Нет, одиночество — это не пустота. Внутри одиночества существует множество различных вещей, и образов, и отношений, большая часть из которых — чужие, посторонние влияния и вмешательства. Я еду в почти пустом вечернем автобусе по городской окраине. Еду этим маршрутом миллиардный раз. Мне не скучно, нет, нисколько. Я вижу за окном всё то же, неизменное в своем небытии. Это пыльный с глубокими выбоинами серый и безразличный асфальт, откровенно выставляющий на обозрение свои незамысловатые щебневые внутренности. По эту сторону стекла я точно так же безразличен. Киваю в такт попадания колес в ямы, соглашаюсь с мыслью, что мне не скучно, даже ничуть не больно. А вчера шел дождь. Да, в своем катабазисе, впаянном в немую капсулу двух недель, я тяну срок времени вместе с ночным шорохом тараканов в старых газетах, с голосами улицы, соседей в застенках полусонной жилплощади, с собственным мнением собственного желудка, который диктует — и я подчиняюсь, не слепо, не униженно, но с привычным хозяйским иммунитетом, как относятся к паразиту. Многое изменилось снаружи с тех пор, как ничего не осталось внутри. Паразит остался без хозяина, по крайней мере, без видимого содержателя. Ночные шумы стали приглушенней, и новый организм со старой памятью стал деликатно избавляться от сонной и инертной рефлексии. Редко открывающая свои перламутровые глаза ирония окончательно подмяла под себя и поглотила то, что условно соотносилось с реальностью как юмор. Одиночество, если присмотреться, заполнено до отказа подобными предметами, и все их создал не я, как впрочем и само одиночество, и самого себя. Я продолжаю думать, но не жить и мне становится печально. Постепенно печаль оказывается ложью, за которой до поры успешно скрывалась ненависть, злоба, ярость, жестокость, праведная подлость и бережно вынашиваемая где-то в области носоглотки кровожадность. Высокая степень автоматизма, вполне духовного и разумного, переросшего всякую философию, как тупость, и нервозность, как слепоту, позволяет фиксировать где-то внутри моего существования нечто живое, зеркально ориентирующееся в дебрях радости и тоски, пульсирующее отдельным источником веры, любви и надежды. Это нечто совсем невелико, не то что раньше, однако и оно пытается осмысленно фиксировать всё существование. Это мое личное бывшее беспрекословное и неукоснительное достояние, выражающееся, как и прежде в виде самоидентификатора — «я», я. Теперь оно занимает немного места, тоже испытывает одиночество, помнит всё происшедшее до нынешнего момента и гордо существует, как то же самое полное я. Оно не осознает своей мерзости и отвратительности внутри пустого холодного пространства, лёжа глубоко внутри, на самом дне, в самом темном и сыром углу черного выжженного помещения. Совесть уже давно не щит для обороны от самого себя , ирония связана только с наружными зеркальными объектами, так что это самоосознание лежит там полузасохшим комком условий и страдает. От этих страданий только растет тошнота и злость. Самое заветное и главное теперь — уничтожить этого слизняка, стереть эту абстракцию, гниющую внутри от рождения и проецирующую свою радужно-грязную блевотину на окружающее счастье. Устранить это «я», как помеху, как мертвый орган, в котором отпала необходимость и который способен только на одно — тянуть назад, в иллюзорные страдания и страсти, в буйство мелочных недоразвитых чувств, в чушь и слякоть, в смерть. Лужи высыхают моментально, и одиночество огромно настолько же, насколько оно спокойно и всепроникновенно. Когда ночь разовьет свой обычный инфернальный сюжет, тогда станет меньше шумов, посторонних сознаний, всплесков и событий быта по соседству, чужих чувств и обстоятельств. Исчезнет и это мелкое живое, уже безымянное, теряющее свой инстинктивный душок вместе с остатками претензий называться «живым» или как угодно. В черной тишине дома останутся звуки и движения тараканов, крыс и других паразитов ночи, но эта суета, которая для них — борьба за жизнь или за счастье, эта суета далеко-далеко внизу, уже недосягаемо в прошлом, откуда не видно ни надменного розового овала солнца, ни бога, раздвигающего рамки и влазящего неопределимым потоком тебе вовнутрь, вытесняющего всё подготовительное и человеческое, всё чувственное и суетливое. Какая разница, в конце-то концов, когда даже пустота — это лишь компонент необъяснимого для единичной сознательной слизи Одиночества. С кем-то и не случается….