— Смотри, есть тело, да? Следующее утверждение будет такое: есть только тело. Все остальное сводится только к нему. И выдавать все остальное за что-то противоположное телу просто не имеет смысла. Сейчас станет ясно почему.
Не возражаешь, если с самого начала? Наверняка тебе приходилось по жизни замечать подобные вещи. Куда стремится человек, туда же направляется за ним и его тело. А кто утверждает, что невозможен такой вариант — все стремления человека продиктованы желаниями и требованиями тела? Почему, собственно, нет? Понимаешь, никогда нельзя утверждать, что наоборот не бывает? Это опрометчиво, ограничивать себя незнанием того, что еще может быть. Именно тело, потому что этот термин можно рассматривать куда более как шире и глубже, чем, например, плоть. Заметь, как обстоят дела: человек ест, потому что проголодалось тело, дает ему воду, когда оно того хочет, тело заставляет о себе заботиться даже самых ленивых и нечистоплотных, заставляет себя одевать, укреплять, украшать; возможно, ты делаешь себе на коже татуировку, потому что именно ее хочет иметь тело; зная, что потом будет плохо: потребляешь какой-либо хмель: ибо этого требует тело; ему ничего нельзя доказать, это же очевидно; все обусловлено его импульсами — оно диктует позы, удобные ему для сна, сидения, стояния, оно может стремится к смене мест, к путешествиям, оно может захотеть другое тело; и оно, к тому же умеет разговаривать — обычным способом, при помощи жестов, иногда, возможно, телепатически и на специальном для каждого языке болезни. Тело по своей сути суперизощренно, оно может действовать как угодно, не заботясь о принципах, идеях и прочем пафосе, наоборот — используя их же.
Все вот эти духовные стремления, заготовки вида — эстетическое удовлетворение, душевный комфорт, это все бодяга, потому что поверхностно. Вот, есть тело, и все, что в нем имеется — его составные части. Конечно же, органы первым делом, потом мозг — тоже орган, в котором работают особые схемы. Схем таких очень много, они могут включаться в одиночку, гирляндами, еще как-то, в зависимости от требований тела. Ну, какие могут быть схемы? Логика или другие виды анализа в процессе поиска смысла, потом юмор, обман, фантазия, интуиция, допустим, способность концептуально мыслить, набор схематичных воистину эмоций (хотя это и не умаляет их глубины и важности для тела), память, сортировка информации на входе и еще масса тонких аппаратов в отрасли восприятия, в нервной системе. Эти схемы сами по себе — не больше, чем какой-нибудь незадействованный микрочип. Намертво зафиксированный, как вирус, очень сложный принцип. И только в сети тела эта схема эксплуатируется. Человек думает, потому что это удобно телу. Человека тянут духовные высоты, нематериальные абстракции, потому что это обязательные звенья в имеющихся схемах и они так работают. Многие крайне редко задумываются, откуда впервые к ним пришли мысли о духовности, грехе или хотя бы сами термины из этой области. Многие тела задействуют схемы своего интеллекта не на всю мощь. А, если схема в работе однажды доходит до того места, где начинает исследовать свой собственный принцип, тут у нее может включиться новый уровень. Ну и происходит признание с введением новых терминов (часто глобальных) или с заимствованием уже имеющихся и наиболее удобных (симпатичных). А эти абстракции могут породить следующие. В каких-то случаях схемы, само собой, могут давать сбой или вообще перегорать, иногда их поражает иная схема-вирус или же заводится хитрый невидимый паразит. Тогда возникает «усмирение плоти», аскеза, а порой и смертельные аварии.
Тут каждый случай индивидуален. По каким-то причинам произошел суицид, так? Но кто возьмет на себя смелость утверждать, что этого не было в планах тела? Почему тело не могло по каким-то своим инициативам запустить определенный сбой в определенных собственных схемах? Иные тела описывают это в терминологии своих «духовных» схем или предпочитают забыть. Телу очень важны и нужны такие комплексы представлений, как вера, любовь и надежда. Ему никак не обойтись без того, чтобы порой чувствовать отдельность ума, наделять себя душой — магическим узником, и периодически давать пищу для них обоих. Тело идет далеко, и не всегда ум может понять его мотивы, ум просто работает в своем режиме (зачастую это ведет к ощутимому прогрессу, в его представлениях). А душе не до тела, она сама до такой степени загадочный чип, что, по сути, напоминает потенциальный рост (т.н. освобождение от пут, святость, счастливый исход) или вообще — возможность перспективы.
Тонкие ансамбли схем помогают телу выжить. Другие системы используют шансы, предоставляемые жизнью. Механизм секса известен. О схемах узнали многое — этим занимается психология, биохимия, медицина. Очень им содействуют физика, химия и даже философия. Штука вся в том, что Искусственный Интеллект уже имеется, и давно. Тело просто может до него «добраться» и он включается. Глубокое телесное самопознание возможно и не приводит к неслыханным чудесам, но в схемах задействуются новые комбинации и тогда там может стать даже очень интересно. Некоторые тела чересчур увлекаются играми в тонких сферах, и, вероятно, имеют на то свой резон.
Тело — очень удачная модель машины, только этот автомобиль без водителя. «Водитель» используется «Умом», а чтобы не погрязнуть в вечных кавычках, стоит вспомнить об автопилоте, системе навигации, радиоприемнике, сигнализации, эконометрах и т.п. услугах.
Тело есть, а цель существования, причины возникновения, его местонахождение — все это относится к ведомству телесных схем и говорит об их исправной работе. Иначе говоря, все эти познавательные проблемы — просто следствие работы тела. Бывает, конечно, что тело обходится и без высоких технологий и без доброй половины умственных схем. По большому счету, когда вся аппаратура работает на славу, само тело, из этих аппаратов сложенное, вообще не интересует, есть оно действительно или его нет. Этим вопросом заведует соответствующее бюро.
Ну, в системе схем еще заложены процессы самоуничтожения, всякие импровизации амбиций, запреты, пароли, экстазы, все это подчас крайне оригинально. Естественно, язык, речевые структуры — чуть ли не отдельный разговор, т.к. они способны, при поощрении иных деталей, достигать головокружительных высот. Вот оно, тело. Может быть, в конечном счете, само — некая структура. Но ему-то что с того. Оно — тело.
— Допустим, есть монады. Это такие… штуковины, в которых всегда содержится все, что только может содержаться и быть. В общем и целом, в монадах содержится универсум. Монады очень просто состоят из… первоэлементов, ну или частей. В элементах — стройматериал, а в монаде — механизм, способный строить целый мир. Этот великий союз, способный строить целый мир. Этот великий союз сырья и индустрии существует всегда, потому что времени нет. Время латентно покоится где-то в начале механики монады, в тесной связи с индустрией универсума.
Что-то, что невозможно и некому определить, что никак не проявляется… Оно однажды берет первоэлементы, сколько нужно, и легко лепит из них, допустим, инструмент. В инструменте имеются мониторы, анализаторы, память, пульт, наборы разных примочек и т.д.— все из тех же первочастей. Потом это что-то из того же материала создает себе вид, или тело. Берет монады по надобности и заносит их в свою первомашину. При этом помогает себе новыми руками и вообще активно пользуется своей формой, чехлом.
В машине он анализирует (предположительно) возможности монад и придумывает (грубо говоря) план их запуска. Вероятно, ему скучно или как-то одиноко, а может быть — интересно, или иначе он поступать не может. Как бы там ни было, он нажал кнопку и стал смотреть в экран (так нагляднее). Ключик инструмента запустил механизмы монад и они начали раскручиваться, развиваться во времени. В шесть, как гласит предание, этапов получился универсум как таковой. В нем все установилось согласно конкретным заданным функциям и объективным законам. Седьмой тур стал перекур. Дальше наглядно получились Адам, Ева и подробно разработанный Эдем. Деревья, плоды, все совершенно и гармонично. Так прошло огромное количество оперативных времен. Устроитель понял, что у него вроде бы все получилось, но отчего-то пропал интерес. Оттого, что все сразу, или по заказу, и будто ничего и не происходит. Однообразно шевелится изображение и все. Устроитель и организатор смотал все реверсом обратно, покинул свое тело и возник в теле инструмента, прочувствовал изнутри картинку и ее возможности, мог переделать формы всех тел, хотя это вряд ли что-то меняло. Потом пустил измененный сценарий. Адама искусила плодом Ева, ее искусил Змей, предварительно заявленный как бунтующая сознательная монада, за свою безумную гордыню втиснутая в первоэвм насильно. Тогда смотреть в монитор стало интересно. Универсум выдал процесс грехопадения, изгнания и дальнейших фрикций, как само собой разумеющееся. Программисту фокус понравился. Индустрия гудела, время текло, сознание становилось, а первомашина была немного перелеплена, для создания эффекта Великой Беспредельной Вселенной. Карусель с миром, его князьями, сеемым ими искусом, потопами и страстями заработала. Учителя учили, что есть Бог, давали ему названия, имея в виду то Что-то, которое лепило из элементов всякие вещи и запросто оказывалось в любой из них. Они говорили, что Бог может быть во всем, даже сразу всюду, и в них самих, в людях. Стало быть, и в князьях, и в уродах, и в убийцах, и в предателях, и в блудницах.
Самые башковитые из Наставников непостижимым образом имели в виду, что Бог есть во всех вещах именно потому, что его нет, а вещи, им сделанные, есть. То есть, единственный способ прийти к ощущению Бога — это иметь дело с вещами и формами, в которых он может запросто находиться. Наставники, наверное, понимали, что и их тела — такие же формы, слепленные из тех же первоматериалов. А не будь всего этого — было бы снова не по чем судить о наличии Бога, да и не кому. Потому в него и верят, что его нет, а все им созданное есть.
А если представить себе картину… некое место, где кто-то куда-то идет, подбирает из-под ног кусок ландшафта и ест, как вполне пригодную пищу, потом из еще одного такого же куска делает себе мозг, вставляет в голову и забавляется мыслями. Затем из того же окружающего материала лепит дом, снимает с плеч голову (чтобы опять не наклоняться вниз за новым куском) и перелепливает ее в какое-то устройство. Скармливает ему свою руку, тут же покидает свой безголовый чехол и просачивается куда угодно еще: в стену дома, в почву, в любой участок этого места или во все месторождение сразу. Когда кто-то способен быть во всем (им же слепленном), но при этом оставаться в одиночестве — вряд ли эта забава будет долгой, учитывая и то, что времени там нет. И этот некто, ныряя снова и снова в формы, шевелясь в них своей сутью, видимо, постиг, что в самом материале скрыто что-то такое. Где-то в глубине структур этого универсального сырья спит кто-то еще, а может быть — какая-то часть самого ныряльщика-строителя. И она в перспективе очень бы подошла для общения (причем, не важно — какого). Тогда ныряльщик и приходит к выводу: надо пускать монадную индустрию так, чтобы из удивительного сырья вышла эта вторая персона. Пусть она может оказаться только отражением, там будет видно. Так и пошло. И до сих пор идет. Конечно, циклично, но все таки без пошлых самоповторов в деталях. А тот, кого нет, мог так глубоко нырнуть в межатомные пучины, что встретил-таки там кого-то еще, и они вполне могли нырнуть там друг в друга, обеспечив этим местную Бесконечность, чтобы под этим термином ни подразумевалось…
— Если бы старость не знала, что молодость может. Возьмем клише средней расхожести: «Да, Уильям Берроуз был признанным лидером современной литературы, величиной, настоящим авторитетом, ужасным и своенравным сент-луисским миссионером, это да, это да. Великолепный поток сознания, слип-стрём, влияние на богемный молодняк, пожизненный нонконформизм, безусловно. Но в кого в итоге превратился наш Буйвол Билл? В сморщенного дедугана-маразматика, в антикварную корягу, мало чем отличающуюся от тысяч других состарившихся педофилов. Время берет в свое, и — капец! Гиганта наркомысли водят под костлявые ручки несколько слащавых молодцеватых эпигонов, претендующих поле похорон на часть лаврового веника. Гигант Ли под конец уже и говорил-то, как лягушка клекочет. И не пишется больше, и вообще замахался. Дряхлость, распад — вот что предлагал У.Б. под финиш. Немощь, бессилие и, наверняка, язвительное брюзжание. Все, нету никакого Билла, остались только регалии и бывшие достижения, на которые молятся вымирающие кучки битников, хиппанов, пункеров и снобов, не смеющих перешагнуть через святыни. Где-то так, в принципе.
Теперь вот что: это может говорить только, я подчеркиваю, только молодой человеческий субъект. Он уверен в своих силах, ознакомлен со своими способностями и наклонностями и т.д. Он считает, что именно молодость сменяет в пиковой точке идущие на спад культы. Он уважает наследие, но смеется над постыдной, на его взгляд, старостью. Это вполне нормально.
Однако, молодой бык как раз по причине своего возраста способен судить о ситуации весьма и весьма поверхностно. Ему же хуже. Да, он знает, чем оканчивается органическая форма жизни, он экспериментирует с энергетикой, с кучами «измов» и «азмов», но не постигает принципа ситуации. Это происходит потому, что бык слишком в нее вовлечен. Ему некогда распознать, он обуреваем рефлексами деятельности. Если быку процитировать слова покойного поэта Бродского, что «великая литература прошлого смиряет гордыню наследников мастерством и широтой охвата», то ответом молодости будет резонное замечание, что такая ситуация напоминает попытку покойника, вылезшего из могилы, схватить собственный призрак.
Прошлое существует только в настоящем, и целиком от него зависимо. Настоящее знает о существовании будущего, и неизбежно становится прошлым. Делать из будущего абсолютный смысл бессмысленно. Это все равно что всегда опаздывать на мгновение, жить в отставании от скоростей восприятия и света или, представив себя самого светом, тащить за собой «конец тоннеля» по замкнутому кольцу. Так и происходит. Человеческий опыт постоянно говорит о раздробленности времени. Такие иллюзии памяти, как длительность и непрерывность процессов жизни говорят всего лишь о гармонично заданной функции графика, движущегося по точкам. Античные слуги Софии знали о корпускулах времени, современные спецы по нейронам и клеточной проводимости узнают о внутренне присущей материи частоте стробоскопического существования. Теперь — время для короткого отступления.
Сжато о двухмерности восприятия: пространство, воспринимаемое человеком мгновенно — это искривленная плоскость; человек сам, являясь совокупностью физических органов и волновых параметров, состоит из ряда различных поверхностей; органы восприятия — это точечные рецепторы на искривленных плоскостях кожи, тканей и т. д., затем каналы-проводники, где сигнал идет от одной клеточной мембраны (плоскости) к другой; отражение на сетчатке, тактильные ощущения (всей площадью кожного покрова), слух, вкус, нюх — все это имеет механизм, работающий в двухмерном режиме. Плоская картинка, обобщающая информацию обо всех обнаруженных поверхностях, одновременно с этим говорит, что и тот, кто ее в себе построил, ничем от обнаруженного существенно не отличается. Человек воспринимает двухмерный мир соответственно, потому что сам двумерен, как составная часть мира.
Итак, объем виртуален, иначе говоря, существует как возможная величина реальности; он существует как возможная вследствие феномена памяти — сохранения параметров, прошедших путь по внутренним каналам восприятия. Именно с работой запоминающего аппарата связан комплекс представлений о времени. Имея время, мы сразу же обретаем, или получаем перспективу. С картиной мира на сетчатке глаз, слыша звуки, ощупывая отдельные части действительности, мы находимся в синхронном процессе, и в это же время всегда в прошедшей секунде.
Теперь представим себе калейдоскоп. Допустим, что в нем одна узорная картинка совершенно незаметно и плавно превращается в следующую. Это распространенная модель.
Теперь представляем жизнь человека, как последовательность одноформатных плоских изображений (имея в виду и звук, вкус и т. д.), идущих впритык друг за другом, наподобие листов в книге). Эта горизонтальная стопа картинок растянулась в обе стороны бесконечности. Через стопу идет, как по нити, импульс — некая живая (оживляющая) точка, будто бы ртуть ползет по шкале термометра. Все те листы в стопе, через которые эта точка-импульс уже прошла, могут считаться существующими только в памяти (а память — сноска на каждом новом листе, обеспечивающая перспективу). Те листы, куда точка-импульс еще не добралась, существуют для нее только в качестве перспективы (так будущее оказывается прошлым и индивид упирается лицом себе в затылок), т.е. это для нее — залог памяти в условиях течения времени, но реально для точки-импульса непройденных листов не существует. Их заслоняет собой тот лист, где точка-импульс оказалась сию секунду. Именно в этом листе в данный миг, благодаря структуре этого листа, точка может ощущать себя живой и существующей; именно в этом листе точка-импульс имеет дело с Реальностью. Настоящий процесс — это точка, не имеющая размера. Миг данного листа — это вечность. Место, где расположена точка на данном листе, не имеет значения без времени. Это место — в вечности.
Снова калейдоскоп: смена листов-картин происходит по принципу, описанному для калейдоскопа. Соединим оба образа. Пустая труба, в которой есть только линза с зеркалом и компонентами узора. Листы, пройденные точкой-импульсом, становятся теперь пустотой в трубе. Сама линза, с узорной картиной на ней — данный, миговый лист, оживленный точкой-импульсом и дающий ей шанс почувствовать себя живой. Иначе говоря, это единственное Здесь, единое Сейчас. Будущие листы, предстоящие по другую сторону линзы — их тоже нет, есть только свет, обеспечивающий им возможность попасть в калейдоскоп. Если брать через большие интервалы, то листы-картины отличны по изображению друг от друга. А рядом стоящие — почти полные копии. Это происходит потому, что линза калейдоскопа поворачивается, или движется. По крайней мере, на идею движения работает ассамблея «Память-Время». Но в каждом отдельном отдельно взятом листе, в его Здесь-Сейчас, линза полностью неподвижна. То есть, о процессе в калейдоскопе мы можем судить только благодаря факту движения, т.е. тому, чего Здесь и Сейчас нет. Можно говорить «еще нет» или «уже нет» — это ничего не меняет.
Если рассмотреть застывшую картину в калейдоскопе, с застрявшей в ней Здесьсейчасной точкой-импульсом, то можно уловить какие-то намеки на несуществующие прошедшие и будущие картины-листы в деталях, в композиции. Здесь время вспомнить об искусствах и музах. Живопись вообще и существует благодаря наличию у человека «калейдоскопического» принципа. Живопись — это иллюстрация работы этого принципа, как и другие искусства. По жесткости своей двумерности с живопись сможет соперничать только литература, зато музыка — самая тонкая и максимально приближенная к Здесьсейчасности вещь. Ну, а не так давно изобретенное кино — лучший наглядный пример и для принципа калейдоскопа, и по теме двумерности: все знают, как выглядит кинопленка. Так вот, искусства для человечества — это не просто модель принципа калейдоскопа, это огромная возможность. Возможность рассмотреть застывшую картину на линзе и понять, что все абсолютно равнозначно, что картина есть всегда и что выбирать не из чего. Неужели стопа картин началась с рождением ребенка? Или с образованием зародыша в утробе? И неужели линза меркнет после смерти? А как насчет того, что существует картина и точка-импульс, а все движение материала, зародышей, людей, посмертных процессов, следующих процессов, следующих стадий, видов, этапов и т.д., все это — иллюзорно? То есть, всегда что-то будет выступать в качестве основы для калейдоскопа, только называться он может как-то иначе. Это вечность мгновения, только с оборотной стороны. А о картине на неподвижной линзе можно судить, используя знания композиции, символики, психологии и прочее, и прочее. По ней можно гадать, на нее можно молиться, можно быть в ней молодым, можно старым. Важно только прийти к постижению: вот вневременная Реальность, и я буду продолжать пульсировать в ней и общаться с ней, или же найду в картине мира выход (вход) и выйду за проявленное, по другую сторону всего, что движется в своей замкнутой перспективности. Скорее всего, этот выход всегда находится в точке-импульсе, в человеческой сути. Покинуть стопу тяжко, покинуть лист чуть легче, а перестать пользоваться калейдоскопом совсем просто.
— Подумать только! Кто бы мог себе представить! И так далее, и тому подобное… Да, Каркас, ты прав — в этой жизни стоит быть принципиальным. Любой ценой. Только и всего… Согласись, ведь это правда, если по-честному. И никак иначе.
Что там еще на горизонте? «Паразиты сознания»? Сознание — это паразит. И разумеется он сам собой, что очевидно по причине его естественности. Не так ли? Пойдем в Универсам.
Боже праведный, как на ладони. Все вышесказанное несомненно — бред. Бред отношений, богопознания, миссионерства и бред собачий… Мы, квалифицированные лингвисты, никогда не опустимся с высот своих ученых степеней… до похабных наездов на… безмазовое фуфло. Стоит ли упоминать еще и о том, что…
Пенелопа, пока есть время, понаблюдай за своими аскаридами. И возьмись за дело с душой.
Душа моя нежна,
как будто бы из воска,
податлива, тонка,
наивна, как березка.
Она сидит во мне,
как ангел во плоти,
но как ее найти!?…
… тра-ля-ля-ля
перед грозой так пахнут розы…
Видели ли вы монаду? Может быть, в недрах биохимии, в нерасщепляемых ядерных белках… Было бы логично что-нибудь обобщить. Все люди в той или иной степени склонны… к концептуализации. С самого начала водолаза-хакера достает мысль о собственной тривиальности, банальности; она становится навязчивой структурой, но затем наш славный шериф-реформатор концептуализирует свои трюизмы. Уже рангом выше… Позолота вместо перхоти… Знаешь, Фердинанд, не обижайся, но все привычки — от тела. Кармапа избавился от родного трупа. Дело сделано.
А чего стоят циклы, преподобный Лютер! В нашей штгане шекш ешть!… Выпишите им глюконат хмеля, что ли… Приурочим под фиаско джихада и провал Армагеддона. По крайней мере, это разумно… Роботы — это прекрасно, да… Можно стать Уроборосом, изблевывающим собственный хвост. Образ ясен, он означает Очищение. Это и есть Катарсис.