, среди битого стекла. Входит стерилизованный Проводник, дорогой товарищ Анубис. Он, улыбаясь, начинает:
— Друзья мои! Вам может показаться несколько навязчивым тон моего обращения, но оставим мещанский этикет, ибо если и существует социальная мораль, то только… ох, бля!
С лица Проводника неожиданно сползает правая щека. Она со шлепком падает на пол. Все тело Анубиса поражено проказой. Местами кожа прогнила и в черные отверстия проглядывают острия костей. От него исходит противоречивый аромат ландыша, застарелых абсцессов и едкого пота. Сюда же иногда примешивается запах свежепросмоленных шпал. Вместо одной руки у Анубиса уже пристроен костяной крюк. Анубис морщит обезображенное лицо и продолжает:
— Да!.. Так что же? Вот я и говорю вам, что могу совершенно искренне и без обиняков воздействовать на ваше сознание. Я не санитар леса и не Санта Клаус, ни хуя. Я просто нахожусь здесь в своей роли. Поэтому, говоря вам то, что даже я сам считаю сейчас некой правдой, я нахожусь в безопасности. Судите сами, даже развитое сознание с относительно богатым опытом — инертно. Ваш багаж, то что вы считаете своей оборонительной системой — для меня благодатный материал, сырье. Я работаю с тем, что в уже в вас есть. Извините за прямоту, но скорость сознания может быть такой, что любые ваши измены, подлянки, прочие запасные ходы тут же будут использованы, не то чтобы против вас, хе-хе…хе.., а для общего дела. Да-а… Я гружу вас тем, о чем имею представление, однако, возможен и обратный вариант, когда я буду тот же, но при полнейшем отсутствии ориентиров… Ох и ломы мне с этой дряблой плотью, еби ее в корень! Друзья мои, я знакомлю вас с вашей же ситуацией. Кроме того, что все это — прикладная мифология, мы все еще задействованы по чужим каналам. Каждый использует свой «багаж» на ближнем, по делу и без делов. Я совершенно серьезно заявляю, что сейчас играю по своим правилам, не привлекая на свою сторону официальный «багаж» власти. Я чистый альтернативщик, я могу в любой миг закроить под своего, не меняя сути и основной своей тяги. Ваше восприятие негативно или позитивно по отношению ко мне как к проявлению внешнего мира, но оно независимо от того является жертвой для моего исследования и внедрения. Короче, братья мои, я плохо понимаю, о чем я вам гружу, но я делаю это наверняка и с конкретной целью. Я на автомате, у меня есть дюжина запасных парашютов, я скользок, как глист, и скор, как ящерица. Я напоминаю сам себе некий вирус, весьма хитрый и дорогостоящий. Иногда я не знаю, что происходит и кто я такой, но всегда я при деле, всегда я действую автопилотом наперед. Вы слушаете меня и не ведетесь. Я не против. Я несу полную чушь и вы уже не желаете слушать. Верно, даже Джим Моррисон был таков. Но вот звуки влетают в ваше дупло и остаются там этакими покойниками. Я бью по циклам, по личности, по амбициям, по любимым мозолям. Я не желаю слышать то, что обо мне говорят — как правило, это догматичная хуета или баранье уважение из страха. Дело не в том, чем и как я беру вас, дело в том, что Я БЕРУ и это работает. Поток есть поток, хоть ты весь переебись. Я кричу вам, истерически рыдая, что 2*2=4 и вы отказываетесь от своих предков. Я доверительным дискантом дарю вам истину, что, мол, 2*2, ни хуя, =2, и вы едете со мной в одно место. Ну, как? Ну, кто? Еще не ясно, что все по хую, пока не догнан смысл самих слов, направление потока. Братцы, вами вертят налево, направо, куда надо и не надо, так почему мне не сотворить с вашим стадом того же? Тем более, что отдельные светлые личности сами того желают. Не надо пугаться, вы уже задрочены в этом мире до такой степени, что даже вашему Господу уже по хую, кто кого и в какое отверстие. А имение в дырку — это уже власть. Я это чувствую по тому, как меня слушают, как мне пытаются возражать, как от меня бегут. Я скажу вам, что я больше не Анубис, я ваш папа и мама, я — Кронос, я обернул собой Землю, я Ильич, кусающий себя за хвост, я распятый внутри ядра Тифон, я ваш Sol, соль вашей земли, слезы ваших змей-душ. Что, я сказал что-то лишнее? Вряд ли… Я продолжаю свой скабрезный спитч, я ебу ваши мозги, и говорю при этом, что освобождаю вас. Что? Аум, да-да, Аум! Все дела. Аум. Пустяки. Релаксация, деньги как эманация астрального плана. Легализация героина и педофилии. Борьба с анархизмом и мессианскими заморочками. О, я ваш навеки! Песни про пизду или песни о любви, все равно. Я готов на все, потому что я ГОТОВ К ГЛАВНОМУ. Я цепляю вас и одеваю на вас колпак и свои электроды. Я ваш Доктор и ваш Один. Не хлопочите о гвоздях, этим уже занялись мои люди. Все под контролем, все ништяк. В этом, товарищи, есть кайф и я не боюсь говорить об этой страшной тайне. Ради бога, камараты! И вот она вечная людская фишка, на все времена: ВСЕ ПОД КОНТРОЛЕМ. Приятная беседа станет нехорошим противоестественным изнасилованием. Тотальный бред воистину гениален. Я общаюсь с вами, у нас с вами общак, грев, общежитие, у нас с вами любая хуйня из-под коня легко и изящно сведется к Бытию, к феноменологии, к категориальным типам. Этимология порой играет с вами злые шутки. И кто же все это придумал? И как же все это действует? Ну! Ну! Я подброшу парочку сомнений в ваш огонь страсти, а потом подам готовое блюдо,— вот и свинья в яблоках с Древа Познания! — можно есть руками. А нет, так я пригрожу ласково, но ощутимо. Помни, сверчок, свою кормушку. Страх прокатывает как кайф, ложь выдается за вселенскую любовь. Можно и поебаться ради благотворительности. Я настаиваю на своей уверенности хотя бы в себе, а мир неспеша будет соглашаться со мной. Не надо торопиться, все будет ништяк. Все вообще-то на нашей стороне, даже палачи. Так я стал предателем. К чему мятеж? Все — сепаратисты, все — идейные Иуды, все — неподкупные регенераты. Если я непонятно излагаю, то можно начать по новой и в любую иную степь. Не суть, как говорится, важно. Есть творчество масс, есть творчество над массами. Кто тут фюрер? Ах, вы? Очень приятно. А теперь будет так… и т.д. Короче, я продолжаю, вы не против? Необходимо сделать следующее: чтобы то, что осталось — исчезло. Сожжение бумажки с заклинанием. Отсюда — пепел по ветру — и уже там. Где-то там. То же с ядерной войной. Пиздык! — и все перешло туда. К ебеням. К черту. Это недалеко, в обратную сторону. Атомы перетасовались по-новой, ничего, суть не изменилась. Несколько основных существ, которые и есть — матричное человечество, останутся и там. Переместимся, друзья? Вы, видимо, считаете, что все это — телеги и гониво. Что ж, это так. Но, смотрите сами, как все хорошо устроено. Я толкаю телеги, вы предпочитаете им другие (старые) телеги, я переключаю каналы, вы комплексуете, у вас мораль прохудилась, а я — стерильный, деток не имею, на учете не состою. Вы все — мои дети и я вас разопну. Как такой расклад? Нас всего — четыре или пять. Основные существа. Мы тут вынуждено. Приспособились? Ну, тогда поиграем…
Вот я и на родине героя. Драматургия нива ровата ан ан. Входит дохлый Чародей, человека съевший с сеном. Пьет белугу, ест портвейн, ждет-пождет под зад колено.
…Бар «Зад» со стриптизом. У стойки, рядом со мной — слепой Чародей. Мы жрем мятные пирожные, мармелад в бизе, пьем какао.
— В глуши,— говорит Чародей куда-то в кружку.— Еще есть несколько экземпляров, я их наблюдал. Да… Об этом мало кто знает, но это ни для кого не тайна. Люди познаваемы и неподъемны.
— Люди подвижны, грузны и легковозбудимы,— отвечаю я Чародею, отхлебывая какао.— Они чувствуют, что над ними совершают определенное ритуальное насилие и…
Слова ложатся на лицо плотной холодной маской. Женщины на эшафоте раздеваются: белые ляжки, обритые дырки, мокрые подмышки и алые губы. Чародей медленно жует пирожное, его взгляд внедряется в бутылочный блеск позади бармена, его движения выказывают неспешную уверенную угрозу, а в лице проскакивают морщины голода, особого голода — тоски по невостребованной душе. Чародей полжизни проработал в спецлаборатории. Живой материал, любые формы морального онанизма, привычка хватать прохожего взглядом, разворачивать и волочь за собой, попутно вынимая из его уверенности долю животного страха. Чародей вряд ли нормальный человек. Он способен на жуткую скорость. Я думаю, он смог бы увернуться от пули. Но он всегда медлит, он всегда — ковбой со стажем. Чародей ждет Второго Пришествия, чтобы накачаться силами потенциальных пророков и свалить по каналам межпространственных органов куда-нибудь в целинную Епархию.
— Люди создают духов,— сумрачно улыбнулся Чародей и его уши отползли чуть назад.— Духи пользуют людей. Люди отдают свое тепло тем, кто дает им взамен нечто более ценное на их взгляд. Возможно, это хомут, или плеть, или топор, или… — Из ноздрей Чародея еле заметно вырываются два серебристых протуберанца, которые тут же всасываются губами и запиваются какао.
— Все-таки, не существует двух разных тем,— я смотрю стриптиз и ощущаю взгляд Чародея, ползущий по моим карманам.— Если есть одно слово, то есть и один смысл.
Бабы на эшафоте, голые и взмокшие, судорожно улыбаясь, делают себе харакири. Публика вяло хлопает, залитая зеленой субстанцией, напоминающей густую сперму…
Чародей еле заметно облизывает потрескавшиеся губы черным раздвоенным языком рептилии. Он смотрит на последнюю бабу из стриптиза, она отчего-то медлит с резней, менеджер нервничает, сперма в зале теплеет, Чародей вздыхает, отводит взгляд и нож вспарывает бабе живот.
— Не лезь в чужую сеть,— советует Чародей, глядя перед собой.— И тебе не отрежут яйца… По крайней мере, в этой сети. А если уж и залез, тогда режь сам всем, кто там есть. Аксиома проста, ибо ноосфера крайне прямолинейна. Ты питаешься, пока тобою питаются.
— Вечная Тоска, Хнум, Хпит, Хум. Пить Хунн. Извини, но тебя сейчас где-то далеко пользуют в очко, как пустого Адониса. А в твоем какао был яд. Стрихнум. Хуехир. Пиётх.
— Вечная Память? — спросил Чародей и стал тихо скручиваться в тошнотворную живую спираль. Он способен на чудеса, но ограничен по речевым возможностям. Ему всегда недоставало отверстий, чтобы цельно высказывать Идею. Он сох внутри.
…Музыка не стихла. Максимальная скорость игры на саксофоне называется — Уровень гениальной уебности. Быстрее перебирать пальцами по клавишам уже невозможно.
…Чародей прячется под стойку и спрашивает оттуда:
— Ты молодой, скажи мне, ты купил себе Алджиру?
— Я?
— Отдай ее мне! Даю взамен Трою, всех блядей и всю технологию.
— Пути-Сны бесполезны без Алджиры, так что, обломайся.
— Сноб, нбдуб — бааоды!!! Дыай ммы!…
— Чара, я куплю тебя с дерьмом за пределами «Зада», у меня есть Алджира. Ты будешь сосать у любого лейтенанта ради моего каприза. Остынь…
— Хлубудбу… хулбадибм… бнух… хтуба хбу, лубха-дубух… хумб хпил…
— Ну, вот и хорошо, чара.
Я выхожу в темень божью, Чародей остается в баре «Зад», где он в безопасности. Тело Чародея катится между ножками столов серым комком слизи, на котором мелькают золотистые знаки.
— Кто отпорол у моего Зороастра лейбл? — спрашивает вошедший Траурный Адмирал.— Кто это сделал?
Чародей вырастает на два метра и откусывает Т.А. голову…
— Ёб твою,— губы Кнзя кривятся, глаза превращаются в тоскливые щели.— Так чего же ты молчишь?
Я захожу в вагон метро. Пусто. Гулко. Алаколон.
— Ну, ладно,— Кнзь вдруг улыбается, показывая эбонитовые зубы.— Тебе пора бы уже признаться, что груз тягостен, а честный и выгодный обмен неизбежен. Даю тебе секрет безмолвия, годится?
Я проезжаю свою остановку. Кнзь лезет в окно, крича:
— Тупица! Ацапиннн! Уговорил, меняю батин алфавит на твой ебучий мешок. Слышь?
— Алфавит Сна? — я поворачиваю голову, но стараюсь не смотреть на кровавое окно, по которому размазано тело Кнзя, вернее, его куски.— Или афавит Нас?
— Тупица. Алфавит Осевого народа!
— Нет,— выхожу из вагона и встаю на ступени эскалатора.
— Договорились,— Кнзь бежит по крышам автобусов, голый, с оторванными яйцами и порезанным вдоль хуем.— Берешь себе сквозное Бдение, Вечный миньет, а еще я закомпостирую тебе талон. Идет?
— Нет,— я сажусь в автобус и еду прямиком ДОМОЙ.— Отвяжись.
— Ну ты и герой! — Кнзь отлетает в сторону, сбитый Автобусом.— Я дам тебе информацию об Алладине, слышишь, об Алладине! И это взамен твоей вшивой Алджиришки… Ну, чего ты упрямишься, братуха?! Ты же ничего не сделаешь с Алджирой, она у тебя сдохнет хоть так, хоть эдак. Тут и думать, блядь, нечего — меняемся и все тут!!! Ёб твою, да старик Ва-Вах дожил до шестиста лет и ни разу не пожалел! А Дейва Кукольника, между прочим, подвесили за яйца. Ты въезжаешь, вообще, во что ты играешь?
— Зачем мне информация без Алджиры? — говорю я.— Это смешно.
— Дурак, Алладин расскажет тебе о Предке,— Кнзь в алой тоге стоит на вершине часовни и кормит коршунов с ладони.— Предок круто замаскировался. По жизни он никогда не обламывался. Маскировка такова: он накострял своих двойников обоих полов, и еще несколько благородных зверушек, типа паука-яйцееда. Таким образом Предок растворился. А Алладин не может делать детей, и это — просто кранты в его случае. Он выкупает Предка по проявлениям, но не может подключиться к этой типографии. Алладина не подпускают к матрицам и он вынужден дрочить свою Лампу, а это уже — уже бизнес дядюшки Джина. Предок наебал всех, выдумав амнезию. Я тебе открыл вид на Алладина, теперь ты отдашь мне свой мешок с Алджирой. Ну!
— Алджира никуда не уйдет без моего согласия,— я осторожно вхожу в гостиничный номер. Пахнет чужим потом, плесневелым хлебом и пылью.
— Ах ты говнюк! Отдай хотя бы паспорт, не выебывайся, милый! — Кнзь ходит по потолку на четвереньках, из его пиджака на пол со звоном падают золотые монеты.— Возьми эти динары, дружище, они твои. Я еще могу предложить вам, сударь, Стартовое Словечко, из которого сами собой развиваются любые практически применимые телеги. На этой тяге не обламывался подвисать сам Морган и даже Рокфеллер. Не тяни, сынок, гони мешочек… Или тебе хочется получить телефон Предка? Зачем? Это же не для тебя! Это же для Майтрейи #7! Слыхал когда-нибудь про такое? И то — я согласен. Дам тебе номерок… Ты мне — её, я тебе — все, что хочешь. Ну, хочешь — дам тебе ключ от Вселенской Гайки? Или Всевидящую Жопу? А как насчет Черного Хода? Это охуительная фишка — Черный Ход, на все времена, от всех левых ветров. Юнга, эта штука твоя, если отдашь Алджиру ее законному капитану… Брось стрема, я — честный, еще никто не жаловался.
— Встретимся в другом месте,— я выключил свет.— Пока.
— Ну-ну,— раздался голос в темноте.— Ищи-свищи.
…По тротуару бежит струйка осторожности. Предок, утративший страх, тем не менее, не выкупается бесплатно, он далеко не прост. Ссыт пьянчуга, смеется курва, курит маньяк, думает Он, иду я: Предок сосет лапу, свою лапу, миллиарды пальцев на ней.
Добрая толпа рвет тело Кнзя на части. Кровь по лицам, запах озона перебивает запах воспламеняющихся спичек. Курим?
— Что у тебя там? — Предок смотрит в меня, как в мусорный бак и чешет в паху.— Птичье молоко? Алджира? За чей счет живешь?
Он сплевывает, превращается в женщину, в носовой платок Президента, в презерватив Редактора газет Духа, в очко Прочной Евы Браун… Я перепрыгиваю костер и ворую сгущенку у 12-ти месяцев, которые тем временем щупают Снегурку.
И пиздец.
После авантюры с Предком-Президентом я весьма осторожен. Я добр и привлекателен, у меня волосатые ноги. Я узнал кое-что из Последних Новостей:
Лукавник, орудующий в населенных пунктах Донбасса и частично Крыма, внезапно исчез. То ли его перевели на новый этаж, то ли его свинтили межпространственники, то ли он просто слинял ниже Улла… Лукавник работал, в основном, по отстойникам и водонапорным башням. Иногда прикалывался по тюрьмам и колониям. Но больше всего любил социологические эксперименты с девственницами. Он, действительно, мог говорить, сам не зная о чем, он мог не въезжать, кто он такой, но он всегда помнил о том, что с ним НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ, ибо он узнал, что его ПОДДЕРЖИВАЮТ. Его уже поддерживают, и он дерзает.
Больше не нужен героин, не нужен кокаин, все получается; люди, как чеки прыгают на банковский счет, сознание двигает пёздами и поездами, вместо цинизма из всех дыр валит добро и порядок. Дело — Правое, Хуй — Здоровый, Победа — Молниеносная, Закат — Багровый. Зигфрида фуридрот, а а уки, кульён мыло. Шрик!!!
…Жалобно скулящие, умные, доверчиво глазеющие присосколюди высматривают себе очередного безгрешного Люцихера. Они покачиваются, вспоминая сладкие фрикции при подптике от Папы. Новый Папа — вот их вечная цель. Они готовы стать пластилином, ватой или говном, только бы взгляд Папы прошел сквозь них. Вонючие сумерки в вампирическом гастрономе. Серебряные пули жалобно пердят в нагрудном кармане Оборотня шахтерского края. Земля инфериора.
…Что хранится в этих шахтах? Кто влил туда эти тонны вязких алчущих глаз? Взглядов, молящих о подключении к Цельному Шрифту. Ушей, тянущихся к Круглому Лунному Звуку.
ОМЫДАФО, СУКАВОЛСТЬ, УХЪЯМА, УХЪЮР.
Лукавник сидит у меня на диване и пьет кофе, пуская из глаз струи ржавого света. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ, ДОБРО ПОД КОНТРОЛЕМ, Земляные работы продолжаются. Присосколюди — опасный, но благодатный материал. На Донбассе чего только не узнаешь!..
…Тоска — это не то, это обманная тяга, чара, спал. Аминь.
Я сам знаю. Знаю сам. За окном догорает абсолютно не абсолютная цивилизация, оттолкнувшаяся то ли от непонятки, то ли от фиктивной речи.
…ГДЕ ОПРеделитель? ГДЕ ОН? Городская тишина ползет по моему лицу. Мы решили молчать при посторонних. Игра в дурака, который понял и внял зову. Сдай одёжу — дадут номерок. Скажи слово — получишь ТАРУ. Пролезь извне через вонь — схватишь хвост. Суд идет. Уже идет…
Летят над Землей туда
Идут сквозь сады стада
Как надо и как всегда
Пойдем со мной в никуда
Врачую не тех, кто Я
Врачую. Их до хуя.
В семью улетаю
Я Немногого знаю.
Нашел под душой Шу-Шу
Нашел и на зов спешу
По трупам детей Труда
Пойдем со мной с никуда
Эх, Люди…
Ух, Люди…
Да будет…
Ад судит…
Почуял Он, Эх
Врачую Я, Ух
В 7.45 — Дух
Стыда не будет…
И явилась на пир Кинкат, и задрала юбку, и послала текст адресату, и выебали адресата кельтским нательным крестом. Горе ему, отведавшему Бесплатной Подпитки у «скрытников-говорунов». И явилась БЛЯДЬ мирская на вой; говорит губами тихо:
Аланна, берды скупа, Уёхрало-Уёур. Сокиос, Soulth. Юнух.
Аланна, Soulth, Зур-Юссы, Ига Гон. SOULTTH-Дана-ПХУД.
Даже если семейка хочет меня поиметь, поеду к ним с хитрым сердцем и быстрой душой. Вместо рук — ноги.
А теперь я в городе Донецке, сквозь мыльные наслоения витрин и подземный переход из года в год. Я в хрустальной зоне под названием Аки… Приятно получать «Можно!» с той стороны реки, чувствуешь, что за тобой — полный океан, если и не друзей, то уж во всяком случае предателей. Мне выдают маслянистое бесстрашие, форма одёжи — любая.
…Межпространственная полиция — далеко не супермены. Это нормальные вампиры, использующие присосколюдей как приманку. Эти полицейские могут вынуть из тебя твой Код, могут переместить тебя в зону, куда угодно, ебись оно все горько в череп! но, если ты научен грамоте Предка, ты почувствуешь, что эти ребята созданы для тебя, что это Добрый Вечер, Москва! для твоего расклада. И ты уже можешь ехать на них, куда тебе нужно. Универсальная Телега…
Входит господин Скрупль с длинной девичьей косой в натруженный губах.
— Уай отхоху,— просит он, падая коленями на колотый горох.— Э ухъяйхя.
— Я и не упрямлюсь,— отвечает Девка господину Скруплю.— А отсосать не дам все равно.
Скрупль выплевывает косу и вынимает из штанов топор. Он обходит Девку справа, на полусогнутых, коварно приговаривая:
— Все случившееся может напоминать тебе тщательно продуманный блеф. Тем более, здесь замешаны галлюциногены… Йэяё! Возможно, что кто-то умело манипулирует твоим подвижным разумом, оставшимся без хозяина. С гостями здесь не церемонятся. Йэяё уикц! Сомнения, сомнения, обоюдоострый топор. Айаё! Я — твой отец, ты должен вспомнить меня, сынок!
Девка роняет платье и, голая, отступает к стене. Становится видно, что у Девки между ног — здоровенный мягкий член.
— Мама, аиуум ииаа..,— подвывает Девка.— Где бабушка?
— Бабушка полетела ужинать,— господин Скрупль замахивается.
— О, господи боже! — у Девки идут месячные до срока.— Куда?
— В Бостон,— говорит Скрупль и опускает топор в девкину шею.— Дьявол, что за работа! Эй, вы-ы-ы…!!! Я требую, нет, я просто умоляю вас дать мне отпуск!!! Мне необходимо помыться и смыться!!! Эй, вы-ы-ы!!! Йуёа…
Зал рожает свинские аплодисменты. Падает занавес. Задыхается в пыльном кашле суфлер. Девка кланяется, автоматически оттягивая на своем члене крайнюю плоть. Аголибама несет ей салат из печени Чингиз-Хана с листьями коки.
Я выхожу в гардероб, отдаю номерок, получаю свои трусы, иду к зеркалу, плачу 2 доллара лилипуту, он дает мне бумажку, я вытираю ей со своего тела сперму, успевшую местами засохнуть. Через час у меня встреча с Охуевшим Кукловодом Оазиса (или О.К., что позволительно лишь для членов клана).
— Прикуривай, чара, текучесть кадров не остановить,— улыбается мне О.К., одетый в клетчатое пальто с идиотски болтающимися на спине квазиангельскими крылышками.— Нимб свой я пустил в оборот, сам понимаешь. Короче, чара, есть несколько человек вокруг тебя. Одни носят в себе Голодного Духа, возможно, ты скоро узнаешь, как он связан с Алладаном-онанистом. Если Предок даст тебе карт-бланш, ты устраняешь Голодного Духа по кускам… да. О присосколюмпенах тебе уже сообщили. Ну, что еще? Есть жертвы, так называемые «виктимные дырки», женского, мужского и среднего пола. Их не стоит вычислять, они сами находят своего «палача». Есть активизаторы, ну, это просто посредники — тлеют себе на здоровье. Волки — с этим посложнее. Они проявляются семейно, то есть через группу лиц, носящих разные функции. Иногда функции противоположны, но роль группы — одна. Волки немногочисленны и отзываются на песню «там вдали за рекой засверкали огни». Их цель не всегда выкупается, даже имея в зубах карт-бланш старого Пердуна. Въезжай, чара, друг, что можно гадать на бараньей лопатке, а можно вести себя ЕСТЕСТВЕННО. Если рассудить, то все поле Боли усеяно карт-бланшами. Если ты решаешься ходить, то ты вполне можешь идти с козырей. Есть еще вариант, называется Видимый Смертный. Как свидетель — это бесценный клад. Хотя он и опасен в проявлениях, но с его помощью можно перескакивать куда угодно, хоть в Анти-Сиэтл, хоть в Жопализовку-Товарную. Видимый Смертный — в общем-то хилое существо, зависящее только от Времени и питающееся им же. Он пассивен, если сыт, и активен, если голоден. Его проявления похожи на фрикции присосколюмпенов, однако более опасны. Этот вариант на порядок выше, поэтому таких мало вокруг. Если он понадобится, чара, его придется хорошо поискать. Он может сидеть у кого-то на горбу и камуфлироваться под простака из села.
На решетке окна сидит птица. За окном — жидкое небо, заполненное мертвыми ласточками, детьми, самолетами. Все это вертится, совершая броуновское движение. Броуна нет.
— Кстати, Волк может манифестировать себя в форме семьи Видимых Смертных. Тогда это — почти пиздец,— голос О.К. от сизого к желтому, раздвигает обертона и светится огнем. О.К. тушит папиросу о свой глаз и продолжает.— Но прежде всего, чара, выясни все нюансы своих скоростей. Земля тоже — непростой вариант, и надо дружить с материей. Это скажет тебе любой опизденевший аскет из Улла. На Земле тебя могут поиметь в очко любые твари, нашедшие информацию о карт-бланше. Неспроста педерастия — одна из форм и норм элитной власти. Это уже не секс, это семь дней творения «хочу и ворочу», поверь Охуевшему Кукловоду. Твари, начавшие догадываться раскладе, но упершиеся в свою тупизну, становятся агрессивны. Тут уже не надо забывать о материи. На определенной скорости можно обламывать тварей еще до того, как у них возникнут порывы на тебя. Волк никогда не станет тебя иметь, если ты посмотришь ему прямо в глаза. Как говорил Зарезанный Амитабха — «у настоящих боксеров носы не переломаны да и уздечки целы». Земля, чара, имеет большое значение… Влоть до того, чтобы к каждому яду знать противоядие. Парацельс купанул это дело, гаркнул кое-что об Одном веществе и свалил. Я в то время охотился за нормировщиками, сбежавшими из Красного Луча в Мукачево… короче, дело прошлое. Не теряй осторожности, бабы-активизаторы хотя и не слишком опасны, но могут кастрировать навсегда. Игра примечательна тем, что все знают правила, но у всех разная скорость, а значит — разная память. Может оказаться так, что Волк, знающий твой домашний адрес… ну, ладно, хватит.
— Что, это все? — спрашиваю я у О.К., шнурующего ботинки.
— Да, все. Я сходил с тобой в Пути-Сны, теперь давай мне эту свою штуку и я валю.
— Погоди…
— Чего «погоди»? — О.К. выпрямляется, одевая пальто.— Давай ее мне и все дела. Услуга за услугу, чара. Где мешок?
— Хуй тебе,— я встаю, выключаю свет по всей Москве и ухожу в сырые топи Рассеи. Им нужно лишь мое согласие.
— Хуй? — О.К. улыбается во тьме и вздыхает.— Не густо…
По коридорам вновь потек ручей. На этот раз свежий, новенький и серебристый. Есть опасность вскоре завонять, превратиться в поток кала и не кануть в Лету.
Снайперы целую Луну, Понедельник кончает в рот Январю, а левзмей отпугивает диких собак и гиен от спящего Балласта.
Надо же, лихо… Ребята, имеющие тебя, имеют над тобой власть. Форма укрепления этой власти — создание миллионов своих копий. Бессмертие по «Кодексу морального строителя коммунизма» катит каждый божий час. Причем тот, кого имеют, выполняет лишь роль червя на крючке. Он куплен на относительное удовольствие, в нем — чужая воля. В этой воле могут быть и Голодные Духи, и Невидимые Бессмертные, и кто угодно. Как подумаешь о таком борделе — просто охуеваешь. И не пал Вавилон, просто тараканы научились читать, писать и посылать на хуй.
О, славная форма литературного произведения! Воздаю тебе хвалу и приношу в благодарении своем жертву: всех земных блядей для горнего супер-шоу! И не как демиург говорю я это, а как какой-нибудь Ханжа-Насри-Им. Да, я хитер, я от бабушки ушел, я лисицу сдал в ОМОН, я оттрахал жучку и отжучил сучку. Я спиздил у Мистера-Х не только золотые часы и партмане, но и резинку от трусов и даже его Маску. Фигляр, Рамзес и Плотник свалили на субботник.
За изложение в предыдущих словах в приличном обществе принято вешать. Но — это литературная форма, авторский замысел и смысл, искусство, в конце концов. Цель катит за отмазку. Я — ПИСАТЕЛЬ, и пиздец. Нет, еще точнее — я честный писатель, и пиздец. Все это, в общем-то, в устном варианте сойдет за элементарную паранойю, клинический случай. Но, что-то тут не то. Тургенев так не писал, да и вуайерист Мамин-Сибиряк не пиздел так откровенно. В чем же дело, друзья? Пгичем здезь хизофгения? Гениальный бред, снобствующий нимфоман, графоманствующий маньяк, Дерьмо из-под Желтой Курицы. Все, я объяснился. Алджира никому не нужна? Надо вещать адекватно, надо снова писать по-людски, а не пальцем и не хуем по лбу.
Итак, все под контролем. Это была глава авторского отступления, легкой экстраверсии. Пристегните ремни, сейчас я пукну.
Я — ЧЕСТНЫЙ ПИЗДЕЦ и еще точнее.
Волосы, простертые по сухой коже. Глаз закрыт. Запах дождя, полумрак, грязи по пояс. Запах явного одиночества. Ладонь мне твоя ни к чему, для этого надо звать Толкователя. Хрудс Рхассорх. Ирахтур, Хтона нюх. Зов Абсолютной Сказки.
Вокзал холоден и пуст. Ноябрь, Август, Декабрь, Зной, Апрель, Март. Входит одинокий и хромающий Толкователь. «Привет от Волка». Черное ношенное пальто, окурок в навеки согнутых пальцах, шаркание замшевых ботинок, зеленая вялая шляпа, скрывающая безразличные глаза. Его рот искривлен в странной улыбке: горечь знания, граничащая с меланхоличной издевкой. По левой стороне лица — вертикальный шрам. Толкователь подходит ближе.
— Привет от Волка,— холодно смеется он, окурок со щелчком летит в дальнее пространство вокзала, раздается два железнодорожных гудка одновременно, Толкователь делает головой круговое движение.— Циклы завершаются. Надо бы быть тьмой, да только нет тела…
Каркающий смех Толкователя катится над креслами тупой лавиной предостерегающего начала.
— Циклы завершаются, да только нет тела. Будь особенно осторожен с бабами. Среди них весьма часто попадаются Виктимные дырки или же Видимые Смертные. Секс — далеко не простая и очень опасная вещь. Алладин научен побегу из тюрьмы, однако не может расстаться с молодым турком, присадившим его на опиум. А секс — это власть. Для тебя секс безвреден, только если ты властвуешь, если нет никакой «любви», если тобой не манипулируют. Снег, Ложь, Плод, Срок, Дыра… Катабазар, Катамазох. Ты не создан для чревоугодничества, потому что заметил, что ебущиеся люди подобны вампирам, пиявкам, а секс-альтруисты вообще — снобствующим монстрам. Брат, будь осторожен, вот газетная статейка: «Гуру ищет дуру, или дурака. Обращайтесь все, кто горазд учиться, кто хочет лечь пластом на пути к Знанию! И т.д. мэзэпр…» ДУРАК ВНУТРИ уже кое-чему научен. Брат, как я ненавижу людей. Мразь, тлен, говно, ебола. Притворные суки, искренние бляди. Не-На-Ви-Жу… Ты получишь подробное послание чуть позже. Не рушь крышу до весны, нам обещали охуевшую метель. Держись подальше от ширки, попадешь круче, чем в сексе. Уходи от дурных да печальных, двигайся от кайфа в сторону Зенита, не отчаивайся, все добро, ништяк. Не доверяй Толкователю, ему нужна твоя Алджира или твоя юность. Пока ты невидим, используй время и стены. Через Глаз выйдешь на Дурь, а там и — ДОЛГ покатит. Пока Алджира у тебя — ВСЁ ПОД КОНТРОЛЕМ. Покеда…
Толкователь уходит обратно, в золоченый вагон-ресторан, где его ждет пойманный и порабощенный Жертва-Дырка, а так же горячий чай и тийлисские булочки с медом.
Ты говоришь со мной, но ты — не он, поэтому я тебя подозреваю.
…Я говорю с тобой, но он — не это, потому ты себя не подозреваешь. На липком асфальте слой пыли. Отгибаю скобу. Иду по ветру, плюю в ваш зассатый колодец, играю с Христом в домино, ебу вашу женщину в рот, ворую вашу авоську с анашой, пою в рок-клубе о том, что я услышал Зов и записался в добровольцы.
…Воюю с метамафией, Центр перебрасывает меня в область 73776. Пишу отчет по галлюциногенному инсталлированию коитуса с несовершеннолетними девками. Тяга по ювенальным войнам. Предатель, как и ты. Всё — Книга.
…Ненавижу всех. Рука Руку Клонмм иэыт, Хзупрот Хзыд.
Живу со всеми. Как трамплин, а Ануб растопил яд. Повиси на моем дубе, а после будешь залупаться.
…Чародей женится на Траурном Адмирале. Они порождают Раптус. Хуй смотрит в Землю. Зеркальное дно остановившегося потока пыли и гнили. Память, разодравшая Время. Ложь — как источник подпитки, как средство против любовных комаров.
Умер в нательной тайге. Убили мостом. Волки живут с кроликами под видом сестер страстотерпия. Палата #Хнтыт.
…Заговорщики считают матрицу, дабы взорвать весь мир на хуй и во благо.
Ветер по Путям-Снам, где одиночество — форма жизнестойкой смерти. Железный отче с хрустальным оком, тот кто…
Ворон и Лев ходят по лесу, не утопая в трясине. Ун ниагхлао, скуодад давгп. Солнце идет на смену в 177 часов.
…Мы закончим святое дело. В любом случае, я не стремался. У мертвых — свои задвиги, имея Землю и.
© Кеlt 96
20-27 февраля, Луганск.