АКМ

Евгений Иz

Breakfast in The Zone

1.

В одиннадцать утра мы уже сидели на открытой площадке кафе и не спеша пили кофе. Напротив, через дорогу, возвышалось здание гостиницы «Акрон», с мраморным фасадом, устрашающими колоннами у входа и куполом над шестым этажом. Гостиница протянулась по улице до самого перекрестка, а там, через дорогу, находилась автостоянка, которую мы уже не могли контролировать из кафе. Я закурил, глядя на вход «Акрона», а Йожеф заказал ещё два кофе. На светофоре загорелся красный, из гостиницы вышла пожилая чета, с бульвара за поворотом взмыла стая голубей, я сказал Йожефу, что когда он будет показывать в гостинице свое удостоверение, не следует держать его открытым более четырех-пяти секунд, этого достаточно, чтобы разглядеть фото, но недостаточно для вникания в текст бланка, к нам подошел официант и поставил две дымящиеся чашки на стол, внезапно я ощутил сильный приток адреналина, транспорт медленно тронулся на зеленый сигнал, из дальнего крыла гостиницы раздались два коротких приглушенный хлопка и я вскочил, опрокинув чашку и роняя сигарету.

— Скорее,— сказал я, хлопая Йожефа по плечу.

— Что? — он всё еще держал свою чашку в руке.— А как же кофе?

Мы кое-как пробились сквозь медлительный поток машин на ту сторону улицы и, расстегивая на ходу пиджаки, вбежали в «Акрон».

— Второй этаж! — крикнул я, Йожеф показал швейцару и еще какому-то служащему удостоверение и мы понеслись к лестнице, выхватывая пистолеты и прокладывая себе путь в толпе, стоящей у лифтов.

— Ты уверен, что это именно он? — спросил Йожеф, бежавший позади меня.

— Это он. Точно,— я открыл дверь и оказался в длинном коридоре второго этажа.— Он будет двигаться сюда.

Где-то наверху раздался грохот, за ним последовал женский истерический крик. Второй этаж оставался безлюден.

— Быстро, наверх! — крикнул я, толкая Йожефа обратно на лестницу.

Третий этаж оказался пуст, не считая горничной, везшей тележку с бельем по коридору. Мы стали подниматься выше. С четвертого этажа донеслись выстрелы.

— Это он! — я посмотрел на Йожефа, он был слегка напуган и очень взволнован.— Выйдем в коридор, стреляй во всё, что будет двигаться.

— А если его там нет?

— Всё равно стреляй, если хочешь остаться живым после этого дерьма.

Я распахнул дверь в коридор. Напротив, на полу сидел мужчина, он тихо подвывал, рядом молча полулежала женщина, державшаяся за окровавленный живот. Коридор был пуст. Держа пистолет двумя руками, я двинулся вперед. У поворота ковровая дорожка была слегка сбита вбок. Я выскочил и пригнулся — никого. На полу валялись пластиковые стаканы и перевернутый поднос с эмблемой «Акрона», чуть подальше были рассыпаны кукурузные хлопья. Мы подошли к лифту. Справа от него вся стена была мелко забрызгана кровью, на ковре тоже виднелось наполовину впитавшееся бурое пятно. У тупиковой стены стояло большое кресло, в нем сидела крупная рыжая кошка, спокойно лижущая себе бок.

— Оппа! — раздался откуда-то сзади незнакомый игривый голос. Сразу после этого я услышал, как Йожеф выстрелил пять раз подряд. Обернувшись, я успел увидеть, как в раскрытую дверь, ведущую на параллельную лестницу, ввалился мужчина в атласном халате и с грохотом покатился вниз по ступеням. Дверь закрылась.

— Я думал это дверь номера,— сказал Йожеф сдавленно.

Мы спустились к телу. Мужчина лежал лицом вниз, нелепо скрестив ноги. Из-под него поплыла темно-красная блестящая лужа. Я перевернул его, все пять пуль попали в грудь.

— Это не он,— я посмотрел на Йожефа.— Пошли.

— Ох, черт..,— выдохнул он и закрыл глаза.

— У тебя отличная реакция,— я ткнул его кулаком в грудь.— Пойдем.

Мы вернулись к лифту и пошли по коридору обратно. Где-то играла монотонная музыка, раздался чей-то смех, на лестнице грохотали шаги. Из одного номера в коридор повалил густой черный дым. Мы сразу же бросились туда. У двери я остановил Йожефа, он перезарядил пистолет. Дым шел плотным потоком, заполняя коридор.

— Только зайдем — сразу стреляй и падай на пол,— сказал я и не услышал собственного голоса. Я взглянул на Йожефа, он мне кивнул.

— Давай! — крикнул я и мы ворвались в задымленный номер. Мне показалось, что стреляли мы бесконечно долго. Всё пространство было окутано черным непроницаемым дымом. Сейчас я знаю, что это означало, но мне необходимо набраться сил и собраться с мыслями, чтобы объяснить, в чем тут дело. Мы еще стояли в дымном мраке номера с вытянутыми руками, держа шатающиеся из стороны в сторону пистолеты, как вдруг произошла невероятно ослепительная вспышка. Тут же мы оказались в плоскости и стали нарисованными, то есть стали картинкой. Позже я попытаюсь объяснить, что это значит. В конце концов, прошло не так уж много времени, прежде чем я полностью осознал, чем мы стали и где находимся. И тут рядом с нами появилась еще одна подобная нашей картинка. Это была ровная вертикальная плоскость с изображенной на ней унылой пустыней, по которой пролегала дугообразная дорога.

2.

Унылая желто-серая пустыня. Круглый сухой пень, который когда-то был большим корявым деревом, единственной достопримечательностью этой пустыни. Рядом с пнем проходит заброшенная пыльная дорога, забирающая куда-то в сторону. Белое равнодушное небо где-то высоко над землей. Молчание. Тишина. Неподвижность. Отчуждение.

У пня, рядом с поворотом дороги сидят двое. Одинаково просто одетые (какие-то серые робы и грубые ботинки), малоотличимые друг от друга. Они молчат, глядя на уходящую к горизонту дорогу. Наконец, один из них поднимается и встает на пень, окидывая взглядом местность.

Один, стоя на пне:

— Да, что-то ничего не видно… Совсем ничего. Не за что глазу зацепиться. Разве что отойти подальше, чтобы наблюдать этот пень… Ни единого предмета вокруг, только ты да я… Меня эта пустота совсем не радует, сразу начинаю думать о былом, о детстве, о смерти. В душе зарождается тоска. Наверное, так проходит наша жизнь… Эй, что будем делать?

Другой, сидя у пня:

— А какое у тебя было детство?

Один, спрыгнув с пня:

— Детство? При чем тут детство?

Другой, глядя в даль:

— Ну, ты сказал, что начинаешь думать о былом и о детстве.

Один, садясь на землю:

— Я плохо помню детство. Так, было что-то и прошло. В общем-то, никаких воспоминаний. Просто — тоска… Сидим с тобой тут, как два… как два пня. Тебя это не раздражает? Не чувствуешь неудобства или злобы? Нет? Ведь мы сидим тут уже черт знает сколько. И никаких перемен… Хотя, я не знаю, нужны нам эти перемены или нет. В конце концов, чего мы с тобой здесь ждем?

Другой, ложась на спину и глядя в небо:

— Какой смысл чего-то ждать? Зачем? Ничего же не происходит. И тут ничего нет, кроме пня и дороги. Всё, что мы можем — это пойти по дороге в ту или другую сторону. Но и туда и обратно — всё та же дорога и больше ничего. Пустыня, дорога и небо — вот и всё. Какая разница?

Один, вздыхая и сплевывая:

— Может, ты и прав. Ничего не происходит и повсюду одно и то же. Незачем что-то предпринимать…Но ведь зачем-то мы здесь есть, для чего-то мы тут сидим?… Дай сигарету.

Другой, устало:

— А зачем? Зачем всё это? Вот послушай. Один мой знакомый по имени Поо всю жизнь мечтал стать священником. Богословие давалось ему с трудом ибо, хотя он и был упорным малым, но все-таки оставался простаком. В конце концов, он довольно близко подошел к своей цели и ему оставалось сдать только один экзамен, чтобы получить сан. А к этому времени Поо был уже немолодым человеком, к тому же кормильцем семьи. Он тщательно планировал свою жизнь и никогда не делал необдуманных шагов. И всё же у него оставалась эта мечта всей его жизни. Поо долго сомневался, советовался с друзьями, всё взвешивал и, наконец, решился. Он понял, что может быть священником, оставаясь тем же Поо, то есть может приспособить свою мечту к обыденной жизни. Он не был особым романтиком или мечтателем, напротив, довольно прочно стоял на земле обеими ногами. К тому же все вокруг поддерживали его затею и не видели в ней ничего дурного. И вот Поо пошел на последний экзамен. С одной стороны у него оставался его прежний мир: семья, состояние, общественное положение, друзья; с другой — его ждало нечто особенное, его призвание, которое, к тому же, не мешало ему оставлять прежним весь его уклад. Экзамен должен был произойти в старом монастыре. Поо шел по монастырскому двору, приятно волнуясь и почти ощущая себя священником. Вдруг из сарая неподалеку раздался безумный вопль и оттуда выбежал монах со старой, почерневшей иконой в руках. Волосы монаха торчали во все стороны, глаза сверкали, по редкой бородке стекала слюна. В тот же миг безумец подлетел к Поо и, размахнувшись, изо всех сил ударил беднягу по голове. Сумасшедший монах скрылся, а Поо истек кровью и умер тут же, в монастыре… Оставь покурить.

Один, протягивая окурок другому:

— Этот Поо, ведь это, наверное, ты? Ты рассказал о себе?

Другой, затягиваясь:

— Ну, нет. Поо умер, его похоронили.

Один, задумчиво:

— А ты разве не похоронен здесь? Разве не мертв?

Другой, метая окурок в сторону:

— Не более мертв, чем ты. Ведь ты тоже похоронен тут, со мной.

Один, кивая и сплевывая:

— Да, твоя правда… Мы с тобой тут, как две мумии, и всё, что у нас есть — это вновь только мы. Сами себе и общество, и развлечение, и всё прочее. Как ты думаешь, кто-нибудь идет сейчас где-то по этой дороге?

Другой:

— Не знаю. А если и идет, то это — его дело.

Один, водя пальцем по пыльной каменистой почве:

— Точно, его личное дело. Здесь, как в Желтом Доме, все тронутые и у каждого есть свое личное дело…

Другой, серьезно:

— …на каждого заведено свое личное дело.

Один, продолжая:

— … и он думает, что идет по дороге свободно, куда захочет. Ты никогда не слышал о Мойлахе? Ну, как же! Мойлах Горделивый, национальный герой. Его история незатейлива, но поучительна. В семь лет он был соблазнен и развращен какой-то взрослой женщиной. Она заманила мальчишку к себе в дом и усадила в гостиной, дав кучу ярких книг. Пока он там сидел, она пошла на кухню и выпила изрядное количество вина. Потом она сняла всё с себя и вышла к нему. Она забрала у него книги, бросила их в камин и легла на пол перед ним. Мойлах впервые видел перед собой голую пьяную женщину, бесстыдно глядящую на него снизу вверх и разведшую в стороны белые пухлые ноги. Мойлах узнал тогда, что у женщин бывает большая грудь, теплый и мягкий живот, черные волосы между ног и особенный сильный запах оттуда. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть все это, и тут же женщина схватила его за шею и привлекла к себе. После этого случая Мойлах дико боялся женщин и не имел с ними близости до двадцати семи лет. Всё это время он занимался науками и не желал даже слышать о девушках. Однако, его друзья подшутили над ним. Они споили его на его же именинах и привели в бордель, где их уже ждала молодая потаскуха. Всё произошло само собой. Наутро, вспомнив всё произошедшее с ним ночью, Мойлах собрался и пошел на окраину города, где был расположен Старый сад. Выбрав самое старое и высокое дерево, Мойлах залез на него и повис на ветке, болтаясь наверху. Друзья и родственники разыскали его и принялись просить, чтобы он спустился вниз, но Мойлах молчал, держась руками за ветку. Прошло три дня, но он всё висел. В ночь с третьего на четвертый день началась гроза. Молния ударила в старое дерево и Мойлах сорвался и полетел вниз. К счастью, он не пострадал, отделавшись лишь легкими ушибами. Он вернулся домой и зажил прежней жизнью. Он работал, иногда стал кутить, приглашал к себе домой разных женщин. У Мойлаха увеличилось число друзей и знакомых, он стал понемногу продвигаться на работе. Но однажды, неожиданно для всех он бросает всё: работу, положение, связи. Он непрерывно перемещается по городу, он исчезает на месяц, его видят в самых разных местах и в самых разных компаниях. Наконец, его друзья выясняют, что он занимается тем, что гадает по движению лифтов, читает какие-то знаки по номерам машин и маршрутам троллейбусов, трактует шумы в метро и на вокзалах, изучает расположение в пространстве домов, мусорников, канализационных люков и заборов, видит скрытый смысл надписей в подъездах, вывесок на рынке и рекламных щитов у дороги. Сначала друзья высмеивают Мойлаха, называют его «городским шаманом», а потом хотят проверить его. Когда оказывается, что он действительно каким-то образом может предсказывать события и даже влиять на них, то друзья Мойлаха становятся его почитателями и приверженцами. Сами того не подозревая, они вербуют новых приверженцев, и вокруг Мойлаха образуется целое общество связанных между собой людей. Авторитет Мойлаха уже так велик, что единственное, что от него требуется — это быть самим собой, быть Мойлахом Горделивым. Однако проходит еще немного времени, и он осознает, что его авторитет вырос уже настолько, что он может быть уже не только собой, но и каким угодно, и кем угодно. Его показывают по телевидению, цитируют в газетах, о нем говорят в метро и по радио. Наконец, Мойлах на глазах у множества людей изнасиловал женщину, что произвело в обществе взрыв. Теперь, не делая ничего особенного, он делает всё, что хочет. Его положение в стране таково, что он является фигурой номер один, оставляя позади президента, министров, военных и миллионеров. Они же, в свою очередь, сами делают всё, чтобы Мойлах был Номером Первым. Теперь сила Мойлаха Горделивого такова, что он позволяет себе не делать ничего. В стране всё остаётся на своих местах, и в то же время всё совершенно иначе, чем когда-либо. Так проходит три года, из которых каждый день был прожит всеми под знаком Мойлаха. Весной Мойлах прогуливается по улицам города и изучает дымы из заводских труб, направления полета стай голубей, заголовки в газетах, шифры в камерах хранения, расписания поездов. Он едет на окраину и ходит среди деревьев запущенного Старого сада. Через неделю Мойлах приказывает вырубить сад. Еще через неделю по его приказу казнят «подлых предателей», тех, кто знал Мойлаха еще до того, как он стал Горделивым. Через неделю после этого Мойлах тяжело заболевает. Он углубляется в чтение телефонных книг и рекламных каталогов. Ему приносят различные вещи: трупы животных, сбитых машинами, детские журналы трехлетней давности, утерянные документы, деформированные пластиковые стаканы; он изучает всё это и вводит новый календарный праздник — карнавал, который устраивается тут же. Мойлах, больной и бледный, меняет внешность и скрывается в карнавальной толпе. Во время праздника гибнет две тысячи человек. Мойлах возвращается к себе и ни с кем не разговаривает. К концу недели ему становится хуже и в воскресенье ночью он умирает. Говорят, когда его тело кремировали, то по всему городу дико орали кошки. До сих пор ходят слухи, что вместе с телом Мойлаха были сожжены и две написанные им книги. Эти рукописные манускрипты называли «Книгами Мойлаха». Одна из книг была посвящена тому, как обходиться без пищи, а в другой говорилось, как избавить тело и сознание от сексуального желания.

Другой, переворачиваясь на бок:

— Странно, что я никогда не слышал о таком национальном герое…

Один:

— Издеваешься?

Другой:

— Нет, нисколько. Просто все истории имеют несчастный или трагический конец. Это странно…

Один:

— Все истории так или иначе имеют конец.

Другой:

— Это странно… Как и то, что все истории начинаются.

Один:

— Это вопрос времени. Допустим, что любую историю можно рассказать задом наперед. Допустим, что существует такое начало истории, которое и является ее естественным завершением.

Другой, приподнимаясь на локтях:

— А ты слыхал когда-нибудь о вечной Книге?

Один:

— Конечно. Вечная, или Бесконечна Книга, в которой каждый раз новое содержание и невозможно найти уже когда-то прочитанное. Даже прочтя ее неотрывно от корки до корки, ты не сможешь сказать, что прочел хотя бы строку из нее, потому что, открыв ее вновь, ты убедишься, что это — совсем не то, что ты читал. Это будет то, чего ты еще не читал.

Другой, задумчиво:

— Да, Бесконечная Книга, новое содержание… Но, каким бы новым оно ни было, так или иначе, всё об одном и том же. Это, как наше пребывание здесь, в пустыне. Нет смысла читать Вечную Книгу вновь, ты узнаешь о том же самом, лишь слова в предложения будут расставлены по-другому. Эта Бесконечность — Игра, Иллюзия…

Один, закрыв глаза:

— А знаешь, как люди узнали о Вечной Книге? От Путешественника. Это был человек, которого тянуло за горизонт неведомое желание. Дело в том, что Путешественник был человеком с членом вместо тела. Представь себе ноги, два крупных яйца в паху и дальше — огромный толстый пенис, к которому с боков примыкают две руки, а наверху находится голова. У Путешественника не было ребер, а его тело-член находилось в постоянной эрекции. Повинуясь своей страсти, Путешественник доплыл однажды до Закатных Островов в океане. Острова были безлюдны, но там жили тени. Это были тени древних существ, неосязаемые, но мудрые. Они рассказали Путешественнику, что его тело-член — это остаток более совершенного существа, жившему на Земле более 80 поколений тому назад. Это существо расчленили и его части продолжают вести каждая свой род. Он, Путешественник, является несчастным, не имеющим возможности утолить вечное любовное желание, по крайней мере с земными женщинами. Потом тени умолкли, сказав лишь, что стоит их напоить теплой кровью, как они заговорят вновь. Путешественник обошел все острова, но не нашел ничего живого. Тогда он стал протыкать свое тело и поить тени своей кровью. Тени поведали, что могут ожить и тогда подарят ему Вечную Книгу, где он найдет ответ на любой свой вопрос. Путешественник продолжал поить их своей собственной кровью, делая надрезы на своем пенисе-теле, которое становилось всё более мягким и вялым. Тени же, наоборот, обрастали плотью. Наконец, древние существа воплотились, а Путешественник упал на песок холодный и бескровный, с Вечной Книгой в немеющих руках. Он подумал, что умирает, однако его желание жить оказалось поистине огромным. На следующий день он, в бреду, раскрыл Книгу и сразу же прочел в ней о женщине с телом-маткой. Он стал слабым голосом звать тени. Когда они обступили его, он молча ткнул пальцем в раскрытую книгу и потерял сознание. Древние существа подняли Путешественника и принесли к пещере, где находилась женщина-матка. Почуяв ее, Путешественник открыл глаза и понял, к чему он стремился всю свою жизнь. Его тело напряглось и вытянулось, к нему неизвестно откуда вернулись силы, он сорвал с себя ненужную одежду и закричал. Древние существа взяли его на руки и осторожно ввели во влагалище женщины-матки; он почувствовал, что задыхается и тут у него горлом пошла сперма. Она вытекала плотным и стремительным потоком до тех пор, пока Путешественник не захлебнулся. Древние вытащили из женщины его обмякшее холодное тело и тут же похоронили, бросив по своему обычаю прямо в море. Через девять месяцев женщина родила сына. Он был обычным человеком, унаследовавшим от отца только тягу к мореплаванию. Сын вернулся на родину отца и рассказал всем о Вечной Книге.

Другой:

— А Вечная Книга существует где-то как источник, утоляющий Одно Вечное Желание… Красиво!

Другой:

— Но он не привез её с собой?

Один:

— Его поняли буквально. Все решили, что книга, любая книга — это источник, утоляющий жажду. Поэтому книг стало много, столько же, сколько и желаний.

Другой:

— А Вечная Книга существует где-то как источник, утоляющий Одно Вечное Желание… Красиво!

Один:

— Да, люди опасаются чего-то Вечного, чего-то Одного. Они окружают свою жизнь временными и безопасными копиями. Где люди, там обязательно какие-нибудь суррогаты.

Другой, осматривая пустыню:

— И даже здесь. Сплошь — иллюзия, мираж, обман. Если уж ты решишь, что какая-то вещь не имеет смысла, то значит и весь мир становится бессмысленным… А как же иначе? Вечная книга не утоляет жажду, она только играет с ней. Эту книгу можно читать задом наперед, в любой последовательности, её можно разорвать на отдельные листики… Суть не меняется.

Один:

— Не так уж долго люди живут на земле, чтобы изменилась суть.

Другой:

— Ты не чувствуешь, что мы вполне можем быть персонажами какой-нибудь книги? Мы определены, нас можно читать и в ту и в другую сторону, нам нет смысла что-то делать… Всё сделано за нас.

Один:

— Или всё сделано до нас.

Другой:

— Тогда можно сказать, что мы — вечны.

Один:

— Тогда любая книга — Вечная.

Другой, вставая и потирая поясницу:

— А раз мы вечны, то можно делать всё. Точнее не имеет смысла, что именно ты делаешь. Раньше был такой обычай. Разбойники из леса приходили в деревню. Они вышибали в какой-нибудь избе дверь и насиловали хозяйку. Если дома оказывался мужчина, разбойники убивали и его, и женщину, если же нет, то женщину, изнасиловав, оставляли в живых. После разбойники уходили обратно, в лес, а случившееся в деревне вовсе не считалось позорным для той женщины. Всё оставалось на местах. Разбойники продолжали быть разбойниками, хозяйка — хозяйкой, ее муж — ее мужем. Всё было по-человечески понятно и объяснимо. Ведь разбойники — тоже люди, со своими разбойными способами действия. А общие цели у всех людей одни и те же. Иногда злодеи просто крали деревенских баб и насиловали их в лесу. Это тоже вполне объяснимо. Кем бы ни был человек, он все равно остается человеком. Мой друг З. как-то тоже действовал по этому обычаю. Он вышиб двери и стал ловить напугавшуюся девушку. Чтобы не дать ей уйти, ему пришлось прижать ее столом к стене. З., видимо, перестарался, потому что девушка умерла. Он положил ее тело на пол, раздел и попытался все-таки изнасиловать, но ничего не вышло. Тут ворвался в дом отец с семерыми молодцами. Они схватили З., содрали с него одежду и все по очереди надругались над ним. Потом, вечером, они все вместе похоронили девушку, а у ее отца и у З. даже завязалась крепкая дружба. В конце концов, все они вдевятером ушли в леса и принялись с тех пор разбойничать… В принципе, эти люди так и вели себя, словно они — герои Вечной Книги. Просто на них открыл страницу невидимый читатель и этот отрезок времени стал их жизнью. Это очень давнее стремление — чувствовать себя героями чьего-то рассказа. Вечная Книга не дарует Вечной памяти, но дарует вечную жизнь. И — никакого ложного гуманизма, никакого притворства. Мир вокруг холоден и вечен, и человек не может оставаться в нем неизменным. Человек хочет близости с женщиной, ломает дверь, крадет хозяйку и утоляет желание. Всё прочее — ложь и трусость, иначе бы человек не смог бы прожить и часа в этом равнодушном мире. Так, по крайней мере, говорил мне З., а уж он-то испытал это на собственной шкуре.

Один, задумчиво:

— Где тут зло, а где добро?

Другой, прохаживаясь вокруг пня:

— В столице жил мудрец Фен, который учил, что всё — добро и всё — зло. Он говорил людям, что человек должен уметь творить добро и уметь творить зло, без этого не будет равновесия в мире. Фен приводил пример: женщина спит на кровати, а у нее на груди лежит змея. Змея питается кровью женщины и вместе с тем оберегает ее сон от чужих посягательств. Яд от змеиного укуса может одолеть любую болезнь, а может и убить. Так же и среди людей. Человек — как спящая женщина, а людские отношения и страсти — как змея.

Один, обращаясь к Другому:

— Я тоже слышал о мудром Фене. Это он говорил, что за днем приходит ночь, за летом — зима, а за жизнью — смерть. Фен рассказал людям о неком человеке, который уснул однажды днем, а проснулся только ночью. До этого он был обычным обывателем, но с этих пор его жизнь изменилась. Человек спал днем, а ночью бодрствовал. Сам того не желая, он быстро превратился в свою противоположность. Ибо по ночам, когда все люди спят, как не сотворить нечто странное, а странность для людей — всегда зло. Так человек, мирно спавший днем, по ночам стал творить необъяснимые злодеяния.

Другой, остановившись напротив Одного:

— А знаешь, что случилось с самим Феном? Когда он стал учить людей, как правильно использовать друг друга, творя добро и зло в необходимой мере, народ возненавидел его мудрость. Люди ворвались к нему в дом и потребовали, чтобы Фен умертвил себя, доказав этим, что может творить добро и зло единым поступком. Фен сказал им, чтобы они приходили к нему завтра и приняли от него эту жертву. На следующее утро люди вновь пришли к мудрецу. Фен встретил их живой и невредимый. Он вынес из дома своего большого белого пса, единственного друга, которого он убил своими руками ночью. Бросив тело животного людям в ноги, Фен отвернулся от них и пошел по дороге. Когда толпа в ярости бросилась за ним, он вдруг превратился в огромную фиолетовую птицу с колючими перьями и взлетел высоко в небо. Там он набрал скорость и на всем лету нырнул в утреннее яркое солнце. А ведь народ столицы поклонялся испокон только солнечному божеству.

Один:

— А ведь Фен говорил, что у мира есть ось, а у солнца есть хуй.

Другой:

— Ну, не так грубо…

Один:

— Но мы же в пустыне, тут никого нет. Так что, у солнца есть хуй.

Другой:

— Не напрасно всё же люди предпочитают спать ночью, когда солнца нет. Это от неуверенности в себе, от незнания себя. То, что происходит днем, выдается ими за стремление к добру и справедливости. А вообще — никакой разницы. Днем — то же самое. Все люди используют друг друга с разным успехом. Христос разве не умело использовал всех, кто его окружал? Еще бы, ведь он знал, кто он и что он может. Но и после его смерти и воскресения, разве люди, добрые христиане, не использовали Христа, не приспособили его для своей, пусть и духовной, корысти? И это длится веками!

Один:

— Стоит появиться двум людям, как между ними появляются отношения. Общаясь самым деликатным образом, люди все равно расчетливо и хитро пытаются использовать друг друга с разными целями. Но главная человеческая цель — власть. Во власти есть нечто божественное, ибо она таинственна и мистична, она притягивает, хотя ее и не поймать рукой. Власть невидима и вечна, это нечто надчеловеческое, холодно и цинично играющее с людьми. Одни знают об этом, другие лишь смутно ощущают это, третьи слепы и им больнее всего.

Другой:

— А учатся власти как раз ее же методами. Общаясь, перенимая чужой опыт, используя его, ставя робкие эксперименты. Власть начинает простираться от уровня детского сада, кухни, улицы до космических высей и магических глубин. Власть так окручивает человека, что становиться его единственной целью, что бы он ни делал, чем бы ни занимался и каким бы ни был. Власть имеет дело с самым беззащитным и самым сильным в человеке — с его Сознанием. Поэтому она использует средства Сознания, и в первую очередь — Слово. Слово, как огонь: обжигает, проникает, уничтожает, возводит, соединяет, плавит, устрашает, изменяет всё в людях. Живя в мире, человек так или иначе попадает в эту вечную мясорубку. Здесь уже нет добра и зла, здесь есть разные средства борьбы за власть. Благородство здесь не есть добро, а подлость не является злом. Вампиризм здесь не есть противоположностью святости, это вещи одного порядка. Друзья используют друг друга по-дружески, враги — по-вражески, посторонние — насколько это позволяет ситуация. Стремление управлять другими подчас продиктовано простым свободолюбием — нежеланием быть управляемым кем-то над собой. Человек приспосабливается так, чтобы остаться живым и целым, он учится защищаться и нападать, он оберегает завоеванное и понимает, что любой альтруизм — тоже хитрая тактика борьбы. Об этом знают все женщины, слабые существа, которых насилуют, выбив двери в доме. Всё, что женщины могут явно позволить себе — это длинные волосы, символ властности, а остальное — тайные маневры женской хитрости. У мужчин — сила, у женщин — коварство. Иногда для достижения своей цели человеку требуется объединить в одно целое миллионы людей. Тогда в ход идут любые средства. В этих случаях всегда видно как из-за человека выглядывает нечто чудовищное и огромное. Иногда такой человек становится слепой и беспомощной марионеткой в жутких руках Власти, при этом осознавая свое положение. Власть — это то, что на протяжении всего рода человеческого заставляет людей идти по трупам. При этом возникают гигантские мифы о добре и зле, выводятся справедливые законы, в которых заявляется смешная истина: равное распределение власти в обществе. А в это время всё, чем занимается человек, становится для него дорогой к Власти. И когда люди говорят о том, что им необходимо реализовать себя, они имеют в виду реализацию своего права на власть.

Один, засунув руки в карманы и опустив голову:

— Но находятся и такие, кто видит, что любая власть — это грязь, неизбежная и мучительная обуза для них. Они понимают это и начинают действовать так, чтобы снизить влияние на них этой грязи. Однако, лучший способ обороны в этом случае — только атака. Ты будешь никому неподвластен лишь если все станут подвластны тебе. Но это еще не означает спокойствия, такое состояние можно поддерживать только с помощью постоянно проявляемой силы или, вернее говоря, насилия. И тогда люди, ненавидящие эту грязь, приходят к естественному в этих условиях выводу: им остается либо уйти куда угодно из мира людей (а для цивилизованного человека это уже невозможно несколько веков), либо стать скрытными и, используя оружие и стратегию врага, разрушать идею Власти изнутри. Здесь тоже нет плохих средств, как нет добра и зла. Это опасный путь, это бунт против человеческого мироустройства, против людской природы. Опасен этот путь прежде всего тем, что слишком велик соблазн оставить мятеж, бросить свою цель и просто властвовать, используя подходящий момент и памятуя о том, что всё, в конце концов, эфемерно и преходяще. Но если такие люди выдерживают испытание и выходят целыми из такого рода искушения, то в них появляется нечто нечеловеческое, потому что Сознание — это величайшая тайна мира. Такой бунт — это бунт против самого себя, против человеческой природы в себе, это становление человекобога, богочеловека, зверобога и зверогоспода. Тогда за днем приходит ночь, а за ночью приходит и раскрывается Тайна. Да, эти люди использовали других, но их отличие от прочих в том, что делали они это для раскрытия своей цели, своей Тайны, своей Сущности. И здесь не может быть и речи о зле или добре. Здесь существует только Одиночество, чувствующее, что за летом придет зима, а за зимой разомкнется магический круг солнца. Таких людей проклинают, называют нелюдями и в итоге распинают. Но на этом их путь явно не заканчивается, не так ли?

Другой, улыбаясь:

— Весьма, весьма убедительно! И намеки на эту пустыню более, чем прозрачны. Это забавно, забавно…

Один, пнув камешек:

— Сигарет больше нету?

Другой:

— Нет, мы выкурили последнюю… А кстати, как тебя зовут?

Один:

— А почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

Другой:

— Ну, мы уже довольно давно здесь вместе и всё такое… Так как?

Один:

— Знаешь, не хочу говорить тебе свое имя. В конце концов, какая разница? Тут больше никого нету, так что — говори, адресом не ошибешься.

Другой, смеясь:

— Ладно, я тебя понял. На твоем месте я поступил бы так же.

Один, ковыряя в ухе:

— Но каждый из нас только на своем месте и больше нигде…

Другой:

— Что-то есть хочется. Я бы с удовольствием перекусил.

Один:

— У нас ничего нет. Только пень. А когда-то на его месте росло большое дерево. Может быть, яблоня или слива. Представляю себе эти спелые, сочные плоды, налитые солнечным теплом и сладостью… Слушай, а откуда в пустыне вдруг дерево?

Другой:

— Не знаю. Может, кто-то когда-то ехал по этой дороге и ел сливы? Бросил косточку в удачное место, потом прошел дождь…

Один:

— Мне кажется, что по этой дороге никто никогда не ездил…

На горизонте возникает темная точка. Она движется и через некоторое время двое у пня замечают вдали грузовик, едущий по дороге в их сторону.

Другой, пристально вглядываясь:

— Вполне возможно, что это мираж. Скорость приличная…

Один, негромко и спокойно:

— Ненавижу машины. Терпеть не могу водителей.

Другой, протирая глаза:

— Вполне возможно, что это прояснит ситуацию с деревом. Даже если они проедут мимо, это уже кое-что.

Один, садясь в двух шагах от пня:

— Просто здесь Зона, поэтому и дерево, и дорога. Это же ясно. Черт бы их побрал… Откуда они взялись? Сволочи…

Другой, подойдя ближе к дороге и расстегнув робу:

— Если я не ошибаюсь, они не просто путешествуют. Тут чувствуется какая-то озабоченность. Они выполняют работу.

Один, отворачиваясь от дороги:

— Почему здесь ни разу не прошел дождь?

Другой, почесывая живот:

— Если здесь действительно Зона, тогда всё неслучайно. Предоставим событиям развиваться естественным образом.

Один замолкает и совсем отворачивается. Грузовик подъезжает к пню и останавливается рядом с Другим. За рулем сидит девушка, кузов покрыт черным брезентом, на брезенте сидят четверо молчаливых рабочих. Они встают на ноги, разворачивают брезент и начинают сбрасывать на землю что-то легкое, черное, довольно крупных размеров.

Другой, осторожно и корректно:

— А что это за свертки?

Девушка в кабине улыбается ему, а один из рабочих говорит:

— Это святые. Можешь их посмотреть.

Другой подходит к сверткам и убеждается, что это почерневшие трупы каких-то пожилых людей. То ли обмороженные, то ли обугленные, со скрещенными на груди руками, похожие один на другого, покойники лежат на земле неровной кучей.

Второй рабочий говорит деловито и уверенно:

— Какие там святые! Это те, кто занимался недеянием. Поберегись, не то заденет.

Другой обходит кучу трупов:

— Недеянием? И что вы с ними сделаете дальше?

Второй рабочий:

— Ничего.

Другой подходит к кабине. Девушка дает ему сигарету, он закуривает. Рабочие сбрасывают последние трупы.

Первый рабочий, безразличным механическим тоном:

— Не знаете, далеко ли до ближайшей деревни?

Другой, возвращаясь к куче:

— Не знаю. Дождя нигде не было?

Рабочий, отряхивая руки и колени:

— Засуха.

Другой, застегивая робу:

— От них даже запаха нет, вот странно…

Рабочие стелят брезент по кузову и садятся. Грузовик отъезжает и движется дальше по дороге. Вскоре он превращается в черную точку на светлой ленте дороги. Другой стоит возле кучи трупов. Их около пятнадцати, все почти одинакового размера.

Другой, двигаясь от трупов к пню:

— Знаешь, в этом что-то есть… Приехали и уехали. Вроде бы всё то самое, а что-то изменилось… Курить будешь?

Один, поднимаясь с земли и беря у Другого полсигареты:

— Спасибо.

Другой:

— На что ты рассержен?

Один:

— А ты отчего так бодр? Всё же осталось по-прежнему, а если что-то и изменилось, то мы не знаем — что.

Другой, стоя на одной ноге и рассматривая подошву другого ботинка:

— Надо продолжать в том же духе. Будем вести себя естественно и ничего не предпринимать.

Один, подойдя к трупам со стороны дороги:

— И все-таки, почему они оставили их здесь?

Другой, вздыхая и опуская ногу:

— Почему они вообще их оставили?

Один, кивая головой:

— Мерзавцы.

Другой:

— Мне сказали, что они раньше занимались недеянием. Понимаешь, что это значит?

Один:

— Ты сказал «раньше». Ты считаешь, что они больше не занимаются этим?

Другой, сердито глядя на Одного:

— Не подлавливай меня на слове!

Один:

— Нет, дело не в этом. Я хочу сказать, что никогда и ничего нельзя определить точно. Ничего абсолютного нет, есть только постоянное дробление чего-то на частности и фрагменты. Мне кажется, что людям уже никогда не склеить Зеркала из этих осколков.

Другой:

— Послушай, я, кажется, догадываюсь… Ты случайно не был последователем учения Фена?

Один, ровным голосом:

— Совершенно верно, так оно и было.

Другой:

— Так ведь и я был его сторонником.

Один:

— Ну, вот, теперь у нас есть нечто общее.

Другой:

— Иногда твои слова, хочешь ты того или нет, очень похожи на издевку.

Один, выбрасывая окурок в сторону дороги:

— И здесь не существует однозначности, ты заметил? То, что эти трупы находятся здесь каким-то образом связано с тем, чем они занимались. А занимались они недеянием.

Другой, разглядывая лицо одного из покойников:

— А то, что мы с тобой находимся здесь, в Зоне, неужели не связано с тем, чем занимались и занимаемся мы?

Один, возвращаясь к пню:

— Память — странная вещь. Теперь мы не можем вспомнить, как так вышло, что мы сидим в пустыне, у пня, рядом с горой мертвецов, сброшенных с исчезнувшего грузовика… Зависит ли что-нибудь от нас?

Другой, садясь рядом с Одним:

— Ты помнишь, как однажды Фена объявили колдуном? Он иногда одевал на себя шкуру свежеубитого жертвенного барана, кровавой изнанкой наружу. Говорили, что один раз Фен впал в транс, который длился две недели. Придя в себя, Фен сказал ученикам, что был среди небесных светил и видел божество. Фен сказал, что дрался с божеством на кинжалах и за свою доблесть получил одну магическую истину. Ученики стали его просить поделиться этим знанием. Фен рассмеялся и заявил им, что истина эта проста: люди стремятся к богу, желая быть принятыми им, но они и не подозревают, что ими движет конкретная страсть — желание до смерти изнасиловать свое божество. Люди, сказал Фен, подчас очень сильно заблуждаются на свой счет. Например, жил один аптекарь, который как-то вдруг понял и ощутил, что он не человек вовсе, а чья-то Печень. Это настолько его потрясло, что перестал есть, пить и общаться. Он сидел у себя в аптеке и думал лишь о том, почему это стряслось именно с ним. Так через неделю он заболел. Еще через неделю он слёг и не приходил в сознание. Аптекарь распух, пожелтел и перестал отправлять малую и большую нужду. В конце концов, умирая, он ощутил, что к нему явился огромный скальпель, который просто вырезал его из этого мира. Так, любой живой орган, переставая функционировать, умирает. Это относится и к человеческому сознанию, между прочим.

Один, глядя на трупы через плечо:

— Может быть, этих людей умертвили насильственно?

Другой:

— Но ведь здесь не кладбище и не склад…

Один:

— Что-то есть хочется.

Другой:

— Да, мне тоже. Что же делать?

Один:

— Представляешь, сейчас — утро, ярко светит солнце, высоко в небе поют невидимые птицы, облака пристально смотрят на нас из своей выси, нет посторонних, которые могут смутить или помешать, мир предоставляет нам особый шанс — действовать самим…

Другой:

— О чем это ты?

Один:

— Представь, что мы можем действовать и видеть результаты своих действий. Всё, что нам надо сделать — это всего лишь позавтракать, принять немного пищи. Представь, что от такого простого действия, как завтрак, может зависеть буквально всё, что с нами произойдет. Мы просто сядем на землю и позавтракаем, самым естественным образом.

Другой:

— Что, мир вокруг нас волшебен? Мы действительно в Зоне? Ну, хорошо. Тогда давай думать, чем нам позавтракать.

Один, возбужденно:

— Надо поискать что-нибудь. К примеру, какие-нибудь коренья… Растения… Может, пошарим по карманам у этих святых?

Другой:

— У них ничего нет. Зачем им?

Один:

— Тогда не знаю…

Другой, поднимаясь на ноги:

— Пошли прогуляемся. Настало время пройтись немного.

Они обходят мертвых и не спеша шагают по дороге. Пройдя совсем немного, они обнаруживают на обочине небольшой металлический ящик. Его крышка приоткрыта. Внутри оказываются продукты: хлеб, консервы с гусиной печенкой, какое-то варенье и бутылка с минеральной водой. Один и Другой вынимают продукты и возвращаются к пню.

Через полчаса завтрак завершен.

Другой, выбрасывая пустую бутылку за спину:

— Курить хочется… В ящике не было сигарет?

Один, уставившись в пустую консервную банку:

— Ничего, кроме продуктов… Что-то меня клонит ко сну. Ты как?

Другой:

— Я уже засыпаю…

Они быстро засыпают, устроясь на земле около пня. Пустыня по-прежнему неподвижна: дорога от горизонта до горизонта, куча трупов, подобная черным головешкам, невдалеке — пустой металлический ящик, поваленный на бок. Так проходит какое-то время.

Один, просыпаясь:

— Ох, черт… Руку отлежал. Интересно, сколько времени мы спали. Эй!

Другой, дергаясь, вскрикивая и просыпаясь:

— Что? Где я? Фу ты!.. Сколько же мы спали?

Один:

— Видишь, вроде светло.

Другой:

— Да здесь всегда светло. Стоп!.. А где трупы? Смотри.

Они вскакивают и озираются: мертвецов не видно нигде.

Один:

— И ящик на обочине исчез

Другой, криво усмехаясь:

— И бутылка, и банки, и хлебные крошки, и даже пень…

Один:

— Нет, пень вот, у нас за спиной.

Они тупо смотрят на пень.

Один, задумчиво:

— Пень не отбрасывает тень.

Другой:

— Это правильно.

Один, скривив лицо:

— Я помню, что мы поели. Это были консервы, хлеб, какой-то джем и вода. Не было ни редиса, ни хрена, равно как и свежего винограда.

Другой, сипло и грубо:

— Мы позавтракали. Изюма тоже не было. Я ем то, что я есть. Ты видел птицу?

Один:

— Суровое нынче время… Какую птицу? Здесь нет птиц.

Другой:

— Совершенно новое небо. Вообще — любую птицу, где угодно, раньше.

Один:

— Конечно видел. В парке. Это было во время войны. Я тогда занимался там сексом с одной бабой. Мы были первыми людьми в парке. Орально-анальный период. Средний протерозой. Птица сидела у бабы на лице.

Другой:

— Мы опасаемся наших детей, ибо они, взрослея, отнимут у нас нашу власть. Мы, в итоге, попадем к ним в зависимость. Мы постареем и они смогут сделать с нами всё что угодно.

Один:

— Очень мило. Семь бед. Смерти нет. Велосипеды…

Другой:

— Нынешнее время таково: Я МОГ БЫ БЫТЬ ГИТЛЕРОМ.

Один:

— Пирамида. Если реформы, то только внизу, на грязных улицах. Редко когда дело доходит до середины пирамиды, а о вершине нет и речи. Те, у кого в руках управление и контроль, за кем стоит закон, те держат в руках все. Это настоящие волшебники, уродливые и ущербные извращенцы, нашедшие себя в кровавом сумеречном театре.

Падает доска с надписью: «Twilight bloody theatre». От нее во все стороны летят зеленые мухи.

Один, сквозь клубы пыли:

— Эй, тебя не убило? Ты где?

Другой:

— Все в порядке. Собак приносили к алтарю, дабы оградить место от чумы… Две матери на грани ночи и зари пожирают друг друга.

Один:

— И вроде бы ему не было так уж скучно… И не Пуруша проглотил весь мир, а напротив — иммиграционные службы кастрировали Пурушу. Что бы ему ни говорили, он оставался прав в своем сомнении… Я не люблю туманы и сырость, не люблю алкоголиков и с подозрением отношусь к беременным. Дети пробуждают во мне неестественный и не присущий мне педантизм. Я захожу в мутные воды неустроенного быта и теряю дно. Плыть я не хочу, да и некуда.

Другой:

— И что же? Ничего не изменилось. Лишь собаки лают где-то в степи… Никто никого не интересует по-настоящему, да это и не нужно. У всех масса своих неприятностей, а удовольствием начинают делиться, только когда принимается исчезать.

Один:

— Приспособился. Практиковал. Принял свой Путь. Преодолел. Пришел к реализации. Понял, кто он и зачем здесь. Прозрел. Пиздец. Поле.

Другой:

— …периода Sturm und Drang моей жизни. Писание этой книги, которое связано было с большим подъемом моих жизненных сил, сопровождалось изменением в складе моей жизни. Это был период реакции против московской православной среды.

Один, кивая и покашливая:

— Самым важным элементом в искусстве фехтования, как и в самом Дзен, является то, что можно назвать… э-э-э… гкх!.. м-м-м… невмешательством ума…

Другой:

— Черный, как мак. Удача в его руках, ветер ему под юбку!

Один, оступаясь и падая:

— Но у Джойса история не может «двигаться к единой великой цели» (формула, над которою нещадно язвит «Улисс»). Две линии сошлись,— но происходит нечто иное, нежели счастливое единение героев, чья встреча записана на небесах.

Другой, бледнея:

— Беатриче Портинари, к ебеной матери, ебучая хуйня! Ubi bene, до полного оебунения.

Один:

— Прежде, чем оставить читателя наедине с поистине замечательной книгой, я хотел бы рассказать об истории этого уникального, авторизованного самим юнгой перевода. Только в 1939 году…

Мимо пня с гулом пролетает кусок горячего шницеля. Двое резко смолкают. Паузу нарушает Другой.

Другой, топая ногой и хлопая в ладони:

— Невозможно уснуть!

Один:

— Я видел нечто, и это нечто было не чем иным, как неким подобием чего-то иного, чье присутствие позволяло мне видеть его и сознавать это его подобие чему-то иному.

Другой: Ложь даст любовь. Туда и обратно. Желание и смерть. Ом и Рам. Голова и плечи.

Один: Не знаю. Одним словом, меня выгнали из органов, а Маотизрг убил мою любимую мать. Я уезжаю в Прагу и живу Чхенодеона в «Птомпиле», в # 503.Потом еду в Варшаву и нахожу этого беднягу Йожефа. Пудрю ему мозги, что я разведагент и теперь он вместе со мной. У нас липовые удостоверения и два реальных ствола. Мы вычисляем Маотизрга в «Акроне». Я готов отомстить, но тут узнаю, что на побережье убит Фен. Йожеф паникует, я мистифицирую его, как только могу. Фен утоплен деревенскими ублюдками в озере. Через два дня нас ждет не какое-нибудь вшивое приключение с парой наручников, нас ждет незаконное убийство. Однако, мне стоило усилий создать необходимую обстановку в Варшаве…

Другой: На выемочном участке 16 восточной лавы… горный мастер дал разрешение на включение комбайна… зная о том, что в лаве возле… находятся четверо рабочих… при этом… выброс… и все рабочие погибли. За три месяца… 500 случаев производственного… в том числе… девять со смертельным исходом. Ну?

Один: Поиски. Можешь подогревать на утюге. Что? Зачем? Уже не нужно.

Другой: Взаимодействуя, я понимаю; но не все виды людей таковы. Эпистемология, логика и семантика сразу включаются в орбиты изогенных и изотелических систем, по онтологическим и аксиолоогическим признакам. Законченная темперация это все равно, что задница Мономаха у вас в паштете. Перистальтика Вергилия и кровяная жестянка, поросшая глупой кубышкой.

Один: Я вновь протестую. Почему столь принижена роль людей? Откуда такой Bend Sinister? Отчего людям предписано такое бесконечно лживое одиночество? Куда впадают эти красные лучи?

Другой: Вспомни, Ветвь Омелы, как гнилые эллины пришли к Токману и поклонялись ему!!! Ё-МОЁ, говорили они. ТУДЫ-СЮДЫ. ТО-СЁ.

Один: Наконец, аподиктические формы мышления оттолкнулись от Бесссссссссссссссссссссссссссссссознательного и я лишился глаза.

конец

Фурнье Дальб далеко не…

конец

Теург и Мистагог имеют прихожанина в задний проход на исходе Сатурна. Что ж, это вполне естественно и даже резонно.

Другой: Он мне про эмансипацию, а я стану редькой блевать. Господа, в Зоне растет шиповник, кушайте и не выебывайтесь зря.

конец
конец

27:32, господи ты боже! Щука, яйцо, полиглот… Окен, Геррес и рубиновый компот…
 

конец 7-й серии


Шут, кто бы мог подумать… беспросветность…

конец

Над пустыней идет снег. Никого. Свист и скрежет одинокой пули. Звук шагов.

… Пара Брама? Сласть лжи живой вины…

конец

Мой диск, мой шелест. Озирис зачем-то распят на кресте в городе. Канаты над водой пересекаются.

© Кельт февраль 1996 г.