РАСКАЧИВАЯСЬ НАД АСФАЛЬТОМ

Может, это и неинтересно, то что я собираюсь рассказать. Может даже тоска смертельная. Точно ничего сказать не могу, потому что не знаю. Просто мне охота кому-нибудь рассказать эту ерунду и лучше бы этот кто-то оказался моим другом.

Я живу в Новом Вертиго. Я здесь родился и вырос. Как известно, почти весь город — это заводы, магистрали и прочая мерзкая промышленность. Дышать тут тяжелее год от года, много всякой химии и тому подобного дерьма. Приезжайте в Н.Вертиго и вы запомните его навсегда! Здесь очень мило, правда. Милости просим.

Так вот, я живу еще в более-менее чистом районе, возле Парка Э.С.О. — Электронно-Синтетического Объединения. Это оттого, что мои родители — состоятельные люди. Особенно мой папа. Он возглавляет отдел в Восточном Банке. Не то чтобы он большая шишка, но по его же словам «кое-чего достиг». Прямо счастливец!

Ладно, я забыл сказать, что мне 19 лет, что я плевать хотел на этот город и что больше всего мне нравится музыка, но особенно та, которую играем мы. Мы — это чуть более десятка групп города Новый Вертиго. Такую музыку редко увидишь по ящику или услышишь по радио. Может, это даже и хорошо. Не знаю.

И вот, все это увлечение длится у меня с самого детства, лет с 10 или 12. Но я слушаю вообще очень разную музыку, всякую, и за это меня даже упрекали некоторые «соратники». Говорят, мол, эта всеядность разжижает мозги. А я думаю, что нет. Хотя и жидкий мозг — это классно. Представляете себе?

У всех гениев наверняка были жидкие мозги, и в конце концов они их расплескивали. Да, так оно и было.

Совсем забыл. Меня зовут Максимилиан, а друзья зовут Макс. Моего деда тоже звали Макс, но он умер пять лет назад далеко отсюда — в Вертиго. Мой дед был очень классный парень: отчаянный и умевший дружить.
 

У меня такое впечатление, что в Новом Вертиго почти всегда зима. А когда ваш родной до слез город поделен вдоль и поперек на промышленные зоны и секторы, то зима в нем совсем не прекрасна. Хотя, конечно, есть и лето, но оно почему-то слабо оседает в памяти.

Вот в старом Вертиго зимой очень даже ничего, на набережной или в парках. Я бывал там часто, ездил к своему деду. Он был драматургом, писал замечательные пьесы. Серьезные такие пьесы. Он даже был очень известен в театральных компаниях. Я-то недолюбливаю театр, что-то мне в нем не по сердцу. Как кульминация, так и актеры обязательно орут благим матом, как козлы резанные. И вообще — кругом стены, занавески, декорации и ни капли живого воздуха, ни ветра, ни дождя, ни неба. Скука.

Сами пьесы моего деда Макса может быть и хороши, я их никак не прочитаю — руки не доходят, но их воплощение на сцене не по мне. Дед Макс — отец моей матери, она до сих пор хранит все газеты с его интервью и статьями, программки спектаклей и сами пьесы. Моя мать вообще высококультурный человек. И я, как-никак должен блюсти эту семейную черту, быть «на уровне». Да-а…

Ну ладно, главное не это. Просто мне очень нравилось разговаривать с дедом, слушать его, сидеть у него в кабинете. Там, кстати, было большое окно, до потолка, и в него был виден ледовый каток за аллеей. Там всегда под вечер катались стройные девчонки в ярких костюмах. Мы с дедом смотрели на них и он отпускал иногда очень точные шутки. Мои бы родители оторопели, если б услышали.

Не забыть бы еще сказать, что недавно меня выгнали из Университета. Я там учился. Проучился чуть больше года и за неуспеваемость был отчислен. Я не жалею, ничего стоящего в этой идиотской конторе не было. Учился я на экономическом факультете, мог бы стать заправским менеджером, заимел бы собственный бассейн, так нет же, не приложил усилий, сплоховал. Ох, стыдно. Брат моего отца, дядя Сол, все капал мне на мозги, чтобы я шел к нему в мясообрабатывающую фирму, делать фарш из бедных животных. Но я поступил в Университет. Конечно, не по своей воле. Мне было как-то все равно, а родители втирали мне о трудностях жизни, о безработице, о нелегком хлебе землекопов, о личном бассейне. Еще бы, собственный бассейн! Уж там бы я устроил бордель на плаву.

Вот, отучился я сезон и меня выперли. Я купил в тот же день билет на электричку и поехал к своему приятелю в пригород Н.Вертиго. Ехать к Тол-Толу, как его мы кличем, целых полтора часа. Экспресс долетит и за полчаса, но это не по мне. Я люблю электрички в пригород, едешь в уютном салоне, смотришь на всякие подробности, все как в детстве. И метро я люблю больше, чем автобусы.

Тол-Тол — музыкант, играет на ударных в группе без всякого названия. Он живет один в маленьком коттедже, вернее, не совсем один. С ним ошивается огромная псина — Шоки и частенько в его доме можно увидеть всяких девушек. Я собирался остаться у Тол-Тола до завтра, собирался напиться с ним в честь моего ухода из мира наук, собирался чуть-чуть побезумствовать на его ударной установке. Я и раньше бывал у него, нам вместе всегда было весело. В этот раз я его не застал. Шоки скулил где-то в доме и звонил телефон. Вечно его не застанешь, когда необходимо смертельно напиться. Нет, я не алкаш. И я совсем не от горя хотел надраться, просто все меня достало: учеба, самодовольные студенты, холодная зима, пустота на улицах.

Я побродил вокруг Толова дома, но так никого и не встретил. Вообще в этом пригороде еще мрачнее, чем у нас. Тут и находятся мясные цеха дядюшки Сола, где я мог бы фуговать сосиски. Серые узкие улочки, хоть и чистые, но до того холодные, хоть беги. Всюду трубопроводы, какие-то люки. Я не стал задерживаться тут. Пошел обратно на станцию. На мне была моя дурацкая черная шляпа с круглыми полями, кожаная на меху авиационная куртка, латанные повсеместно штаны и по мартину на ногах. На куртку я попришивал всяких знаков и лозунгов, вроде «у кого короче, у того не стоит» и всякое такое. Словом, могли меня обуть в этом райончике за милую душу. Тут много таких, называют себя работягами. Какие они, к бесу, работяги? Им бы набраться под завязку и ножом махать. Работяги настоящие, те самые тихие, им бы от субботы до субботы и то ладно. Как подумаю, что за кайф работать в промышленной зоне, к примеру, в химсекторе, так лучше повеситься. Ни за что бы не пошел туда. Меня всякая монотонность так достает, что жить перестает хотеться. Я утром шел в Университет и не понимал, зачем? Очень многое не понимаю — зачем? Зачем бить тех, кто играет не ту музыку, что нравиться тебе? Вообще-то я не боюсь, что мне где-нибудь начистят рыло. Наших в городе тоже не мало, а за своих мы стоим будь здоров. Поэтому наших жмут редко, работает авторитет нашей прочной коммуны.

Я забыл как-то рассказать о том, что я совсем не меломан. Я сам играю и пою, значит, музыкант, получаюсь.
 

Не понимаю, как можно быть меломаном или фаном какой-то группы и самому не играть. Если тебе нравится эта музыка, то ведь мало ее только потреблять, хочется и сыграть также или даже лучше. Большинство говорят, что у них нет слуха, или таланта, или что работа — одно, а оттягиваться — другое. Это все чушь. Из тех, кто так говорит никто даже и не пробовал играть, они сразу уверены, что это у них не получится. Эта их упертость просто убивает! Вообще, сами виноваты. В определенном смысле и правда «каждый кузнец своего счастья», хоть это и дурацкая поговорка. В Университете каждый дебил ее тебе талдонит дни напролет. Охренеть можно.

Так вот, я постоянно был среди музыкантов нашего объединения. Но я не отирался, а играл, и играл только свою музыку и свои тексты, мне чужое играть неинтересно. Группа у нас — «Нейтральное Видео» называется. Две гитары и ритм-бокс. Я придумываю разные тексты. Наши держат меня за поэта, серьезно говорю. Прямо с ума сходят — поэт, поэт. Я не поэт вовсе, все это тексты и даже не стихи. Это по ящику «музыка на стихи», а мы не в ящике.

Самое время рассказать о нашей общине, коммуне, объединении, компании. Все это образовалось где-то лет пять назад, я еще пацаном был. Все, кто играл такую, альтернативную или необычную музыку, они знали друг друга. И как-то все такие группы стали существовать очень сплоченно; как братья все жили и играли. Это очень здорово.

Всего в нашей компании 12 или 13 групп, точно не знаю, потому что составы изменяются, группы возникают или наоборот. У нас нет какого-то своего постоянного клуба и, не смотря на это, все постоянно видят друг друга. Во-первых, на концерте почти всегда все вместе, во-вторых, ходим друг к другу, вместе перемещаемся по городу. И в городе есть несколько сборных мест. Здорово то, что все поддерживают друг друга. Это из-за того, что сам наш промышленный округ отрицает таких людей, как мы, и такую музыку. Мы как террористы, поэтому и сплочены вокруг музыкальной идеи.

А музыка у нас своеобразная, ее легко отличить от прочей. Вообще-то, она у всех одна и та же, но есть что-то общее. Что-то такое в нашем городе, какая-то особенность.

Музыка, конечно, по большей части злая (как пишут «динамичная») и довольно тяжелая. «Волопас и Машина» — у них куплеты тихие-тихие, мягкие-мягкие, а в припеве как начнется визг и лязг! У неподготовленного может кровь носом пойти. А вот у «Поло-227» все ровно, монотонно и печально. Вокалист их, по имени Вальтер, дойдет на сцене до нужного состояния и просто начинает выть. Я с самого начала участвовал в группе «Агрессив Фак», и играл там то на басу, то на гитаре. Но это так, помогал им просто. Вообще наши постоянно помогают друг дружке на концертах. Сейчас этой «Агрессивной Факии» уже нет. Из нее получилось две команды. Это происходит не из-за ссор, а потому что нужно что-то новое, старое надоедает. Хотя и ссоры бывают, и разные штуки, все же — люди, не роботы. И тут, бывает, появляются болваны, как и всюду. Идеальных обществ не бывает, я уверен.

Вот еще какое дело: у нас тут, видно, какая-то неконтролированная радиация и от этого много мутаций, особенно у людей творческих и «легкоранимых». Нет, не руки третьи растут и не по пять глаз, а в смысле психики. Может, какие испарения влияют или вибрации? Одни, например, очень нервные, другие говорят какую-то фигню о себе, а я — тоже с мутацией. Знаете с какой? У меня откуда-то мудрость не по годам. Честное слово, могу на Библии поклясться. Так что мутации здесь всякие есть, кому как повезет. Мои предки тоже с мутацией, они многих вещей понять не могут. Например, почему я такой, какой я есть. С мутантами нелегко общаться, это да.
 

Когда мне было 16 лет и я играл в «Агрессив Фак», у меня была девушка Ей было 17, ее звали Рита и она была в нашей компании. Очень красивая, я не преувеличиваю. Блондинка с серыми волосами. С этой жгучей блондинкой я и потерял свою драгоценную невинность. Но Рита была поверхностной и не особенно далекой, поэтому через полтора года она стала очень нервничать по моему поводу. Скандалы устраивала. Ей стал не по вкусу мой характер — то я уеду куда-то, то сплю днями напролет, то целый день вожусь с гитарой или выкину какой-нибудь номер перед ее подругами. Среди противоположного пола очень мало тех, кто может тебя спокойно понять. Все это из-за этой самой противоположности. И из-за секса. Я читал, что у голубых семьи очень прочные, прямо душа в душу. Кто знает, стоит ли родиться гомосеком только для обретения взаимопонимания? Может и стоит. А по большому счету я думаю, что никакого взаимопонимания достичь нельзя. Невозможно. Пока мозги такие, как у всех сейчас — никаких «душа в душу» не будет. Да и не надо. Только при измененном сознании возможен положительный контакт. Вот она, моя мудрость! Я же говорил — мутация у меня.

Так вот, Рита никак не могла меня понять. То есть совсем. А я знал, что понимать тут нечего, или ты со мной и мы вместе, или каждый сам по себе. Чего тут понимать, просто или быть, или не быть. И все дела. Вот идете вы в лес с топором, вы же не станете понимать всю эту ситуацию, просто вы или рубите дерево на дрова, или не рубите. А Рита все заявляла, что ей непонятно во мне то, се, другое. Я, конечно, пытался ей что-то объяснить, и про дерево это говорил, про дрова, и всякое другое. НЕ помогло. Но я так и предполагал. Рите важнее была компания, сплетни, и новые феньки, чем музыка и сам подход ко всему нашему движению. Парни, те мне завидовали, смотрели на Риту, как волки на козу. А мне вся эта ее суета надоела и я просто перестал с ней видеться и звонить прекратил. Она через два года слиняла с родителями в столицу. Это даже хорошо. Не буду встречать ее в городе, не будет и воспоминаний.

Воспоминания, ностальгия, фотографии — вот чего я терпеть не могу. Прошлое — такая же ложь, как и будущее.
 

Ну вот. Вернулся я обратно в город, вышел из электрички и прямо не знаю, что делать. Смерть, как неохота объясняться с родителями. Да и бесполезно: виновен и все тут. Ви-но-вен. Если б я учился в другом городе, то можно было скрывать эту новость по крайней мере до весны. Но я живу в трех остановках от этого чертового Университета. Из дома что ли сбежать? Некуда. Разве что к дяде Солу, производить фарш. Надоело все, скучно и противно. Дина вернется через три дня, концерт «Трупного Нектара» только завтра вечером, в шесть. Дина — это моя девушка. Точнее, женщина. А что, пора уж становиться взрослым, держать марку. Дина старше меня намного, к тому же образованнее — ее не отчисляли из Университета. Она лингвист и работает в муниципальном отделе культуры. Еще пишет статьи в еженедельники. Она сама со мной сошлась. Я бы не смог первый с ней познакомиться. Жгучая брюнетка. Я сам тоже черноволосый, так что мы, как две обгоревшие спички.

Отчего-то со мной всегда так — мои подруги обязательно старше меня. На взрослых меня тянет, детей я не люблю. Дина забавлялась, когда я вводил ее в курс дела, в смысле нашего движения. Мной-то она заинтересовалась всерьез. Прямо, любовь. Честное слово. Дина, наверное, меня понимает, потому что с ней я ни разу не ссорился и вообще не раздражался. А я не обламываюсь, что младше ее. В этом, видать, кроется моя мудрость. Так оно и есть.

Так вот, Дины еще не было в городе. Я на метро поехал к Коммунизму, там место наших встреч. Коммунизм — это высокое стеклянное здание телефонной компании, оно светится ночью, как маяк и там полно телефонисток. Название это придумал Кирилл, паренек, переехавший сюда с родителями из СССР. Он сразу сориентировался, молодец, и стал играть в «Волопасе и Машине» на гитаре. А Коммунизм сияет нам до сих пор безлунными буржуазными ночами. В сквере у подножия Коммунизма сидело трое. Это были мои бывшие одноклассники еще по школе. Они все работали в промзоне и сейчас не играли, а только ходили на концерты. Мы поболтали немного, я поведал о том, как меня выперли, причем, приукрасил все. Сказал, что вылетел с треском, что обозвал декана «старым вонючим козлом» и что плюнул прямо в портрет мэра города. Я очень часто начинаю врать. Не знаю, почему это происходит. Может, потому, что иначе будет совсем скучно и серо?

После подошли еще двое из «Трупного Нектара». Сказали, что концерт завтра в шесть, но все и так это знали. Один из подошедших предложил скинуться и взять на шестерых облатку «каоса». «Каос» — это наркотик, вроде подвида кислоты, очень популярный в наших краях. Его толкают в виде таблеток, по шесть штук в облатке. «Каос» — один из самых безопасных и более-менее дешевых «приходных ордеров». У меня совершенно не осталось денег и я сказал, что сегодня — пас. Постояли еще немного и я побрел дальше.

В эту пору в Новом Вертиго очень немного нашего «контингента». Дело все в том, что зимой многие едут или в столицу, или на юг, устраиваются там играть в клубах и пивных. К весне возвращаются. Некоторые остаются там. Я не ездил никуда, год учился в Университете, как я уже говорил, небезуспешно. Бывал-то я и в столице, и на юге и на восточном побережье, но это так, не играя в клубах, а просто с родителями или друзьями. Путешествовал.

Кстати о передвижениях. Нас всех, всю «волну Нового Вертиго» объединяет одна общая особенность: мы не пользуемся автомобилями. Тачек почти ни у кого нет. Ездим только на автобусах и трамваях, или пешком, в крайнем случае — на такси. Основное средство — метро. На тачке ездит только вся группа вместе с инструментами и аппаратом. Такой принцип у «волны Нового Вертиго». Это нас так называют в иногородней прессе. Умники.

Вот я и шел пешком. Потом сел на ограду в небольшом сквере и стал смотреть на голубей. Вспомнил, что у меня есть мелочь можно кому-нибудь позвонить. Я зашел в продуктовый магазин, там около входа был автомат. Пока я ждал, как закончит разговор молодая женщина, я слушал ее.

— Нет, нет и нет! — торопливо говорила она. Почти кричала. — Мы же с тобой договорились. Мало ли что я ему обещала! А я вовсе и не набиваю цену, что за глупости. Джени, мы с тобой еще вчера условились… И потом, какое ему ело? Он что, папа мне или мама? Обойдется! Это я тебе говорю… Да.

Я слушал-слушал и ушел поглубже в магазин. Мне всегда неприятно, если двое обсуждают третье лицо, или что-то планируют относительно него. Я и сам, бывало, так поступал и от этого мне было точно также противно. Я не скрываю.

Я еще не знал, кому позвонить. Решил — своему лучшему другу Слатту. Давненько я его не видел, то он в разъездах, то прячется где-то. Позвонил, но дома никого не было, или не отвечали. Тогда набрал номер Тол-Тола, он тоже не отвечал. И тут я вспомнил. Слатт и я когда-то были на вечеринке. И там он познакомил меня с одной девицей. Он сказал, что она клевая девка и что работает она в стриптиз-баре на Восточной Стороне. Правда, не сказал кем работает. Все тогда были уже поддатые, песни пели и всякое такое. Я был без Дины, мы тогда еще не были знакомы. Так вот, эта девица сказала мне свой телефон и оказалось, что это копия моего телефонного номера, только задом наперед и с нулем в конце. Легко вспомнить. Звали девицу Тина. Не то чтобы она мне очень понравилась, но так, ничего себе. Вообще, когда ты пьян, то тебе все ничего себе, если только ты не сползаешь в агрессию. Я после того звонил этой Тине раза три, мы мило беседовали, она даже звала, чтобы я к ней заходил, сам или со Слаттом. Я говорил — ладно, как-нибудь непременно зайду, но не заходил. Я чувствовал, что это какой-то театр, неискреннее приглашение, что-то было в этом натянутое. Но когда скучно, то отчего бы и не побеседовать? Я набрал обратный номер и добавил к нему необратный ноль. Трубку сняли сразу.

— Алло! — отчего-то заорал я на весь магазин.

— Да! тоже довольно грубо ответила Тина, не узнав меня.

— Это ты? спросил я чуть тише. — Ты, Тина?

— Да, а кто звонит?

— А как ты думаешь, кто? — спросил я таким голосом, будто я тот француз с лошадиным лицом, ну — Фернандель.

— Да кто это?! — недовольно повторила Тина. — Кто говорит?

— Спокойно, мэм, — ответил я тоже таким идиотически-шерифским тоном. Потом говорю. — Да это я, Макс. Не узнаешь?

— Макс? Что-то не помню, — сказала она, но голос стал приветливее. Похоже на то, что она в том баре занимается именно стриптизом. Это хорошо, это даже как-то возбуждает. — Который Макс? — спрашивает. — Фласс?

— Да-да, именно, — говорю я. Фласс — это действительно моя фамилия. — Привет, Тина.

— Привет! — говорит она. — Как дела?

Этот вопрос меня всегда просто бесит, прямо беда.

— Замечательно, — сказал я. Так оно и было. — Только скучно.

— Отчего же, Макс? — спрашивает.

— Да не знаю. Из Университета я ушел, забрал документы и ушел. Надоело, знаешь все, буду играть в своей группе.

— Ты что? Серьезно? — она удивилась, но как-то так, радостно.

Это вообще-то здорово, когда реакция у человека неожиданная. Мне-то больше нравится, иначе опять — театр.

— Конечно серьезно, — сказал я. Может, увидимся? Поболтаем.

— Слушай, я сейчас не могу, — сказала Тина очень вежливо. — Давай завтра у меня? Идет? Приходи утром, в 11. Да?

— Ладно, — сказал я. А сегодня никак нельзя? Ну, тогда договорились.

— Хорошо, пока! — сказала Тина уже совсем дружелюбно.

— Можно на концерт, — начал было я, но она уже повесила трубку.
 

Я прошелся немного по северному сектору промзоны, но никого не встретил. Выкурил две последние сигареты и решил пойти к своим, к остальным из нашего «Нейтронного Видео». Вик, гитарист, живет на 17 этаже, прямо над химическими цехами. Поэтому он оптимист. Я поднялся на его верхотуру и отчего-то мне расхотелось звонить в его дверь. Нет, он парень классный, но что-то мне было совсем неохота беседовать с ним о моем отчислении, о том, что нет нормального ударника. С Виком всегда говоришь одно и то же, и результата нет. Но играет он прилично. Видно, из-за химии. Вместо того, чтобы чесать язык вместе с Виком, я поднялся выше и вылез на крышу дома. Стал у оградки и начал смотреть на наш город. Вон там — мой дом. Сегодня приду туда, родители узнают «страшную правду» и начнется промывание моих мозгов. Родители мои очень консервативные люди. Считают, что длинноволосые ошиваются по притонам, толкают оружие, героин и порнографию и сеют разврат и хаос по всей стране. Бритоголовые и панки для них тоже — «длинноволосые». В общем, я наперед знаю, что родители будут мне говорить. Неохота это выслушивать, так как я уже этим сыт. Я еле-еле окончил колледж имени Св. Петра. Меня и оттуда неоднократно хотели выставить. Да, нет во мне стремления к знаниям. Нету.

Я подумал, а что, если сигануть вниз? Летишь себе и уже в полете, в эти секунды, все ложное умирает и с тобой падает только твое настоящее я. Оно молчит или дико орет, но зато это искренне, наплевав на чужие мнения. Может, ради этой искренности с собой и стоит прыгать с крыш.

Я походил еще, посмотрел на город, на трубы и хайвеи, на стеклянные стены южных офисных небоскребов, на свинцовые тучи. Потом спустился вниз на лифте и пошел к станции метро. Начал падать редкий снег.

В метро было сухо и светло. Вагон был полупустой и я сидел у двери, изучая рекламу. «Все, что вам нужно — это услуги »Феникс Компани", а «Феникс Компани» — это ваше благосостояние. Не сомневайтесь, на по пути! «Нет, мне нужно кое-что другое. Например, я захотел есть.

Вышел я у родного Парка Э.С.О. и направился домой. Если будет скандал, думал я, уйду к Дине. Хотя, этого мне не особенно хотелось. Мы с Диной сразу условились не жить вместе: я это и сам вычислил и она меня убедила. Встречаться гораздо лучше, чем жить постоянно вместе. В принципе, можно жить у кого-нибудь из наших, хоть месяц, хоть два. Но среди них немало мне подобных или тех, кто с семьями и всякое такое. Мой лучший друг Слатт живет со своими предками, наш программист ритм-бокса Ким, тоже самое, — с бабулей. Вообще, Ким как-то откололся от нас, стал все реже приходить к Вику на репетиции. Видать, скоро совсем отойдет от нас. Кстати, вот о чем я позабыл! О Слатте.

Слатт играет в группе »Слатт Бэнд", он вокалист и вообще ведущий. Мы с ним знакомы еще с колледжа. Слатт — специфическая фигура в Новом Вертиго. У него черные волосы ниже поясницы, в углу брови татуировка, античный профиль и одевается он в самое что-ни-на-есть рванье. Он мой лучший дружище, Слатт. Дело все в том, что, если мы с ним встречаемся, все равно где, то очень скоро начинаем «сходить с ума». Дурь из нас идет рекой, не остановишь. Однажды мы с ним просто встретились в южных секторах, а за оградой одной усадьбы — свадьба. Мы сначала подзуживали друг друга, а потом перелезли через эту ограду и побежали прямо туда. Бегали прямо по столам, у оркестра отобрали большую трубу и ей накрыли торт, хотели выкрасть невесту… Нас тога свинтили и мы до вечера сидели в участке полиции, вместе с проститутками с Большого Бульвара. Слатт и там не унимался. Побил меня на устроение группового секса за решеткой, прямо перед дежурным. У моего отца какие-то связи в мэрии или в полиции, так что сколько раз меня заметали за хулиганство и порчу имущества, столько и выпускали после звонка в участок. Меня наши называли «неприкасаемый Макс». Иногда я заведомо шел под это дело, чтоб у кого-нибудь из наших было меньше проблем. Поэтому меня уважают в коммуне, что я не боюсь и не брезгую провести «приятный вечерок» в камере. Ну и еще из-за наших со Слаттом безумств; Все же с психопатами всегда все осторожны и вежливы.

Да, а Слатт частенько употреблял «Гефест». Это штука покруче «Каоса». Синий порошок, действие чуть ли не сорок часов. Я тоже пробовал два раза, на больше денег не хватило. Но в тот день я Слатта так и не встретил. Просто захотелось есть и я пошел домой.
 

Не стану рассказывать о том, что было дома. Я все предугадал. Люди вычисляются за милю. В общем, одно дерьмо.

Кончилось тем, что я стал жить сам в нашем загородном доме, на мансарде. Готовил себе сам, деньги снимал со своего личного и совсем не густого счета. Такой независимости должно было хватить на месяц, при строгой экономии финансов. Вот где бы пригодилась моя утерянная специальность! Я же в проекте чертов экономист. Вот так да… Мои ездили к Дине, что-то и ей наговорили. Я виделся с ней один раз после ее приезда. Она была немного расстроена, и я сказал ей, что люблю ее, но что мне пока нужно побыть самому. А дело было вот в чем.

Я же все-таки пошел тогда, уже после скандала, к Тине. Не знаю почему, но пошел. Ничего такого я не хотел, но мне надо было просто поговорить с посторонним человеком. Пришел я не в 11, как она просила, а в 9 утра. Она не спала, а у нее в комнате сидел какой-то парень, лет 22-23.

Тина нас познакомила, его звали Фаэтан (наверняка, польского происхождения) и он писал какие-то метафизические эстетские эссе. Ну он и типчик! Есть просто эстеты и их часто называют снобами, но это не верно. Снобы — это не эстеты, а массовые типажи, корчащие из себя или аристократов или брезгливых интеллектуалов. Этот Фаэтан был круглый сноб. Мы с ним сразу стали как враги. Я не удержался и стал издеваться, у меня есть такая черта.

— Я не побеспокоил своим преждевременным визитом? — очень любезно спросил я. Он смотрел на меня с каким-то презрением. — Надеюсь, это не слишком оскорбительно?

— Что ты, совсем нет! — ответил мне он. — Люди в большинстве своем малоразборчивы в смысле корректности и такта. Так что, ничего страшного, валяй.

— Спасибо, весьма признателен, — сказал я. Такие типы не слушают что им говорят, зато стараются завалить тебя своими липовыми фразами. — Но я надолго не задержусь, — продолжал я. У меня еще масса дел, Университет, бассейн, курсы корректности и такта, абонемент в библиотеку Хилнеса.

— Рад за тебя, дружок, рад, — говорит этот тип.

— Не стоит, — говорю. За меня и так все рады, особенно родители. Кстати, ты давно принял гражданство? Он не ответил, смерил меня взглядом (прямо как в кино) и пошел на балкон, курить.

Тина все это слушала из кухни. Она подошла, поставила мне чашку кофе и села напротив.

— Чего ты злой? — спросила она с каким-то детским удивлением.

— Не знаю.

— Расслабься, — сказала она наигранно дружески, а сама нервно глянула в сторону балкона. — Все обойдется.

— Слушай, а почему ты работаешь там? — спросил я. Ну, в своем баре. Из-за денег или так, для работы?

— Что значит «для работы»? — она вроде «как бы» обиделась.

— Ну, я хочу сказать, нравится тебе эта работа или нет?

— Сейчас уже нет, — говорит мне она, а сама думает о чем-то своем. Потом встряхнулась и сделала улыбочку. — А тебе-то что?

— Просто хочу знать. Может, мне тоже устроиться к вам? — говорю я. — У вас как, места есть?

— Макс, перестань. Лучше расскажи, почему ты бросил учебу.

— Да надоело, — говорю. А вообще-то видно, что ей все равно. Какая-то она с самого начала рассеянная. Видно, я некстати зашел, а у нее какие-то свои планы или еще что.

— Может, сходим сегодня на концерт? — предложил я ей, хотя никуда уже с ней не хотел идти. Просто хотелось услышать то, что и ожидалось. — В клубе «П.Н.Н.» будет «Трупный Нектар».

— Извини, не могу, — сказала Тина. — Да я и не слушаю такие группы. Вообще сейчас у меня много всякой возни. Хочу переезжать отсюда и всякое такое. Понимаешь?

— Ладно, как-нибудь увидимся, — сказал я. Ну что, люди предсказуемы, так и есть. Я встал и ушел.

В метро я встретил Тол-Тола. Он сидел на скамье, ел чипсы и изучал объявления в газете «Драйв Нового Вертепа». От него я узнал, что концерт «Трупного Яда» отменили из-за пожара в клубе. Я понял, что вечер завис под угрозой скуки.

— Чего читаешь-то? — спросил я у Тола. — Объявления небось?

— Угу, — промычал он. — Надо где-нибудь подзаработать.

— Слушай, — вдруг говорю ему я. — А иди-ка ты стучать к нам в «Нейтронное Видео». Мы с Кимом почти потеряли связь.

— А что, можно, — сказал Тол-Тол, сворачивая прессу. — Во всяком случае попробуем. Слышал, Клаус собирается давать сразу трехчасовое шоу в нашем «Крокодиле»? Вот и договорись с ним.

— Ладно, — сказал я. — Посмотрим. И спасибо за согласие.

Дело вот в чем. Клаус — один из корифеев в нашем движении. У него группа — «Угольное Танго», настоящие безумцы, прямо токсикозные урбанисты. А «Крокодил» -это бар в восточной промзоне, где наши чаще всего играют.

Клаус, вообще-то, молоток. «Угольное Танго» — раскрученная команда, у них выходят компакты, кассеты, клипы они снимают в столице, делают большие концерты даже за границей. Но все-таки Клаус и его ребята не линяют из Нового Вертиго, не зазнаются. Например, почти всегда парни из «Танго» помогают делать выступления малоизвестным бандам, вроде «Волопаса и Машины» или «Гиркании». Клаус помог мне найти гитариста, дал телефон Вика. Он, Клаус, хотя и звезда, но не забыл нашей взаимопомощи. Не измениться после всего «Столичного Маскарада» это уже кое-что. Я так думаю.

Так вот, мы поехали с Тол-Толом до площади Независимости, а там разошлись. Я взял себе хлеба и мясных консервов и поехал к себе, в мансарду. Пока ел консервы, смотрел по ящику диснеевские мультфильмы. Больше всех мне по душе этот парень, Дональд Дак. Вот уж кто лучше всех! Нет, я это совершенно серьезно вам говорю. Я бы, вот, хотел быть таким как он. Честное слово. Ну, возьмите хотя бы Микки Мауса. Это же типичный буржуа, предсказуемый и положительный. Плуто, тот просто дебил. Ну, Гуффи, вообще-то еще ничего, своеобразен, с непохожим ни на кого характером. Но он не то, что меня интересует. Вот Дональд — этот убирает их всех. Он хоть и мелкий, зато в нем много безумства и силы. Ведь он даже не разговаривает членораздельно, он сплошь кроет всех и вся матом. Он всегда при деле, но в то же время он дурачится. И главное — он искренне злится, или радуется, или что-то делает. Он живой и все тут. Чип и Дейл, те просто клоуны, они и созданы для публики, а Дональд — фигура независимая и отвязная. Вот, хоть четвертуйте меня, а мне он по душе. Я из-за него и смотрю эти мультики.

А потом, после мультфильмов, показали музыкальные новости. Тоже мне, эксперты. Сидит диктор и говорит какую-то чушь, что хоть провались на первый этаж! Шинейд О'Коннор поступила в одну из клиник для лечения от последствий приема наркотиков. Прямо, какой-то кошмар. Как будто от этого ее музыка станет хуже или лучше. Вот уж где дерьмо, так это в Ти-Ви. По мне, так то, что Шинейд употребляла наркотики даже лучше. Ведь не захотела же она становиться «взрослой» и «хорошей». Пугают наркоманией средний класс, прямо театр. Да лучше бы ее песни внимательнее послушали, чем болтать о том, что она наркоманка и всякое такое. А я, как узнал о том, что она принимала круто, так даже еще больше ее полюбил. Прямо совсем своей стала. Многие наши ее уважают. Да, есть за что.
 

Я выключил ящик и просидел до половины пятого. До того мне было тоскливо, не передать. А почему вдруг? Не знаю. Конечно, наша коммуна — это здорово и все такое, но одиночество все-таки не покидает. То уйдет, то снова накатит. Может, это из-за того, что я вечно везде наполовину: в Университете против желания, в музыке не на всю катушку, с родными в негласной войне, не знаю чего хочу. И с Диной все равно чувствую, что мы как бы чужие. Не из-за ее возраста, а вообще. Хотя она мне ближе всех. Вот такой расклад у меня. Стопроцентного общения почти ни с кем не выходит. Или сноски, скобки, кавычки или вообще — непонимание. Разве что со Слаттом нормально, но он часто с сорванной крышей и поэтому может перешагнуть даже через лучшего друга.

Мне одно непонятно, какая причина у всего этого? У тоски, у скуки, у всех начинаний? По-моему мир не меняется, а если и меняется, то к худшему. Жить, конечно, можно, но… И еще мне всегда хочется куда-то уехать, слинять. Но при этом я знаю, что и там у меня будет это же желание — ехать дальше. А ехать-то некуда. В смысле — ни к чему. Все эти движения: дом, машина, семья, бизнес, мода и престиж, жизнь города, всякие аферы — так это все противно. Именно оттого, что это реально. Будь это миф, я бы и не беспокоился. И главное — всюду ложь. Родители тебе лгут, в кино все лгут, старики о своей молодости лгут, противно. Иногда я представляю себе, как я пошел бы в С.Г., взял бы у него пистолет и начал бы палить во всех подряд. У С.Г. дома настоящий Зауэр, 9-миллиметровый, 15 патронов магазин. Здоровая штука, похож на собаку с длинным толстым носом.

Что меня больше всего заводит, так это музыка. А остальное — ерунда. Все лето шлялись со Слаттом по городу, все стройки, все зоны облазили, загорали на крышах, скука смертельная. Новый Вертиго — страшное место. Гвоздь на живом теле Земли.

Так я просидел до половины пятого вечера. Потом вдруг бегом ринулся вниз, оделся и снова бегом помчался на трамвай. У меня словно что-то ныло и выло внутри. Так я отвратительно себя чувствовал. Думал, надо найти себе работу, но ведь это тоже будет наполовину. А тут еще эта зима, снег мокрый летит в лицо. Я поехал прямо к бару «Крокодил», надеясь там встретить и Клауса, и Слатта, и вообще хоть кого-нибудь, с кем можно нормально поговорить. А, может, я опять захотел напиться?
 

В трамвае мне опять в голову полезли всякие бредни. Так всегда, когда смотришь в окно не отрываясь. И знаете, о чем я думал? Нет, не поверите, ни за что. О любви. Да, вот так… Едет человек с надписью на рукаве: «Динамит Для Сытых» и думает о любви. А думал я о том, что люди понагородили вокруг этой самой любви. Чего ей только не называли, и в кино, и в книгах, да и так — в жизни. Вот, например, полюбил я некую девочку (шести лет, — шутка) и точка. Потом любовь прошла, со временем потускнела. И вот принято считать, что все последующие любови будут уже сравниваться с этой первой, романтической и настоящей. Некоторые беллетристы даже пишут, что «после этого он вообще не сможет больше по-настоящему любить». Вот это очень мило! Как же так? Наши духовные учителя дают нам ложные ориентиры!

Да разве это можно сравнивать или вести счет? Все настоящее — впервые, потому что оно одно, нескончаемое, а ты встречаешь его кусками. Это родителей можно сравнивать с чужими родителями, ведь ты их знаешь достаточно хорошо. А будь твои предки тебе друзьями, ну разве ты лучших своих друзей сравниваешь с чужими друзьями?

А так и выходит, что всюду идет Сравнение. За образец выбирается всякое модное дерьмо. По ящику, в журналах музыкальных одни и те же новости — для потенциальных покупателей. Такой-то приступил к записи нового альбома, группа «Серая Вонь» работает в студии на новым альбомом, новый компакт такой-то, спешите купить — вот все, что они могут сказать. Не успели какие-то болваны сколотить копию «R.E.M.» или еще кого, сразу заявляют: на фирме «Очень Круто Рекорз» готовится дебютный альбом «О.К. и т.д.» Вот это — откровенное дерьмо. Наши команды почти не записывают таких альбомов. Только единицы, ну еще исключение -"Угольное Танго". А ведь в индустрии каждый новый товар предполагает выпуск следующего. После «Челюсти» обязательно выпустят «Челюсти-2», на здоровье. Вот она, моя университетская стезя! Я ни за что не хочу записываться. Мне некоторые предлагали… Стать еще одним из серии наживок? Не-ет, лучше уж дома тихонько сходить с ума. Я, вообще-то, пацифист по большей части. Не ругаюсь часто, не очень это люблю. Хотя могу и употребить, вот, пожалуйста: охуеть, оебуение, пиздеж, вся эта хуйня, это блядство. Так что, все заебись. Да, так вот, я думал о любви. Ехал в восточную зону и мечтал себе. А мечты очень вредны.
 

Восточные районы — это мрак. Трубы до небес, желтые и белые стены, цеха, грузовики со всякой дрянью, электролинии гудят над головой, бетон и нефтехранилища огромных масштабов. Но есть пятачок, где скопились с десяток клубов и баров. Много ерунды для «честных тружеников», но есть «Крокодил» и «П.Н.Н.», последний, правда, слегка сгорел на днях.

В «Крокодил» я зашел с черного хода, через кухню и вышел прямо к бармену. В зале было полно табачного дыма и играла тяжелая музыка, «Келтик Фрост» по-моему.

Бармен Том «Дайха» знал меня давно, похлопал по плечу и спросил, что новенького. Его прозвали «Дайха» после того, как он однажды купил себе тачку, китайскую «Дайхатсу». А я знал его еще с детства. Раньше у него была бензоколонка недалеко от нашего загородного дома, и я ошивался там довольно часто. Помню, как-то летом, давно еще, я пошел на колонку, напялив на себя все рок-н-рольное барахло: косынку с черепами, фальшивые перстни, мотоциклетную куртку, всякие кожаные браслеты, сапоги. Я был еще мал, но блистал в нашей компании — такой шкет, а прикинут прямо как в кино какой-нибудь рокер с бородой. Мне это нравилось, вот я и выгуливал свой прикид. А на колонке как раз оказались трое каких-то жлобов, таких же малых, как и я. Один стал издеваться надо мной, толкать меня. Он был выше и крепче моего. Я назвал его плоскоголовым дерьмом и послал к матери. Тут они повалили меня все втроем и начали катать по дороге. Я об чье-то колено разбил себе губы. Тогда, помню, я обезумел. Схватил какую-то длинную доску и со всей силы заехал ей в грудь одному из них. Он упал и заорал. Я крикнул им, что сейчас поубиваю всех, что я им обещаю это (я такое слышал в одном фильме). Они и убрались, сказали, что я психопат. А Том все это видел из своей конторы, потом вышел, дал мне воды умыться, похвалил. А теперь я зашел в бар, прямо как его старый друг.

— Том, а поставь «Металлику», — говорю ему басом, а сам достаю сигарету. — И налей-ка мне «Метаксы» без льда.

А он только подзатыльником мне пригрозил, славный дядька. Впереди я увидел Клауса со своими ребятами, ну и конечно же тут вертелся и мой давний спутник Слатт.

— Мужики! — заорал я им, подходя к столику. — Всех приглашаю на Танго! Слатт, я тебе звонил, — а похоже, что Слатт уже принял лишку. — У тебя, дружок, дом сгорел.

— Огонь моей страсти, — начал Слатт, но дальше я не расслышал. Клаус обнял меня и стукнул в грудь. Я чуть не упал.

— Где пропадал, Макс? — спросил он. — Небось, поэму писал?

— Зачем поэму? — говорю я и закуриваю. — Две элегии, одна ода мудрости и с дюжину хокку. — Я прямо сноб в наших необразованных рядах. — А ты, Клаус, все катаешься?

— Нет, я приехал, — отвечает. — Слыхал, трехчасовой сейшен будем строить. Хотим все старые вещи в акустике сыграть, потом немного вещей Рариуса. Ты слышал, он же покончил с собой 20-го числа? Да. Ну, а после в своей обычной манере.

— А кто еще будет? — спросил я и посмотрел на Слатта. Он, вроде, заснул, положив голову на стол. — Я играть хочу.

— Да все будут, я еще сам не знаю точно. Вальтер будет, «Трупный Нектар» будет, Слатт обещал, засранец, он еле «мама» сказать может. — Клаус накрыл голову Слатта салфеткой с крокодильчиком в углу. — Ну и ты поучаствуй.

— Макс, выступим вместе, — раздался голос из-под салфетки. — Погоди, я сейчас очнусь и сразу выступим.

Мы посидели немного, потом Клаус со своими пошел к аппарату, они стали таскать шнуры, стойки, а я остался со Слаттом. Он уже очнулся и сидел, тупо глядя на пепельницу.

— Ну что, напряги? — спросил он у пепельницы.

— Ты прямо сканер какой-то, — ответила пепельница. — Из Университета выперли, из дома тоже, живу в мансарде.

— А я дома неделю не был. На пособии сейчас, — говорит он.

— Обломы в нашей жизни теперь не кончатся никогда, — говорю я. Мудрость из меня так и прет. — Облом на обломе.

— Рариус повесился, — Слатт глянул на меня, как будто приглашал сделать то же самое. — У него в семье были случаи рака, вот он и перестраховался. Гефеста хочешь?

— У тебя? — спросил я. Никогда не знаешь, как он подействует, но ты действуешь, всегда положительно, если Гефест есть.

— Потом сходим за мониторы, — сказал Слатт и зевнул.

— Нет, поедем ко мне, в мансарду.

— А где Дина? — спросил он. — С мэром трахается?

— А твой папаша, — ответил я ему, — косоглазый шизофреник.

Мы со Слаттом вечно или входим вот в такой ступор, или бесимся напропалую. Я тем временем придумал новый состав: я, Тол-Тол, Вик, «Гот» — басист «Танго», и весь «Слатт Бэнд» выступим на сейшене. Может, будут группы из Вектората, Вертиго, Либурга. Все мои иллюзии были связаны со скорыми концертами. Зла во мне было не много, а вот отвращения скопилось порядочно. Я хотел его переплавить.
 

Лично я считаю, что Гефест надо принимать в одиночестве, или, в крайнем случае, с лучшим другом. Если это делать в компании, неизбежно начнешь «продавать новые альбомы».

Кстати, эта ситуация царит и в искусстве. Взять хотя бы эти каталоги выставок. В основном, все галереи стараются накинуть на кого-нибудь ошейник и продавать картины. Конечно, их нужно продавать, я не спорю, но у многих художников одна цель в жизни — чтоб их покупали. А разве это живопись? Это просто издательство порножурналов, изощренный расчет и всякая подобная мерзость. Сейчас заработаю себе имя, а как стану мэтром, тогда можно делать дела. Вот уж гадость!

Еще вопросик: зачем вам этот Гефест? Это из серии вопросов в лоб, а на них надо отвечать так: а зачем появилась жизнь на Земле?

Тогда, в баре, я еще поговорил с Клаусом. Я сказал ему, что, наверное, смогу сыграть две вещи, и сказал о составе. Его басист Гот дал согласие. Этот Гот — длиннющая оглобля, вечно в вязаной серой шапке, вечно молчит. Типчик, хотя и здорово играет. Однажды был концерт, играли «Волопас и Машина» вместе с «Гирконией», так Гот везде успевал. Играл, что надо. Свой человек, а ведь раньше играл какую-то «волну» во всяких дансингах.

Клаус по секрету сказал мне, что за день о концерта, здесь же, в «Крокодиле», будет мини-сейшн ля своих. Придут только те, кто будет знать об этом, человек 30-40.

— Вот и опробуешь новый состав, — сказал мне Клаус. Он вообще простой малый, если крыша на месте. Но тексты он пишет, просто потрясающие. Да вы их, наверняка, слышали.

А я решил спеть только пару песен, потому что не хотелось много репетировать, и вообще — лучше две, но самые классные.

……………………………… ………………………………………
 

Долго отдыхать в мансарде я не мог, деньги кончились, надо было думать, что делать дальше. А я не хотел думать, не оттого, что лень, а оттого, что все и так ясно. Предки будут толкать обратно в Универ, Новый Вертиго будет тянуть в промсектор, на производство продукции. И опять я везде буду не целиком.

Ничего, думал я, завтра позвоню Дине, приглашу ее на концерт для своих. Все перетрется, будет му'ка. Или 'мука?

Знаете, если я предложу Дине сбежать со мной, она меня поймет, но не сможет сбежать. И правда: все менять на неизвестно что. Может, я и не прав. Не знаю.
 

Вообще я часто вру. Так, без повода. Иногда с досады или от раздражения. Зачастую люди оказываются такими тупицами, что поначалу в это не можешь поверить, а после не можешь это с себя стряхнуть. Тупость — это прямо сверхоружие. Я заметил, что начинаю делаться нервным.

Помните, я все рассказывал о том, как я всюду в жизни наполовину? А может это естественно и правильно? Я иногда думаю, что так мое собственное «я» устанавливает равновесие, баланс. То есть, я стремлюсь к равновесию. Вот, опять моя мутация проявляется, а ведь я еще так молод! И вот я и Слатт пошли ко мне, принять Гефест, чтобы совсем уравновеситься и попасть в Гармонию.

Пока ехали по городу, чуть с ума не сошли. Вокруг — чистая сухая скука, порядок и хлам, а мы друг другу спички в волосы вставляем и поджигаем. Называется это «постоять статуей Свободы». А что, свободы всем хочется. Я вот даже был в Лас-Вегасе, еще в детстве, с родителями. Помню только огромного сфинкса и чуть поменьше фараона около какой-то гостиницы; еще помню толпы японцев в нашем отеле. Туризм, это, конечно, здорово. Особенно в раннем детстве.

У меня в мансарде было тепло и хорошо. Мы со Слаттом выпали в кресла. Сначала выпили по одной таблетке успокоительного, а потом разделили порошок пополам и развели в воде. Такая церемония, прямо, как в тайном обществе. Выпили и, конечно, снова стали дурачиться. Сначала всякие приемы показывали, каждый говорил, что изучал айки-до семь лет, потом начали какие-то старые открытки смотреть. А Гефест уже начал первые сигналы посылать. Очень незаметно у тебя начинается такая штука: шея напрягается и в ушах гул небольшой, а лицо еле-еле горит. Потом глаза. Замечаешь, что глаза стремятся смотреть, не моргая, в одну точку. А как начнешь себя на этом ловить — все, первая стадия пошла: ты разделяешься надвое. Один все ощущает на себе, а другой за ним наблюдает со стороны. Но это не очень долго длится. Наверное, минут через 10-20, весь сосредотачиваешься на своих чувствах. Память тормозится, будь зоров! Смотришь, а ты уже на диване лежишь, как ложился — не помнишь. Я поискал Слатта глазами, его нигде не было.

Я полежал немного, вроде все утихло, нормально себя стал чувствовать. Но это пока лежишь неподвижно и звуков посторонних нет. Слатт ходил вниз, отлить. Вернулся и начал что-то о Клаусе бубнить. А я хочу его услышать, а сам занят тем, что соединяю его слова с открыванием его рта. Надо, чтобы все эти дела совпадали. Во рту такая сладость, будто вдыхаешь бархатный, мягкий сироп.

— Ду-ду, ду-ду, — пояснил Слатт кому-то в углу, там стоял аквариум без живности. — До-ддо-ше-ше, — повторил он. — Но-но, то-то Клаус-с-с…

— Не знаю, — сказал я. — Это неважно.

Слатт почему-то засмеялся. Вся комната заполнилась эхом.

А через некоторое время эта неразбериха и шум прошли, а голова стала, как огромная гиря. Только гиря без ручки, круглая и с волосами. Мысли стали готовые появляться, да еще так красиво сформулированные. Только подумаешь, а память уже тянет тебя за мыслью, так и забываешь, где ты, кто ты, что и как. Слатт лег на полу на бок. Он часто засыпает в такие моменты, но это не совсем сон. В том смысле, что Слатт достаточно развитый человек, он не просто дрыхнет, у него такое общение с приходом и с миром.

А мне тогда вот какая мысль пришла — о зрении. Я подумал, что мои глаза перестали видеть и чувствовать. Если бы зрение вообще исчезло у всех, пусть даже на время, то вскоре бы все изменилось. Ощущать мир, пространство, только через прикосновение -это что-то совсем другое. Это уже был бы совсем не тот мир, что видели глаза. А ведь так и выходит, что вокруг нас согласованы разные миры, может, даже больше, чем количество наших чувств. И вообще, сказал я Слатту, знаешь, взаимопонимание — это и есть согласованность.

Слатт без труда проснулся и сказал мне:

— Точно. Кроме того, взаимопонимание — это согласованность свобод.

— Точно! А свобода одна, — ответил я ему на полном серьезе. Мы тогда с ним полностью были «на одной волне». Можно было даже не разговаривать. Он бы мог спать, все равно. Потом мы о музыке поговорили. Две-три точные фразы и все просто и открыто для понимания.

Дальше я плохо помню, потому что Гефест всегда отключает большую часть памяти. Что-то еще такое было, ценное. В общем, мы нормализовались только под вечер следующего дня. А после Гефеста еще несколько часов остается ощущение, что ты о чем-то кому-то говоришь. Уверенно, настойчиво и спокойно. На опыте выяснено, что это всего лишь твое собственное дыхание, это все еще работает твой расширенный мозг. И впечатление такое, будто что-то тебе недорассказали или мелодия какая-то недоиграла до конца. А может, просто чувство, что надо куда-то идти.

Под Гефестом Слатт мне вовсе, как брат, как брат родной становится. Такие вот штуки. Всего словами не расскажешь.

Мы посидели на мансарде, попили кофе и поехали к Коммунизму. Ну и город у нас, я вам скажу! Нет, вы приезжайте, сами убедитесь. Место особенное. Всюду все тянет пустотой и бесчеловечностью. За заводскими заборами, в цехах — тысячи машин, станков и всякого барахла. Парков и вообще травы почти нет. Центральная зона -сплошной бетон, серый цвет, сырость. Там стоит высоковольтная башня, но самой линии нет, демонтировали. Вот вся наша банда и собиралась летом у этой вышки. Лезли по лестнице до половины высоты, а там — железная площадка с мотором. Мотор мы скинули и там сидели целыми днями. Семеро помещались на этой площадке. Особая прелесть.

А еще летом загорали на крыше Коммунизма, там все краской исписано, словом, наше место. Или по стройкам лазили. Слатт все побивал башенный кран угнать за границу. Но главное — он предлагал это совершенно серьезно. Я, конечно, согласился. Ким тоже, но он высоты боится жутко. Мы со Слаттом полезли, а кабина заперта. Кругом масса обломов и помех, даже смешно.

Приехали мы к Коммунизму, а там уже движение греется пивом. Вальтер и все «Поло-277». Мы подошли, угостились, посидели с ними. Концерт для своих назначили на завтра, на семь вечера. Девок будет, конечно, целая толпа. Девчонки, они, в основном, на все внешнее падки. Это да. А я начну заводиться. Бывало после концерта какой-нибудь начинаю рассказывать, что, мол, мы можем с тобой быть хорошими друзьями, никакого секса, чистое духовное общение, нечастые, но радостные встречи. Нет, я, все-таки, псих. Травлю все это, а ведь видно, что переигрываю. Так нет, тяну до последнего, пока человек не рассердится. Находит на меня тоска от этих девчонок. Особенно, когда представлю, что их лица — это измененные копии лиц их отцов. Видеть мужское в женских лицах — это прямо кошмар!
 

Чуть позже мы все перешли в другое наше место. Это неподалеку от моего дома, в южной части Парка Э.С.О. Там меньше всего заметен урбанизм. Мы зависаем в предпоследней аллее, на трех скамьях у старого дуба. Я так думаю, что весь этот урбанизм у нас в крови, есть в нем что-то родное, хотя, конечно, само по себе все урбанистическое — просто мертвечина. Материя, которая почти не живет. Или плохо с тобой уживается. Вот в поле здорово, в лесу, а особенно, в лесу у реки.

Так вот, мы зависли в Парке у дуба. Я собирался позвонить Тол-Толу, но тот сам подошел чуть погодя. Я с ним побеседовал насчет выступления. Он еще раз согласился и сказал, что проблем с репетицией нет. Я до этого пару раз играл с ним вместе, он стучит отменно. Он вообще такой положительный парень, всем «да» отвечает, позитивист. И за что его девки так обхаживают? Странно, может это его собака, Шоки, всех очаровывает?

С гитарой, в смысле, с Виком, проблем не будет уж точно. Он «репертуар» знает отлично. Вот она, середина: один не знает, что играть, но стучит мастерски, другой хоть и играет, как черт знает кто, зато знаком с музыкой и текстом. Это называется — рациональный менеджмент. Мне бы работать с «U-2» или «Кьюэ», парни бы меня с ложечки кормили!

Мы сидели там, бренчали на гитаре, курили. Слатт при виде случайных прохожих в Парке, начинал орать заученный текст:

— Мужчина средних лет приятной наружности ищет раскрепощенных женщин, — тут он сделал паузу — …лесбиянок и женщин-бисексуалок до 30 лет для приятных и респектабельных встреч!..

— Слатт, — спросил я его. — Сыграешь завтра со мной своим составом?

— Телефоны 575-300-99! — продолжал орать он, будто его прервали на экзамене по какому-то пустяку. — Звонить в выходные!

— Слышишь меня? — не отставал я. Отчего-то я начал заводиться. — Учти, брат, я айки-до с пяти лет изучаю.

— Не знаю, Макс, — говорит мне Слатт. — Чего тебе, покрасоваться захотелось? Жажда действий обуревает? Ну, чего тебе?

Я захотел вдруг ему заехать локтем в морду, прямо взбесился.

— Иди ты в задницу, мудак любопытный, — говорю ему. Потом встал и пошел из Парка. А у ограды вдруг начало все мне вспоминаться: университетская возня, скука, душное и скучное лето, даже Рита со своей тупостью, всякое дерьмо, как я с крыши думал прыгать, все разговоры с родителями. Я побежал со всех ног по дорожке, потом между деревьев, а за спиной гитара еле слышно звякала. Бежал я минут десять, не вру.

Самое смешное, что ноги меня принесли к отчему дому. Я вижу — родной дом, магазин рядом. Домой мне вовсе не хотелось, я с отцом избегал всяких встреч и бесед. Тогда я зашел в магазин. Я забыл, что там справа при входе стоит огромное зеркало под наклоном. Как я напугался, краем глаза увидев, как что-то на меня валится! Нервы совсем сдали. А выходит, самого себя испугался, тоже смехотворный факт.

Продавщица засмеялась и говорит, что это, мол, вы, юноша, не в себе, уж не натворили ли чего? Или влюбились?

— А вы верите в любовь с первого взгляда? — спросил я ее.

Она была молодая, симпатичная, но не в моем вкусе.

— Не согласитесь прогуляться со мной после работы, мисс?

— Уж не в меня ли вы только что влюбились? — спросила она.

— Да-а, у меня, знаете, кризис, — подхватил я. — Дайте пачку сигарет и пакет чипсов.
 

Это точно, я самый натуральный чертов псих. Сам не понимаю, что иногда на меня находит. Видно, что-то со мной не в порядке. Может, равновесие теряю? Нет, на Слатта я не держал зла. Я понимал, что у него — то же самое. Дома он не живет, напряги каждый день, да еще Гефест крышу корежит. Слатт, можно считать, не надо мной издевается, а над собой. Я на него не сержусь, он в тот раз был только катализатором. Честно говоря, не охота думать о причинах всего этого дерьма. Одно совершенно ясно: вся эта чертова жизнь далеко не прекрасна, и очень многое мне тут не по душе. Не по мне вся эта мерзость.

Ну, вот, я вышел из магазина, прошел квартал и сел на какие-то ступеньки. Вскрыл пакет с чипсами и стал есть. Вышел какой-то мужик и погнал меня со ступенек. Это, говорит, частная собственность. Я и посоветовал ему заткнуть себе этой собственностью задницу. Стало прохладно, уже стемнело и горели фонари. Я решил позвонить Дине, пригласить ее на концерт. Набрал ее номер, никто не снимает трубку, автоответчик отключен. И тут произошла еще одна странная вещь. Нечто вроде галлюцинации. Все напоминало мне цепную реакцию: только я повесил трубку, у меня сразу возникло воспоминание — «Рариус повесился, у него в семье были случаи рака» и сразу же после этого у меня в мозгу сама по себе возникла совершенно посторонняя фраза — «Нежная оранжевая плесень». Это был номер! Я не особый фэн мистики и оккультизма, просто что-то наверняка есть и пока нет смысла об этом гадать. Я стал звонить домой, родителям. Трубку сняла моя мама.

— Максимилиан? — она немного удивилась. Обычно я захожу, если мне нужно.

— Да, мам, я, — говорю я беспечным голосом. — Как вы там поживаете?

— Нормально, Максимилиан… У тебя что-то произошло?

— Да нет, — ответил я, хотя попали в точку. — Просто хотел спросить, случайно не было у нас в семье случаев рака?

— Что? — спросила мама, хотя было ясно, что она расслышала.

— Я говорю, у нас в роду были случаи рака?

— Нет, — ответила она более спокойно. — А почему ты спрашиваешь?

— Да нет, ничего особенного, — я стал беспечен, как грудной младенец. — Просто прочел в журнале… Ладно, пока. У меня все О.К…

Я повесил трубку и закурил. Я купил пачку «Экс-Айл» с крыльями на коробке. Фонари горели спокойно и равнодушно. «Нежная оранжевая плесень»…

Чем бы я хотел заниматься в жизни — так это звучит, да? Ну, музыка, это понятно. А еще? Еще я ужасно хотел бы всю свою жизнь угождать родителям. Да, я читал про этих ребят, про Эдипа, Электру и тому подобных придурков. А если серьезно, то не знаю. Может быть, снимал бы видео, у меня иногда включается фантазия, придумываю свое кино. Еще бы я мог заниматься провокациями в масштабе государства. Вот это работка, только успевай скрываться!

Мой дед говорил мне: «ты не очень похож на свою мать, зато похож кое-в-чем на меня. В чем? В том, что способен пережидать крупные неприятности, зная, что есть еще силы для какой-то задуманной безумной идеи.» Может, на самом-то деле я и не способен пережидать беды, но, поверив деду, делаю это.

Я выкурил сигарету и пошел к станции метро. Тут я заметил, что потерял свою шляпу. Я обернулся и увидел совершенно пустую улицу. Поверх домов возвышался корпус Электронного Объединения. Мне захотелось, чтобы плоскость асфальта наклонилась и я покатился бы отсюда куда-нибудь далеко: к индейцам в Канаду, к вудуистам в грязную лужу. Нет, это Гефест еще действовал, ей богу. Все от него. Иногда я уверен, что все наше существование — Каос, а все что мы делаем каждый день -это Гефест.

У Клауса есть песня, там такие строки: «растут лимоны не у тебя, в твоей черепной коробке погасят свет, добрые лица у довольных солдат, закройте уши — здесь неактуальных песен нет». Да, в моем роду никто раком не болел.
 

Я лежал на диване в мансарде и смотрел в окно. То сомневался, то решался завтра играть на сейшне. Все же решился и заснул. Мне снился какой-то футбол, но вместо мяча игроки бросали огромный кусок льда.

Утром я проснулся от хлопка входной двери внизу. Время было — только половина восьмого. Шаги стали подниматься по лестнице к моей комнате. Дверь открылась и я притворился спящим. Мать зашла ко мне, посмотрела на комнату, на хлам в углу, постояла немного и ушла. Видно, не захотела будить меня. Я посмотрел в окно -ее машина тихо отъехала и скрылась за соседним домом. Я встал, оделся и спустился вниз. Пока чистил зубы, мне показалось, что у меня сильно подскочила температура. Я представил себе, что Гефест навсегда остался в моей крови и теперь я буду жить с постоянными глюками. Я уже видел себя в лохмотьях, роющим себе в мокрой земле могилу, дабы остановить галлюцинации навеки… Нет, если просто чистить зубы, то очень скучно.

Когда я поднялся к себе наверх, то увидел на тумбе у входа несколько банкнот. Мать оставила деньги. Я стал собирать свой багаж: гитару, шнуры, две пары палочек для барабанщика.

Позавтракав, я еще раз позвонил Дине. Тот же результат, она куда-то исчезла. Бывает, неизвестность очень тяготит. В девять часов позвонил Вик. Он был у Тол-Тола, они даже репетировали! Я спросил, где Слатт. Его никто не видел после того, как он ушел куда-то вчера вечером. Клаус просил мне передать, чтобы я приехал к пяти вечера в «Крокодил». Я сидел дома и не знал, как убить время. Концерта я не боялся, наоборот — хотелось поиграть. Но еще только утро. Тогда я набрал номер Тины. И ее тоже не было дома! Я подумал, что она уже свалила с той квартиры. Ладно, так тому и быть. Хотя все это как-то не по душе. Звонишь кому-то, его нет, ищешь — нет… Сколько людей тебя ежедневно динамят, это просто не описать!

Еще я придумал, что перед выходом приму четверть таблетки Каоса — самое то, что надо. А потом передумал, просто расхотелось и все. Петь я буду сначала «Пробный контроль», а после «Мою независимость». Гот сыграет с кем хочешь, лишь бы Тол и Вик не слажали. Да и я вдруг могу выпустить лажу, кто знает. Короче, на Гота вся надежда. Со Слаттом непонятно ничего. Может быть и так, что его ребята прибудут, а он нет. Получится «Бэнд без Слатта». Тогда я вместо него спою.
 

Я просидел до одиннадцати дома, играл на гитаре, смотрел диснеевские мультфильмы. Кстати, Дональда так и не дождался. Опять динамка! До пяти еще вагон времени, а куда пойти — не знаю. Нет, мест много, но тех куда бы очень хотелось, таких в это утро не было. Можно и в «Крокодиле» весь день торчать, можно и у Коммунизма мерзнуть до осатанения.

Черт разберет, чего мне надо? Во мне очень много какой-то абсурдности. Даже название «Нейтронное Видео» и то я придумал просто из абсурдного звучания слов. Таким образом, господа, я реагирую на всемирный абсурд. А что? Лечись тем же, от чего заболел, верно? Вот я и думаю, а что, если абсурд — это самая нормальная форма реакции? Только, я имею в виду настоящий крутой абсурд, от которого приличных людей обязательно стошнит. Я об этом мало с кем разговариваю, а это и есть мудрость. Разве только со Слаттом делюсь, но ведь и он тоже — не по годам умен. Так что, «волна Нового Вертиго» имеет в своих рядах передовые умы нашей эпохи.

Кстати, насчет настоящего абсурда. Все настоящее, как мне кажется, всегда очень сильно действует на человека. Или того выворачивает, или он скачет от радости, как зебра. Все вокруг оттого и спокойны да скучны, что настоящего в глаза не видели. Может, и я этого настоящего не видел, но откуда-то все же знаю об этом. И это настоящее есть во всех вещах, думаю, что есть.

В половине двенадцатого я с гитарой в чехле вышел из дома. В метро я встретил МакНабуса. Редкий типчик! Этот парень окончил столичный Университет и технический колледж в Векторате, рубит и в технике, и в истории, и еще во всяком. Уникум прямо. Он однажды бросил все это, куда-то уехал, потом вернулся небритый и с разорванным ухом, и стал жить полностью нашим движением. Делал звук на концертах, чинил всем аппарат, катался с «Угольным Танго» за границу как их оператор. У него целый клад редких книг, да и сам он — одним словом, МакНабус. Ему уже 29 лет, живет непонятно где, говорит культурным языком, но снобом его не назовешь.

— Здорово, Мак! — говорю ему я. Я всегда с ним говорю очень просто и по-идиотски открыто. Давно я тебя не видел.

— Здравствуй, Макс!, — отвечает он, степенно так. Прямо, дедушка рок-н-ролла. — Я тебя тоже давно не встречал.

— Это ничего, — говорю. — Меня из Универа выставили, прямо беда.

— Херня все это, — отвечает мне МакНабус. Я чуть не выскочил в окно. Вот это выражения у образованного инженеры! Никто никогда от него такого не слышал. Я — первый, клянусь.

— Ну, а ты куда едешь? — спрашиваю я, меняя тему. — В «Крокодил»?

— Не сейчас, — МакНабус взглянул на свои часы. — Надо еще кое-куда.

— Понимаю, — посочувстовал я. Вдруг мне захотелось с ним поговорить. — Послушай, Мак, я вчера свою шляпу потерял. Ты ее не встречал? Очень она мне нравится, черная такая, круглая.

— Перестань, Максимилиан, — сказал он, и больше ни слова.

— Да, это ерунда, — говорю. — Дело не в шляпе. Вот скажи мне, Мак, зачем мы все занимаемся всем этим? Ну, собираемся, играем, Каос и все такое. Может быть, ты знаешь, а?

— А что тут знать? — отвечает он неожиданно серьезно и живо. — Это просто, как… как день.

Он увидел, что последний эпитет застрял у меня в ушах и поэтому поспешил продолжить.

— Мы просто это делаем, говорит он. — Это наше занятие, понимаешь, Макс?

— Конечно, понимаю, — отвечаю я. — Но почему?

— Вот что, Макс, — как-то по-новому сказал он. — Я вот что тебе скажу… Не имеет значения, чем мы все занимаемся и что делаем, абсолютно не имеет. Даже, как мы сами на это смотрим — тоже неважно. Все равно — получится у нас то, что мы делаем или нет, закончим или нет, главное в том, как это изменяет нас. Я говорю это тебе потому, что ты меня должен понять. Мир… Скажи, ты хотел бы как-то изменить мир?

— Да, хотел бы, — говорю я. — Конечно хотел бы.

— Ничем мир не изменить, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Но это не страшно. Главное, что ты можешь изменить себя, ты можешь сам измениться. То, что мы делаем, безусловно влияет на нас.

— И не только на нас, — говорю я. — Я правильно тебя понял?

— Может быть, — отвечает мне он. — Но это уже не тема для разговора. Можно говорить только за себя.

— Слушай, Мак, да ведь я об этом думал! Еще летом, а!

Он промолчал, глядя в пол вагона и часто облизывал губы.

— Мак, но зачем мне еще меняться, если мир будет все тот же? — спрашиваю я.

Прямо завелся, за рукав его схватил.

— Мне выходить, — говорит Мак. — Я свою остановку пропустил… Увидимся.

— Да стой же! — крикнул ему я, но он быстро встал и вышел. Двери закрылись и я поехал дальше, по кольцу.

На следующей остановке я вышел и поднялся наружу. Светило солнце, но был сильный ветер. Это была северная промзона, сектор транспортных комбинатов. Унылые районы.
 

Я помню, когда МакНабус только вернулся из паломничества с поврежденным, он говорил мне, что его самый любимый фильм — «Ностальгия» режиссера Тарковского. Я с Маком говорил о музыке тогда, на концерте уже несуществующей команды «Устранение Искажений». Я сказал тогда, что очень люблю музыку Дэйва Брубека, чем очень удивил МакНабуса. Я все не мог вспомнить название японской темы, которую написал Брубек. По-моему, она называлась «Кито». Так вот, эта тема меня очень сильно взволновала, даже больше, чем та японская музыка, которую я слышал. Значит, то, что кто-то делает по-настоящему, меняет не только его сознание, но и еще чье-то. Я, ведь, ничего не делаю в этом случае. Хотя, вообще-то я слушаю, то есть воспринимаю. Наверное, в этом все дело.

Я шел вдоль забора стоянки грузовиков и думал об этом. Вышел на детскую площадку. Оградительные сетки кто-то повалил на асфальт, вокруг пусто, ни души, а на площадке лежит небольшой резиновый мяч. Я подбежал к нему и со всей силы пнул ногой. Мяч полетел далеко и, перелетев забор стоянки, шлепнулся где-то с той стороны. Потом я начал пинать эти поваленные сетки, они жутко гремели. Я прямо спятил. Вышли какие-то женщины в синих комбинезонах и стали смотреть издали на меня. Я взял гитару и пошел в сторону многоэтажек. Нервы у меня расшатались прилично. В такой момент и убить кого-нибудь можно, честное слово. Я решил, как только увижу Дину, приглашу ее на автопрогулку за город, а сам поеду, не останавливаясь, куда глаза глядят, прочь. Насильно ее увезу и все тут. Я, вне всякого сомнения, псих, подтверждаю это.

Я шел к Кириллу, тому русскому из «Волопаса и Машины». Просто так шел, посиеть у него. По пути зашел в небольшое кафе. Взял себе большую чашку кофе и рюмку коньяка. Рядом сидела девушка, лет 25, в кожаной косой куртке.

— Ты откуда? — спросила она, повернувшись ко мне.

— «Нейтронное Видео», — сказал я сиплым голосом.

— Точно, я как-то тебя видела в «Крокодиле»! Ты поешь, да?

— Совершенно верно, — отвечаю я. Ну, вылитый Брюс Спрингстин.

— Меня зовут Либи, — сказала она. Небось, флиртовала.

— А меня Макс, — говорю. — Безумный Макс Мела Гибсона. Это полное имя. Автограф хочешь?

— Да ладно тебе, — отмахнулась Либи. — Ты не под Каосом?

— Ты что, я не употребляю, говорю я возмущенно. Что за бред? Что люди за мифы себе городят? — Я даже почти не пью.

— Ладно врать, — говорит она. — А что там, в «Крокодиле»?

— Да ничего, все по-старому, — отвечаю.

Зачем ей все это? Ходила бы на дискотеки, посещала бы курсы программистов, замуж бы «выскакивала». А ей «Крокодил» нужен.

— А, понятно, — протянула она.

— А ты чем занимаешься? — спросил я. — Сигарету?

— Спасибо, — она закурила. — Я в аэропорту, в почтовом отделении работаю. Но это временно. Я раньше бодибилдингом увлекалась, ходила в зал три раза в неделю.

И точно, я заметил, что все атлетки в бодибилдинге красятся в блондинок. И эта Либи — туда же. Видно, что корни волос темные, а шевелюра — прямо снег.

— Здорово, позавидовал я. — А я решил в Университет поступить, надо думать о будущем. Неохота стать безработным, понимаешь? — я посмотрел на нее. — Перспективы нужны.

— Угу, сказала она, выпуская дым. На вид ей было вроде 25, да только тянула она на все 15. Вот что делает бодибилдинг.

— Ладно, — говорю я ей. — Я пошел. Буду в аэропорту, зайду.

Если бы мне довелось угонять лайнер, то я бы взял в заложники эту Либи. А лайнер угнал бы в Антарктиду. Самый клевый материк.

К Кириллу я не дошел. Вернулся на станцию метро и поехал к Дине. Больше пока некуда было ехать.

Да, еще забыл сказать. Рариус, тот, что повесился 20 числа, приходился Дине каким-то дальним родственником. Возможно, она уехала на похороны. Хотя, вряд ли. Дина, как и я, не переносит похороны, свадьбы и все такое. В Новом Вертиго она живет сама, ее предки, вернее ее отец — в городке Хониг, неподалеку от Вертиго.

Дина советовала мне попробовать писать прозу — рассказы, очерки и т.п. Но это не серьезно. Она мне давала читать и Камю и Маркеса, и этого невыносимого Фолкнера. Но, если я начну писать, то буду либо заимствовать все у тех, кто мне понравился, либо буду их же пародировать. Последнее скорее всего. Нет, литература — слишком велика для меня, я в ней потеряюсь. Слава мне не нужна, просто не мое это дело, писать рассказы. У меня дома сто лет лежит книга Кортасара, а я и не думаю ее открывать. Может, он и классный парень, Кортасар, но вот не хочется мне его узнавать — и все тут. Вообще, так, бывает, все надоест, что даже забываешь об этом. А это уже какая-то патология. Да, нет во мне святости.
 

Короче говоря, Дины дома не было, я встретился с Виком и Тол-Толом и в пять мы пришли в «Крокодил».

Там уже суетились парни из «Угольного Танго» и бегали по всем углам их техники. Клаус был отчего-то невесел и молча курил у стойки, глядя, не мигая, в зеркало. Уж не принял ли Гефеста? Он вообще-то способен, суицидальный парень. Я слышал, что он когда-то под поезд ложился, но его спасли. Гефест — необъяснимая вещь. То ли я так на него реагирую, только почти ничего после не помню из ощущений. Однако, впечатление такое, что было очень много невероятных событий. В этом Новом Вертиго тайн нет, поэтому здесь используют кто Гефест, кто Каос, а кто и героин. Но Гефест — что-то вроде голубого Сандоза, влазит в человека глубоко, а потом расширяет его, ломая границы всех городов и условных обломов. Люди, в принципе под Гефестом должны меняться к лучшему. Не знаю, мне так кажется. В нашей компании есть такой человек — Ру, он злоупотреблял Гефестом, к тому же у него были большие комплексы, и как-то раз он совсем рехнулся. Чрезмерность всегда пагубна, факт. Ру превратился за ночь в вялую куклу, волосы у него поседели, речь почти исчезла. Два года его возили по клиникам. Теперь ничего, снова в компании, правда слюна у него течет всю дорогу и упасть он может прямо лицом вниз. А вообще — все О.К. Наш герой Ру. Он и сейчас в «Крокодиле» сидит, смотрит по сторонам, вздыхает. У нег амнезия, по-моему. А что, по мне, так амнезия просто настоящая удача. Это же второй раз родиться! Я бы хотел. Память доставляет нам не только хлопоты, но и много невежества. Копится дерьмо в башке годами. Я увидал МакНабуса и, конечно, подскочил к нему.

— Мак, ну, а что насчет зла? — спросил я громко. — Тоже не важно, лишь бы человек менялся, да?

— Ты спрашиваешь это из-за раздражения, — отвечает он.

— Нет, я просто интересуюсь, — говорю я, а сам завожусь.

— Важно только изменение себя, — как-то уныло объяснил Мак. — А то, куда это направлено — дело твоего выбора.

Я сказал, что понял и что подумаю над этим еще. Может, он и прав. МакНабус — пророк. Люди — все пророки, кто во что горазд. У животных нет пророков и мессий, они просто отживают свое, безо всяких понтов. Во всяком случае, это по-честному. Я был в зоопарках и видел, какие у них глаза. Этим беднягам нечего скрывать, потому они и не владеют речью. А мы владеем и, кроме того, ищем смысл жизни при помощи слов. Странно.

Так вот, пока суть да дело, подошли почти все наши. Только Слатта и его ребят не было. Парни из «Скорострела» приволокли синтезатор какой-то навороченный. Синтезаторы мы вообще почти не используем, а уж «Скорострел» и подавно. У них -жесточайший грайнд-кор, с саббатовскими отступлениями. Свирепейшие юноши, обожают давить на мозги залу. «Угольное Танго» уже взяло изрядное количество скотча, я приметил ящик с блестящими бутылками. В общем, зал стал наполняться с шести часов. «Своих» набралось около 60 человек. У микрофона копался с гитарой Вальтер. Он к концерту побрил голову наголо и стал похож на какого-то безумного космонавта, забытого американцами в лунном кратере. В общем, все шло чередом.

Покатил сейшн. Первыми выступали «Поло-277». Три вещи сделали, Вальтер отвязался и прыгнул на своего гитариста. Оба повалились и уползли. После прогремел «Скорострел». Юноши первым делом раздолбали молотками и ногами синтезатор, а потом уже начали играть. Мне у них по душе вещь — «Сдохнем вместе». Молодцы, даже индастриэл у них вышел.

Потом Клаус объявил «Нейтронное Видео» с составом поддержки. В деле, говорит, Неприкасаемый Макс. Зал не особо нас встретил, видно, уже подзабыли с лета. Я вышел и, не дойдя до микрофона, почему-то заорал: «Сла-а-тт!!!». Когда Тол-Тол влез за установку, смотрю — весь «Слатт Бэнд» выходит откуда-то на сцену клуба. Я пихнул Слатта в плечо, он улыбается, засранец, во всю челюсть. Отыграли «Пробный контроль». Гот и Тол-Тол, вроде бы, попали. Вик слегка промахнулся, но все равно здорово. Я думал, будет похуже.

— Под конец зарядим в унисон, — я Слатту говорю. Скажи своим.

И поехала «Моя независимость». Текст сам короткий:

Ну, Слатт и его басист Артур дали копоти! Сначала вели мелодию вместе со мной, а потом какой-то нойз учинили! Прямо, страшно стало. А уж Тол-Тол старался, чуть не прыгал там у себя. Первые три ряда буйствовали, и мы со Слаттом, сняв гитары, сиганули прямо в толпу. Я ударился о чью-то башку боком. «Скорострел» всех хорошенько разогрел, а мы добавили. Очень агрессивно сыграли, даже зло.

Я, когда пел, так и не заметил в зале ни Дины, ни той самой Либи, ни Тины. После того, как мы отыграли, начали выступать знаменитости «Трупный Нектар». Мрачные парни, но мне нравится то, что они делают со звуком. Вот мы со Слаттом и стояли сбоку, за мониторами, смотрели на все со стороны.

— Слушай, — говорю я Слатту. — А зачем вообще мужчине женщины-лесбиянки? Ну, бисексуалки, это я еще представляю себе, но лесбиянки-то на кой черт? У них же своя тусовка…

— Нет, Макс, — торжественно и назидательно ответил Слатт. — Как ни крути, а мужчине всегда нужны женщины. Даже у педиков, даже у нарциссов. Это женщины могут обойтись без мужчин, но не наоборот.

— Как, ты говоришь, телефон? — спросил я. — Повтори-ка.

— 575-300-99, — сказал Слатт, сделав тупое лицо и стеклянные глаза.

— Это же мой телефон, — говорю. — Разве не узнаешь?

Слатт на секунду растерялся, это было просто уморительно!

— Серьезно? — изумился он. Хотя, кто его знает, может, он и переигрывает меня. — Да ты что? Нет, ты меня подъебываешь!

А тем временем, «Трупный Нектар» заводил весь «Крокодил». Они играли тему «Допрыгнуть до Луны» Рариуса. К ним присоединился Шатур, как всегда, на флейте. Возле пульта, с другой стороны площадки, я увидел Мак Набуса, а рядом с ним Компа.

Этот Комп просто гений. Увлекся оккультизмом, прямо маг стал. Гадал по блюдцу и по алфавиту, со столоверчением, со всеми фишками. Как-то ребята из «Гиркании» «устроили» для него сеанс. Сделали так, что Комп получил «оттуда» совершенно четкий «ответ». Вопрос был — «от чего я умру?», а ответ был знаете какой? «От свинки». Как над беднягой потом издевались! И хрюкали ему вослед, и по разному напоминали об опасной свинке.

После «Нектара» одну вещь сыграла группа «Западный Восток», из Либурга. Почему одну? Непонятно. Вещь так себе, не заводит. Потом уже «Угольное Танго» вышло и пошли боевики с последнего их альбома. У них уровень, действительно, выше всех наших.

В общем, так напились, уже ночью, что вспомнит все не представляется возможности. Помню, я какому-то парню зачем-то нахамил, сказал: « не твое дело, гнусная обезьяна», и получил очень крепко в челюсть. Даже на пол завалился. Как так? Не знаю… Клаус пел под аккустическую гитару, а потом какая-то девка его увела. МакНабус героически повез невменяемого Ру домой. Слатт вел себя удивительно тихо и молчал. Вся попойка грозила длиться до утра, но мне стало плохо и я слинял на воздух. Гитару я оставил в «Крокодиле», Гот взялся за ней присмотреть.

Я присел на оградку у газона и закурил. «Крокодил» со стороны напоминал светящуюся рептилию с дымом и шумом внутри. Мини-ад. Я вспомнил речи телевизионных миссионеров о христианстве, о боге и прочем. Как они все похожи, эти проповедники. Все приличные, достойные люди. Языками чешут — будь здоров. Но я думаю, что все они сами не понимают, какую чушь порят. Придумали себе какое-то собственное христианство и вешают лапшу честным труженикам. Прямо, дерьмо. Самое настоящее дерьмо. Сам Христос , небось, не смог бы говорить с экрана такую туфту, в таких словах. Он бы убил такого миссионера, если бы только услышал его речь. Но главное не это. Ведь все эти чертовы пастыри еще больше усредняют тех, кто их слушает. Итак уже, серая масса без всяких отличий, а тут еще протирки о морали, о спасении. Ведь это и есть Зло. Навязывание дерьма, за которым нет ни капли свободы и свежего воздуха. Все-все должны быть личинками или клопами, над которыми есть какая-то матка, которая называется клоповный Бог. Я думаю, что миссионеры — это уже не люди, это сплошное свинство. Они и по-человечески-то, небось, с тобой уже не могут поговорить.

Ко мне подошел Слатт с девчонкой, ее звали Лора.

— Чего там? — бессмысленно спросил я.

— Все потенциальные самоубийцы грузят друг друга, — говорит Слатт.

— Слатт, что будем делать? — мне захотелось поговорить.

Слатт молча курил.

— Как жить будем, Лора? — спросил я. — Подскажи.

— Весело будем жить, — буркнула она.

— Да ты что? Я не пьян, — говорю. — Я серьезно спрашиваю, видишь? — я отчего-то показал ей сигарету, как доказательство моей трезвой серьезности.

— Вижу, — усмехнулась она.

— Ты, что, тоже потенциальный самоубийца? — спросил меня Слатт.

— А ты, что — нет? — спрашиваю я. — А ты, Лора, разве нет?

— Она — нет, — говорит Слатт. — Она хорошая девочка.

— Ну, ладно. Ну станем совсем взрослыми, буем выпускать новые альбомы, принимать этот чертов Гефест, нас будут вставлять в музыкальные программы по ящику. Ну и что потом? Какая, на хуй, альтернативная музыка? — я опять стал нервничать. — Где тут альтернатива? Я хочу сделать что-то такое… ну, что-то невероятное, но не знаю — что именно. Какая-то загадка.

— Вот именно, — Слатт посмотрел в небо. — Альтернативная загадка.

— Станем такими, как все и тогда наступит Коммунизм, — продолжал я. Меня понесло, я это и сам сознавал. — Нет, вернее Апокалипсис. Зачем вообще делать хоть что-то? За-чем? Слатт, ты что, спишь?

— Да, разбуди меня, — отвечает он. — Мне скучно.

— Мне тоже, говорю я. — Надо много есть и тогда станешь сильным и здоровым. И никакой скуки, понял?

— Макс, — Слатт повернулся ко мне. До этого он смотрел и говорил в сторону. -Вот мы играем для своих. Делим все на своих и чужих. Поэтому и приходится постоянно выбирать, это уже становится нашей профессией. А нужно это сжечь. Это все ошибка, искажение. Может быть, и музыкой следует перестать заниматься, и вообще все это задвинуть, чтобы совсем никак не состоять в этой системе.

— В какой системе? — спросила Лора.

— Ну, когда все делишь. Перестать быть профессиональной дробью, которая всех делит.

— Точно, Слатт, — я завелся, даже вскочил на ноги. — Точно! Не нужно все это, если в нем нет свободного… Ну, в общем, все становится привычкой. Зачем, вообще, все эти успехи? Давай просто угоним тот башенный кран! Помнишь? Стекло в кабине разобьем и уедем на нем! Слатт!

— Он же на рельсах, — говорит Лора.

— Ну и что? Неважно! — кричу я. — Пошли прямо сейчас!

Слатт встал с оградки. Лора смотрела на нас, как на двух пьяных идиотов.

— Настоящие охотники за привидениями, — сурово сказал Слатт.

Мы пошли с ним по улице, ступая прямо по лужам.

— Настоящие чокнутые дураки! — крикнула Лора вслед.

— А метро уже все, — говорю я Слатту. — Уже закрыто.

— На такси поехали, — отвечает Слатт. — У меня семь.

— У меня десять, — говорю я. — Поехали!

Я прямо сумасшедшим стал. Думал о том, что достаточно отличаться во всем от серой массы и тогда что-нибудь изменится. Все равно, даже сейшн для своих — это близко к тиражированию «новых альбомов», потребление и работа, купля и продажа. Нужно что-то совсем другое. Нет смысла взрывать мир, нужно только придумать что-то другое. Это же наверняка возможно.

Мы поймали такси и добрались к той стройке. Было жутко холодно. Мы перелезли через бетонный забор и пробрались за недостроенное здание. Когда мы вышли на площадку, то увидели, что крана на стройке нет.

— Что же это? — спрашивает Слатт. — Разобрали его, да?

— Нет, просто кто-то его уже угнал, — говорю я. Едет сейчас по трассе, в степи, быстрее ветра. Представляешь? Сидеть наверху, в кабине и быстрее ветра!

— И стрела впереди! — подхватил Слатт. — А на крюке — фонарь!

Мы побежали за здание, перелезли через забор, и понеслись по асфальтированной площадке для грузовиков. Когда мы добежали до улицы, то увидели ярко освещенную витрину магазина. Там стояла большая ваза и манекен — дама в шубе из искусственного меха. А под манекеном была табличка: «Норковые шубы. Позвольте себе роскошь быть прекрасной». Если б не эта дурацкая табличка!

Слатт заорал: «Не позволю!» и взял откуда-то половину кирпича. Наверное, со стройки утянул. Он кинул кирпичом прямо в витрину. Она не разбилась, но треснула по всей высоте. Тогда я подбежал и врезал ногой прямо в трещину, половина стекла вывалилась вовнутрь и, опрокинув вазу, разбилась. Слатт разбил другую часть. Мы услышали звон сигнализации и побежали по улице дальше. И тут впереди увидели мигалку полицейской машины. Наверно, это был просто патруль, так быстро полиция среагировать не могла. Слатт побежал куда-то вправо, через дорогу, в сторону поземных гаражей. Я рванул влево, через подъезд в здании. Когда я выбежал на другую улицу, то услышал, как где-то сзади топают несколько пар ног. Я тогда очень быстро сообразил и побежал в обратную сторону, но свернул в какой-то темный проем. Темно было, хоть глаз выколи. Я чувствовал только гладкую холодную стену. Запнулся о ступеньку и упал вперед. Кое-как вышел к какому-то мосту через железную дорогу. Осмотрелся и понял, что это недалеко от того кафе, где я встретил ту культуристку, Либи. Я пешком пошел к себе. Где-то через полчаса стало светать, небо посветлело и стал виден черный смог. Он растянулся до горизонта, как темный слой чернил. На деревьях был иней.

Я дошел до автострады, что у нефтяного сектора, там из люка в асфальте валил белый пар. Я долго смотрел на этот пар, пока не почудилось, что я падаю вниз, а все летит мимо меня вверх. И тут мне стало очень плохо. Это странная штука, я наверное, рехнулся. Мне показалось, что ничего вокруг нет, совсем ничего. И меня тоже нет, осталось даже не осязание, а только ощущение того места, где я стою. Пауза была, наверное, очень длинная. Лет двести я так стоял. Наверняка, инеем покрылся. Так мне было плохо, что я думал — все, умру сейчас. А потом появилась зелень в глазах, в голове зазвенело и я провалился куда-то. Во что-то мягкое и очень глубоко. Помню, как сквозь зелень в глазах проступила чернота. Чернее, чем смог в небе.

Как мне потом сказали, я потерял сознание и пролежал так около двух часов. И после еще несколько раз терял сознание. В больнице врач говорил моим родителям о том, что у меня нервный срыв и еще какое-то там дерьмо с психикой. Мне еще тут отдыхать целую неделю. С ума можно сойти.
 

Зачем лечить психику, если она заболела по своей воле? Неделя прошла. Мне приносили телеграмму от Дины. Она еще в Хониге, у нее умерла двоюродная сестра. Приедет на этой неделе. Я эту сестру никогда не видел, даже не помнил о ней.

Слатт тоже в больнице, только в другой. У него сотрясение мозга и перелом руки в трех местах. Приезжал Вик, говорил, что концерт «Угольного Танго» прошел здорово. МакНабус, говорит, снова куда-то исчез. Я думаю, может его Ру по дороге прикончил?

Помню, как прошлым летом мы — я, Слатт и Вальтер катались на немецком мотоцикле. Мотоцикл был раритетом — действующая машина с коляской, на нем еще фашисты по Европе рассекали. Двигатель стоял новый, но вид был еще тот. Я сидел в коляске и изображал немецкого офицера. Мы тогда еще врезались в фургон с лошадьми. Я думал, все зубы себе повыбиваю. Летел, как птица.

Летом жарко и скучно. Пойти некуда, заняться нечем. Можно, конечно, зарабатывать и потом купить себе что-нибудь полезное. Но это не по мне. Летом надо быть свободным, общаться с природой и, вообще, делать, что хочешь. Тогда развиваешься, а не тупеешь. Хотя, от скуки тоже можно отупеть. Но мы с ней боролись.

Звонили на местное радио, в передачу с прямым эфиром и орали: «Вы что, совсем дураки? Это же полная фигня! Не вешайте людям лапшу!». Нас тут же отключали с линии, но мы успевали все-таки выйти в эфир на пару слов.

Крыши разрисовывали. Мне очень нравятся индейские орнаменты. Я как-то в детстве ходил с дедом Максом в музей и там видел индейские пончо. Дед мне вчера снился. Будто мы с ним в поезде едем, а за окном идет снег.

Вообще, прошлое лето мы все, в основном, торчали на крыше Коммунизма. Когда солнце палило, мы прятались в тени пристройки лифта. Шатур на флейте играл. Мы брали с собой побольше пива и до вечера оставались на крыше. Даже в футбол там играли. Но если мяч вниз полетит, кому же охота за ним спускаться?

Комп работал уборщиком в метро, мыл по ночам вагоны. Он рассказывал нам байки о том, какие огромные крысы живут в тоннелях. А мы ему: «Смотри, не зарази их свинкой».

В метро мы тоже откалывали номера. В часы пик заталкивали людей в двери, утрамбовывали их. Прямо, как в Японии.

Однажды в северной промзоне, черт знает где, нашли мертвую собаку. Вызвали полицию, сказали, что нашли труп — неясно, мужчины или женщины. Полиция приехала, а там собака.
 

У моего друга Слатта тоже мутация. У него очень сильная интуиция, чуть ли не мысли парень читает.

Когда я только стал появляться в нашей компании вместе с Диной, Слатт все время подшучивал над нами. Например, постоянно намекал на то, чтобы устроить групповой секс. Однажды мы с Диной договорились, что дадим ему по шее, как только он скажет что-нибудь такое. Мы встретились со Слаттом и шли в «Крокодил». Специально давали Слатту поводы для его шуток. Но он молчал, как рыба, только поглядывал на нас хитро. Догадался, точно. Но все-таки по конец решил нам доставить удовольствие.

— А давайте, — хитро так говорит. — Сделаем зверя с тремя спинами?

Мы его тут же начали пихать, а он ржет, как жеребец.

А еще Слатт алхимик. Он изобрел новый вид Сандоза — «заводскую кислоту». Никому ее не показывал, говорил что это секрет. Ее надо пустить по водопроводу одного из заводов и тогда рабочие и служащие вместо двигателей будут производить предметы искусства и культа. Ценная идея.

А я летом придумал развлечение — прыгать с канатом, знаете есть такой вид отдыха — резиновый канат привязывается к ногам. Но неоткуда было прыгать с удобством и не было хорошего каната. Тогда я придумал другое.

Есть место в городе, где автострада проходит высоко над обычной городской дорогой. Вот мы собрались наверху, на этом мосту, укрепляли канат и обвязывали кого-нибудь за пояс и позади спины. Он спускался неспеша и зависал над дорогой метрах в двух-трех, совсем низко. Вся штука в машинах внизу. Они объезжают, сигналят, водители орут матом, особенно, если — грузовик. Некоторые, например, Слатт, даже мочились сверху на все машины. Добраться снизу до автострады нелегко, надо объезжать всю центральную промзону. Поэтому мы веселились как хотели. А если что -сразу четверо вверху поднимают висящего за канат и смываемся. Я как-то завис над дорогой, раскачиваюсь себе, десять минут, двадцать, полчаса. Так здорово! Грузовые тебя объезжают, суматоха, легковые под ногами шмыгают. Я на все машины однажды мелочь бросал, по монетке. А в тот раз я 40 минут болтался. По автостраде полиция ехала и наши временно потерялись. Ничего, обошлось. Хотя пару раз нас отлавливали. Но ощущение это очень классное — между небом и землей раскачиваться. А под ногами — горячий асфальт.
 

Доктор, который ко мне заходит, наверное и не знает ничего ни о «волне Нового Вертиго», ни о «Крокодиле», ни о чем таком. Мне нечего ему сказать. Родители заходят ко мне каждый день. Я говорю, что все со мной в порядке, и что здесь валяться — смертельная тоска. Они и слышать не хотят, видно, я их здорово напугал.

Может, пойду отсюда на днях, смотаюсь к Слатту, проведаю его. Ему-то гораздо хуже, чем мне.

Жаль, что я шляпу потерял, если бы она сгорела или утонула, то еще не так обидно, но ведь ее сейчас может носить какой-нибудь полный кретин или ублюдок. В этом все дело. Почти со всеми вещами так. И мою голову могут посадить на какое-то идиотское туловище. Где же гарантии?

Отсюда в окно видна улица, которую вечером освещают розовые фонари. Там какие-то магазины, ателье. Нежная оранжевая плесень.

Знаете, чем заканчивают все Холдены Колфилды? Они или сходят с ума или становятся самоубийцами.