АКМ

Евгений Иz

АДСКАЯ ДЕРЕВНЯ

Сборник рассказов

Серенады от Матфея

(Из коллекции наркотических романсов)

Неужели вы, тупая толпа ханжей, жадных до балаганного стриптиза, полагаете, что я какой-нибудь дешевый Козьма Прутков, жалкое детище трех бездарных импотентов? Неужели ваши гнилые мозги в состоянии понять хотя бы крупицу одного из моих блестящих доказательств существования Бога? Нет, вам суждено сгинуть в кромешном говняном невежестве и позорной бездуховности, столь свойственной всем скопищам тупиц навроде вашего. И не надо со мною спорить. Пора бы тебе знать, дорогуша, что подобными баснями о Гермесе Трисмегисте меня не растрогаешь. Что ты понимаешь в этом, несчастное создание? Вся ваша информация на этот счет — всего лишь ничтожная подача пережеванных банальностей. Что вам известно, кроме уродливых инсинуаций? Эот же просто смешно! Ты, дружок, лучше послушай меня, уж мне-то кое что известно и понятно в этих делах. И, пожалуйста, будьте так любезны оставить свои недоношенные амбиции и слюнтявую гордость цивилизованных приматов. Лично я, братья мои, знал одного парня с юга, наследника знаний по линии Гермеса Трисмегиста. Вот это был человечище! Что? Какая там алхимия! Герцог Альба? Как же, знаю. Этот ваш Альба — просто куча дерьма, эгоистичный сифилитик, претенующий на тайные знания метахимии и супернаркотиков. Просто титулованная шушара, затесавшаяся в Великие скрижали. И нечего мне протирать подобные байки!

Так вот, о моем знакомом. Звали его Эмиль и был он истинным интеллигентом духа. Как-то, вернувшись в Европу из поездки по Тибету (у него есть имение в Сиккиме, между прочим), Эмиль развлекался с пиятелями в борделе. Он уединился с прелестной крошкой в номере, раздел ее и заставил малышку обуть его теплые зимние ботинки с тем, чтобы ходить в них взад-вперед. Сам Эмиль сидел на кровати и смотрел. Крошка пребывала в недоумении, еще не зная о маленьких капризах клиента. А ведь ему было нужно не так уж и много — всего лишь подождать с полчаса, снять со шлюшки боты и обнюхать ее вспотевшие ступни. Потом, когда девица делала ему мастурбацию, он бы рассказал ей о своем старом учителе, Фабиане. О том, как Фабиан однажды привел к себе в гостиничный номер накрашенную рыжую бабу, вытащил из пиджака револьвер и приказал ей разеваться. Она ему сказала: «Я бы разделась и без этой пушки, милок. Ты, как видно, невежа и твое поведение выдает в тебе засратого пролетария». Фабиан сел напротив нее и ответил: «Шевелись, дорогая, потому как твоя помада и даже твоя манера произносить гласные в словах выдают в тебе обыкновенную подержанную блядь, и церемониться я с тобой не собираюсь». Она заупрямилась, сделала вид, будто оскорблена до глубины своей мизерной души и наотрез отказалась даже оголить грудь.

«Скидывай все тряпье, проклятая курва! — заорал на бабу учитель и наставил револьвер ей в глаз. — Я знаю, что ты есть на самом деле!» Шлюха проворно сбросила на стул жакет и лифчик, но на юбке остановилась, сказав: «Это чудовищная ошибка, герр. Я — порядочная женщина и не могу позволить себе подобные низости».

Фабиан зловеще замычал, подходя к ней ближе, и тогда ее воля оказалась сломленной. Пока она расстегивала юбку, Фабиан приговаривал: «Давай-давай, проклятая сука, я знаю, что у тебя из задницы растет хвост.» Рыжая потаскуха вылезла из юбки и рейтузов, открыв взору Фабиана белый живот и медного оттенка лобок. «Неплохо, хотя и черезчур полновата, сказал учитель строго. — А теперь повернись задом! Быстро!»

Шлюха повернулась и Фабиан увидел, что у нее из копчика растет розовый мясистый хвост, в длину доходящий чуть ниже ее ягодиц. «Нагнись! — скомандовал Фабиан и подошел к бабе. Стой тихо!» Он поднял отросток и развел ее ноги чуть в стороны. Когда показалось темное отверстие ануса, Фабиан осторожно вставил в него дуло револьвера. Баба сладко застонала, поводя рыхлыми бедрами. Фабиан вытер пот со лба, откашлялся и выстрелил. Звук получился похож на хлопок далекого фейерверка — глухой и короткий. Рыжая закричала, но осталась на месте, тяжело дыша. После второго выстрела ее тело задрожало, хвост встал торчком, а влагалище заблестело обильной смазкой. Казалось, ее удовольствию нет никаких границ. Фабиан пошевелил револьвером в ее заднем проходе и выстрелил вновь. Края ее ануса запульсировали и баба простонала: «Технический мир выстроен на мечте, как мифической, так и мистической. Миф о западном рае, об эсхатологическом царстве, в своем измененном варианте привлек люей к еще более усиленному вхождению в индустриальный модус существования как предопреляющий на пути к райской трансформации земли. Это давало не только практический результат, но было также и оправданием всему минувшему веку».

«С торжищ житейских, бесцветных и душных, видеть так радостно тонкие краски» — промолвил Фабиан и выстрелил в четвертый раз. Баба содрогнулась от сладостного спазма и захрипела низким голосом: «Квадрат изображает силы, попарно противоположные друг ддругу — активные и пассивные. Крест — это пересечение активных и пассивных сил как знак примирения, а круг — это вечный цикл, изображающий движение».

Фабиан вновь спустил курок, сказав при этом: « Придя в отчаяние от любви и от целомудрия, я наконец решил, что мне еще остается разврат — он превосходно заменяет любовь, прекращает насмешки людей, водворяет молчание, а главное, дарует бессмертие. Разврат — это джунгли без будущего и без прошлого, а главное, без обещаний и без немедленной кары. Места, отведенные для разврата, отделены от мира. Так-то, милашка». Милашка, по-прежнему сладостно стеная, принялась массировать свой крупный алый клитор и через минуту снова заговорила: « Страдания ребенка — это наш горький хлеб, но, не будь этого хлеба, душа наша зачахла бы от духовного голода». Выстрелив в последний раз, Фабиан заключил: «Стыдно быть счастливым в одиночку», а шлюха прошептала сквозь слезы наслаждения: «Я отрицаю все — и в этом суть моя, затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться, годна вся эта дрянь, что на земле живет…» Она посмотрела через плечо на Фабиана и увидела, что его брюки впереди все пропитались поблескивающей спермой. Он вытащил из ее зада револьвер и задумчиво признес: «Всякий гнев — есть вожделение». Баба сползла на пол, ее груди свесились на живот, а изо рта струилась нить сизого дыма. Увы, дорогая моя, тебе не под силу узнать секрет относительного удовлетворения, равно, как и этим политиканам-самцам, мечущимся по клеткам своей обезьяньей похоти. Чертовы ублюдки, вы наверняка забыли, что все официальные наслаждения и победы — всего лишь горстка вонючего краха из могилы утерянных надежд. Вы не помните меня, великого и безжалостного прорицателя, современного Матфея Златоуста всей дешевой непотребщины ваших шедевров! Меня, держателя мочегонных акций вашего затхлого мышления, самого главного босса всех прощалыг в мире! Я излечу все ваше ничтожное стадо от кровавого поноса морализма, я иссушу нахрен всю вашу влагу из ваших кладезей муддрости и выпотрошу любое смердящее гуманизмом самосознание. Да, дорогуша, уж не пришло ли время задаться вопросом, зачем это старый онанист Алладин тер да тер свою родную «Лампу»? Нельзя все валить только на христиан. Потому как даже мой друг — Латент, просыпаясь всякую ночь в гигантской кровати, заполненной голыми проститутками обоих полов, а также детьми и животными для развлечений, всегда оставался истинным индуистом, хотя и с оттенком педерастичности в вероисповедании, но все таки уверенным в непреходящих ценностях вульгарного бытия. Мало того, что каждый уважающий себя член клуба почитал за честь взять у него в рот или подставить свою задницу, так еще все прекрасно знали с кем они будут иметь дело. И ты, братец, подбери свой вялый уд и запомни на всю свою гадостную жизнь, что такие Спасители, как я, никогда не станут разбазаривать Вещество задаром. Идиоты, веь это же внутренняя алхимия, а не какое-нибудь сомнительное приспособление для скоростной вздрочки и самоотсоса… Да, есть что-то мерзкое в этих экстатических состояниях, откуда насквозь видна вся тайная прелесть бессмысленного мира беспомощных и презренных людишек.

НАЗАД ДАЛЬШЕ