Над Республикой Ичкерией всходило июльское солнце. Утренний свет только начал омывать волнами тепла огромное, по понятиям Чечни, поле, из которого время от времени вылетали небольшие пегие птицы. Ничто, за исключением гула бронетранспортеров и крика мужских голосов по радио, не нарушало естественной, природной тишины.
Полное его Ф.И.О. было — Джузеппе Давидович Драпов, но внутренне он уже давно не называл себя никак. Научившись абстрагироваться от своего космополитичного имени, Джузеппе понемногу начал практиковать абстрагирование и от элементов так называемой «действительности», находя в их нестабильном присутствии все ту же сущность интернационального коллажа; коллажа, стогль свойственного культуре конца ХХ века, с ее абсурдной парадоксальностью и поразительной поверхностностью, когда абсолютно никого не интересует, а почему у тебя именно такое Отчество, Имя и Фамилия.
Конпляное поле, в котором с головой был скрыт Джузеппе, чутко отзывалось на малейшие дуновения восточного ветра. Листья марихуаны легко шелестели, соприкасаясь друг с другом, и эот равномерный шум постепенно превращался в стабильный, нерпоницаемый звуковой фон. С восходом солнца спешили оживитьтся и миллионы разных насекомых, для которых это оле был целым миром, полным пищи, опасностей, соблазнов и приключений. А уж какие параллельные миры таили в себе иные соблазны и наказания, находясь на границе конопляных джунглей, это для насекомых было вопросом, по крайней мере, следующей жизни.
Джузеппе же, в отличие от окружавших его насекомых, не питал особенной страсти к таким элементам местного коллажа, как «Нынешняя жизнь», «Следующая жизнь» и все «предыдущие». Даже если «Следующая жизнь» Джузеппе Драпова была еще одним параллельным миром, наподобие далеких сизых гор, видимых отсюда, то сам Джузеппе не считал, что его будущее место — там и не уделял этим горам никакого внимания. Его гораздо больше занимал шумовой фон држащих на ветру конопляных листьев. В недрах этой звуковой стены понемногу стали возникать новые, ни на что не похожие отдельные звуки. Лишь после нескольких минут тщательного и деликатного вслушивания стало очевидно, что новые звуки исходят не из иассы конопляных стеблей и листьев, а сверху, из того элемента жизненной повести, который в любой ее части и главе называется «Небо». Эти звуки с большой долей приблизительности и компромиссности можно было бы сравнить со стрекотом монгомиллионной армии кузнечиков, либо со свистом огромной стаи возбужденных стрижей, летящих где-то вдалеке, либо, — и скорее всего, — с равномерным, но изрядно усиленным вибрирующим звоном высоковольтных сетей. Над полем, одноко, не наблюдалось ни одной из перечисленных сравнительных групп, ни даже единичных их представителей. Поэтому Джузеппе счел этот звук, разлитый над землей четким слоем, рпоявлением действия ЛСД, доза которого начала интенсивно абсорбироваться в его организме. Теперь становилось все более возможным ощущение осмысленности всего вокруг и одухотворенности отдельных его частей. Джузеппе чувствовал ритм дыхания поля, самостоятельные ритмы каждого из растений, даже особенный язык этих коренящихся в земле стеблей. По возникшей напряженной паузе, затем перешедшей во всплеск растительных голосов, Джузеппе понял, что теперь он в этом поле не один, теперь поле делят с ним, по крайней мере, двое. Вибрирующий звон в небе выдал полосу пронзительных искажений, отчего Джузеппе решил, что эти двое — вряд ли смогут сыграть для него роли радушных друзей. Впрочем, это нисколько не волновало его. Джузеппе сидел неподвижно, и коллаж под названием «Нынешняя жизнь» выглядел, как буро-зеленая растительная масса с бледно-тозовым круглым акцентом сосредоточенного лица. На самом деле конопляные заросли виделись Джузеппе как снопы всех возможных цветовых оттенков. Небо играло лазурью и ярко красной рябью, в поле сверху вливались жизненно-желтые витые струи, при соприкосновением с которыми каждое из растений моментально окрашивалось из сине-зеленого в ослепительный фиолетовый цвет, а земля мерцала то тускло-оранжевым, то перламутровым светом, отчего малиновые листья конопли на короткие мнгновения казались крупнее и массмвнее.
Джузеппе превосходно помнил, что ЛСД он принял несколько миллионов лет тому назад, и там, где он его принял, это называлось условно «4В»: «войти в вибрационное восстановление». ЛСД же именовалось Вибрационным Восстановителем. С тех самых пор, а, если серьезно, то гораздо раньше, и началась Большая Игра. С ее началом, хотя знающие люди намекают нам сквозь тюремные решетки своего интеллекта, что никакого начала у Игры никогда не было, так вот, с началом Игры Джузеппе стал видеть сны. Поначалу он сам предпочитал строить их инертные лабиринты, но как-то попробовал пустить сновидение на самотек, придав ему статус рождающейся в хаосе и пока бесформенной стихии, благо Восстановитель работал отменно. Эта проба по счастливой иронии Игры совпала с моментом очередного обретения плоти, и Джузеппе на какое-то время потерял контроль и ориентацию, а попросту говоря его временно не стало. Очнулся, а вернее — зажил, он в совершенно чужом, но до муки знакомом теле, лежавшем на правом боку среди какого-то электро-механического шума. Тут же Джузеппе, а тогда его звали Сатссастскаил, понял, что спит. Сориентировавшись в теле, он вскоре смог увидеть изображение из этого сна. Перед его взором возникло лежащее на правом боку среди бурых полос тело. Этот Джузеппе, в точности снящийся самому себе, тоже спал. Сатссастскаил в новом своем теле, которое называлось уже Аригриматолулосха-Иллигри, проделал предыдущий трюк и увидел в своем очередном сне то, что и ожидал: спящее на правом боку среди металлического блеска тело. Каждому следущему снилось то же самое, лишь фон слегка менял цвет и фактуру. Все, кому когда-нибудь осознанно снилось, что он спит и видит сон о себе спящем, котрому снится тот же сон, — все в определенном месте понимают, что происходит и что нужно делать дальше. Джузеппе хватило энергии и сил не залазить в бездны этого зхеркального коридора однотипных снов, и он понял, что имеет дело с бесконечностью своего осознанного и визуализированного духа. Теперь, чтобы выйти оттуда, надо было просто решится — и проснуться в ком-нибудь из этих спящих миражей занимательной реальности. Джузеппе знал — все равно, в ком. Он знал также и то, что, если при Переходе действие Восстановителя иссякнет, то его аналог вполне можно будет найти в том мире, где он предпочтет очнуться. И действительно, не было никакой разницы, где ты проснулся, если, конечно, ты проснулся, чтобы продолжить играть.
Когда Джузеппе стал просыпаться, то по иронии Игры краем своего осознания заметил, что вместе с ним стал просыпаться и его сосед по зеркальному коридору, то есть, он же. Отчасти из-за этого, отчасти из-за всеобщей энтропии, часть Джузеппе была втянута как свет сознания в соседнее его тело. Таким образом, когда в двух различных мирах очнулось от тяжкого сна сразу двое, имевшие отношение к одному, случилось следующее. Вначале Джузеппе видел перед собой два мира одновременно, даже, закрывая поочередно глаза. Оба они уже не снились, поскольку другой аспект Джузеппе тоже видел их, однако ни один из этой пары миров не мог, наконец, выкатиться на передний план и начать доминировать, как обычно. Этому мешала полная синхронность сознания Джузеппе в обоих проснувшихся. Оба он еще помнили свой сон о себе, и оба же не могли сделать выбор между двумя реальностями, резонно считая оба явившихся им мира таким же сном, как, собственно, и они сами, разве что предельно дуализированным. Затем Джузеппе вспомнил или, вернее, догадался, что он проснулся с целью выхода из заколызованного сновидения. Это вызвало в не яркое воспоминание об Игре и о дальнейшей несущественности всякого выбора, поскольку реальность одна и все ее бесчисленные проявления говорят именно и только об этом. Тут же в Джузеппе высвобо дились последние ударные волны Восстановителя, и благодаря этому оба мира сошлись в одно захватывающее сновидение. У Джузеппе мелькнула мысль, что суперпозиция, хотя он и испытывает ее уже в который раз, все так же захватывает дух у всего его сушества. Захватывает по всем правилам Игры, чтобы через мнгновение отпустить его в этот мировой сон, где он пожелал проснуться. В момент суперпозиции в одном из сходящихся миров случилась седьмая мировая война, что привело к полному уничтожению четырнадцати объектов их планетарной системы. Это, кстати говоря, выразилось в другом, уцелевшем мире в форме ростков шизофрении богопостижения, запавших глубоко в сердцевину каждой живой души. Ведь всем рано или поздно становится ясным и очевидным, что в Игре проиграть невозможно, если конечно это настоящая Игра.
Итак, Джузеппе в тысячный раз очнулся и поднял голову. Разноцветная стена конопляного поля заходила, задвигалась, подобно проволочной радуге и, наконец, расступилась. Из образовавшегося перламутрового проема сначала выпорхнули в небо две птицы, окруженные золотым сиянием, а затем показались два небритых лица, принадлежащие вооруженным чеченам. Их защитная форма была припорошена пыльцой, как впрочем и вся фигура сидящего напротив чечен Джузеппе. Мнгновение в эфире, питаемом ЛСД и энергией планового поля, царила тишина наподобие той, что раздается в редкие мнгновения в каком-нибудь большом безалаберном русском роддоме. Затем чечены стали злобно кричать на своем воинственном и лаконичном диалекте, совершенно не понимая, как это сидящий человек мог в мнгновение ока исчезнуть у них на глазах. Над полем продрейфовал трижды перепроданный боевой вертолет. Конопля захлебнулась своими судорожными волнами и грохотом лопастей, бессмыслено догоняющих друг друга. Дав пару коротких очередей куда-то в марихуану, чечены двинулись на поиски скрывшегося незнакомца. Они подобно двум грузным оленям ломились вперед, сминая высокие стебли, давя несчастных насекомых и оглушительно чихая в поднятом облаке пыльцы. Грозно выкрикивая ругательства военного времени, солдаты бежали по параллельным траекториям, высоко подняв акээмы и крутя головами, обмотанными зеленого цвета косынками. Вертолет, пытаясь облегчить им задачу, заходил на новый круг. Джузеппе двигался крайне осторожно и не слишком быстро, потому что это мешало бы ему вслушиваться в голс поля и тонкий пеленговый слой над землей. Наконец, в противоположном от беснующихся чечен углу поля он сел на корточки, достал из-за пазухи маленький нож и стал соскребать с шеи и рук слой темной налипшей пыльцы. Пока в руках Джузеппе находилось достаточное количество плана, он предпочитал не строить планов на будущее. Его ближайшая задача-минимум, — проснутися и знать, что спишь, только играя в сон, — была им выполнена. Остальное должно было произойти само собой и оттого не называлось никак и не облекалось привычной шелухой мыслей.
Один из чечен через час безрезультатного блуждания в конопле вдруг поднял руку и обратил внимание своего единоверца на тонкий столбик сизого дыма, поднимающийся справа от них, метрах в пяти. Когда две пары шнурованных ботинок военного образца обступили по бокам лежащего навзничь Джузеппе Драпова, он нисколько не удивился, потому что уже крепко спал, излучая во все стороны гармонические волны умиротворенности, милости и спокойствия.
База чеченских боевиков располагалась в горах, которые с территории конопляной плантации казались далекими, сизыми и малопривлекательными для органической жизни. Два боевика, погрохатывая аммуницией, на плечах донесли беспробудного Джузеппе к плоскому расчищенному участку горной поверхности. Пока они отодвигали в сторону тяжелый щит, сбитый из массивных досок, открывая вход в тюремную яму, пленник распахнул глаза и увидел над собой бездонное в своей высокой чистоте небо, и в этом небе ослепительный и такой знакомый Игровой Ориентир. Осмотрев себя, Джузеппе обнаружил, что пока он спал, его не тронули и пальцем: ни ссадин, ни отодранных рукавов, ни кожевых ранений не было. Подошли чечены и, почти что ласково взяв пленного под руки, отвели его к темнице, а затем помогли спуститься по пятиметровой веревке вниз. Сказав напоследок что-то невразумительное, но обадривающее, они подняли веревку и с грохотом опустили щит. Небо сразу исчезло в абсолютно естественном бархате многообещающей тамноты. Эта часть всемирного коллажа была самой осмысленной, хотя остальные его вклейки, вставки и вырезки, 5ежесекундно обрастая мхом рефлексии и заразных аллюзий, этой тьмы пугались, не желая признавать ее центром композиции, перераспределяющим пестрые цветовые массы и ограничивающим произвол истеричных страстей формотворчества. Что ж, не станем упрекать приснившуюся нам форму за то, что она обнаружила в своей жизни неминуемую пустоту, а не необорот.
Сидя во мраке, Джузеппе лучше всего воспринимал забавную разницу между понятиями «спать» и «проснуться», по крайней мере этому забавному восприятию не мешали докучливые наружные образы. Наконец, после неопределенного срока времени, Джузеппе достиг особой точки, в которой и произошел Выход. Последнее, что приснилось этой точке, когда-то называвшейся Джузеппе Давидовичем Драповым, был океан вспоминающегося света, который явился так легко и всюду, что просто не оказалось такого места, где он мог бы не быть, хотя бы и чисто теоретически.
98 г., апрель.