КУЗНЕЦ И МЕЛЬНИК

• 1
• 2
• 3

НЕВЕЧ НОМЕР 3

Проехал фургон «Хлеб». Внутри у него пусто. Написано — «хлеб». А хлеб не всегда. Пути к хлебу. Разлет мнений и разброс способов. Бытие как вечный хлеб. Бытие.

Птиротрон от первого лица:

— Невеч номер три мой. Проехал фургон «Хлеб». Пошел сильный косой дождь и я как бы кстати укрылся в районной аптеке. Я стал у стеклянных дверей и смотрел, как прохожие спасаются и забегают сюда, в аптеку. Прятались даже те, что с зонтами ибо дождь выдался сильным. Я вел себя спокойно и — что самое главное, — уверенно.

Тронитриф от И:

— Невеч, невеч… Он стоял у двери аптеки и, делая вид, что ждет окончания ливня, не спеша устранял сигнализацию. Кусачки работали ловко и легко, глаза чувствовали дождь и мокрых посетителей. Районная аптека, работающая круглосуточно и без перерывов. Подошла длинная, как жердь, женщина. в летах, некрасивая, заикающаяся на звуке «н». Обратилась к нему:

— Мы, свидетели Иеговы, призваны ан-возвещать… ан-как вы считаете… кто спасется? скоро Бог придет и уничтожит этот ан-ан-мир… Придет Бог. Придет Бог и уничтожит. В мире зло, маты, ан-ан-неверие, развраты… Уничтожит все. Бог. Мы, свидетели… Уничтожит Бог. Скоро Бог. Уничтожит. И придет. И Бог все уничтожит. Все это уничтожит…

— Да? — тихо спросил он у женщины, продолжая стоять к ней боком и глядя за стекло. — И вот эту девчонку, которая бежит от дождя — тоже? Она, такая стройная, веселая, в белых гамашах и футболке, прыгающая через лужи, ее он тоже уничтожит? И вон ту дворняжку, пережидающую дождь под лавкой?

Сигнализация обработана. Скоро ехать далеко. В поезде разговоры и чай, и тамбуры, и прусаки, и люди, и разговоры.

— А у меня брат в скорой помощи работал. Однажды по вызову приехал к какому-то мужику. Мужик разосраться не мог. Ну, а брат мой осмотрел его и выписал каких-то таблеток, от запора. И уехал. А у мужика, оказывается, началась непроходимость кишечника. Все, спайки после операции или что-то подобное. Недоглядел брат. Через три дня соседи мужика скорую вызвали, сам-то он одинокий. Приезжает брат, заходит, а он очки носит, вот, а мужик сидит на диване весь бурый, улыбается, на брата смотрит и говорит: «О, телевизор пришел, передачи посмотрим! Телевизор, цветной!» Подбежал к брату и начал «каналы переключать». Брат смотрит — человек галлюцинирует очень сильно. Ну, забрали его, повезли в больницу. Но мужик недотерпел. В скорой начал блевать. Говном. Как поперло из него. Брат говорит, такой вони никогда не доводилось испытать. Заблевал им весь салон. Они с санитаром и шофер высунули головы в окно, чтоб не задохнуться и так ехали до больницы. Мужика в хирургию. Хотели вскрывать кишечник. Помер.

— Проводник говорит, мы на час опаздываем. А у меня еще пересадка.

— …Развитие искусства не идет по прямой. Последние сто лет научили нас тому. что оно идет так же вширь и вверх, описывая при этом крутые петли подъема, неизбежно подразумевающие потерю из вида основной магистрали. В такие периоды опора на одно лишь мастерство опасна — отключенное неясностью пути из цепи преемственности, занятое самоцельным заполнением момента, ремесло может стать аморальным. Нынешнее европейское искусство сейчас — зрелище сложное, ядовито-опасное. Наряду с основным стволом тысячелетней профессиональной традиции буйно цветут давно, казалось бы, увядшие, но неожиданно воскресшие цветы фольклора, а также недавно привитые ветви инотрадиционных влияний и бумажные цветы поп-культуры. От обилия впечатлений кружится голова, ветер разносит семена взаимовлияний — и вырастают немыслимые гибриды растительной плоты, пластмассы и железных стружек. Найти в этом дурманном лесу свое, предназначенное природой тебе место, невозможно, если опираться лишь на путеводные знаки ремесла. Здесь нужно мысленным зрением подняться над ремеслом и понять направление его развития. Конечно, для этого необходимо время и неустанная работа ума. А пока все это — болотные брожения. Мы слышим эту тягучую трясину органического леса звуков, голоса птиц, животных, насекомых, шумы водопадов и журчания ручьев, ритмы крыльев и ветров. Мы слышим это гулкое биение собственного сердца внутри. Мы видим эту пестроту, цветение, кричащую политру. Мы видим собственную красную и горячую кровь. И это синее-синее небо. Все это, такое естественное, мы именуем искусством и все равно видим в этом искусстве древо. Вот в чем вся соль, молодой человек.

— Смотрите-смотрите, вон настоящая мельница!

— …начальство начальством, а под лежачий камень вода не течет.

ГЕРОЯНОВАЯ МЕЧТА

(без коппертулумов)

Я открыл глаза. Настал этот час, когда я просто встал и открыл глаза. Я хочу, чтобы ты слышал меня — я открыл глаза.

Все, что являлось когда-то богом и теперь есть Бог, и в свое отсутствие будет Богом, таким же, как и любой Бог, потому что любой Бог — это Бог, кем бы он ни был. Это божественная правда — говорить Богу о Боге, хотя бы и его теперь нет. В этом нет — Бог, также как и в Боге — сам Бог, который есть, и в этом — сама суть дела. Суть дела — Бог, дела суть — это Бог, точно также как и суть дела — это Бог и Бог Бог дела, и даже Господи Боже, Отче Наш, и Ваш тоже. Даже во всем, где присутствует Бог — есть Бог, во что бы то ни стало Бог, хоть во имя Господа Бога. В словах и делах, в безумии старушки, упавшей в траву, в яйцах в холодильнике и в холодильнике — Бог. В Боге все — Бог и сам Бог — есть Бог, пусть хоть в холодильнике, или в проруби, или в раю, в Боге. Если бы я не говорил о Боге как о Боге, то в этом не было бы меньше Бога, чем есть сейчас в моем молчании, которое и есть — Бог, не больший, чем сам Бог ибо Бог есть все и ничего — тоже Бог, тоже часть и целое Бога, как его ничто и его все. Бог Бога, как Отче Наш — это дело и дело, суть и суть, и это Бог и Бог, как два и один, как качан и наперсток, как какая-то там суть. В любом деле будет суть, потому что дело Бога и суть Бога — это сам Бог, который как божественный наперсток или правда, или даже что-либо еще. И узнать, и познать Бога будет просто, когда Бог станет познанием и узнает себя — Бога в Боге и в чем-то любом. Потому что Бог — это Бог во всем и Бог всего, даже, если он Бог божественного ничто.

Я открыл глаза. Мне было светло и не больно. Я распахнул окно и увидел, что все на местах. Но, знаешь, тут же я ощутил — ВСЕ НА МЕСТАХ, ничего не изменилось, хотя во мне умер прежний мир и родился в извержении света и любви новый. Вокруг же царила прежняя затхлость, все тот же смрад и страх, та же боль и война. Мир не сошел с места ради изменения у меня внутри, он стоял за окном, неподвижен и безжизнен. Все осталось таким, каким и было — безрадостным, жестоким и застывшим в страхе, лишь только я теперь имел какую-то особенную способность — любить все это, любить и прощать. Слышишь меня? — я открыл глаза.

АППРЕДИКТ ЛОГОЗА

(добавка и ощупь)

Если вы хотите отсюда сбежать, разотрите ¼ стакана сливочного масла и последовательно прибавьте 1 ½ стакана сахара, 4 желтка, ½ стакана молока, ваниль и ½ чайной ложки пекарского порошка, просеянного с 1 ½ стаканами муки и добавьте взбитые в пену белки. В одну половину теста прибавьте 2 столовые ложки како или 100 г растопленного шоколада. Смажьте форму сливочным маслом и посыпьте мукой. Выкладывайте тесто, чередуя ложкой белую и черную массу. Горячим посыпьте изделие сахарной пудрой. Вся эта фигня называется Мраморный кекс. Ешьте его и оставьте всякие мысли о побеге.

Так что двух яиц, стакана сахара, ¾ стакана кефира, ¼ стакана сметаны, 5 ложек топленого жира и стакана изюма, да еще измельченных орехов, плюс чайной ложки соды на 2 стакана муки вполне хватит, чтобы состряпать приличный Пирог с изюмом и орехами. Только же — изюм переберите, промойте и подсушите, а яйца-то — слегка разотрите с сахаром. Выпечка 40-45 минут. Не отчаивайтесь.

ОЛЫЛУЦ ДРОЖНЫ

(путешествие лорда С.)

Янега — Токари — Пай — Таржеполь — Ладва — Пьяжиева Сельга — Деревянка — Орзега — Серия Полувременных взрывов в Вечном Сознании — Косолапая Гора.

Пределы: — Лумбуш — Ванз — Сег — Урос — Топ — Пя — Энг — Ковд — Пин — Нот — Черный Нор.

В Надвойцах торговали картошкой; в Тунгуде шел мелкий дождь, в купе сказали — грибной; в Летнем дул ветер; Уда скучная — с рыжей собакой Шарик; в Горелом Мосту две старые бабки без зубов; в Беломорске — пьяница лицом в траву; в Амбарном — красивая женщина в красной мини-юбке; Боярская — купля папирос; Лоухи как Лоухи; в Чупе за кем-то гонялась милиция, примечательно; в Полярном Круге на огороде стояла голая баба; Жемчужная — замызганный киоск и природа; в Лапландии красота; от Тайболы до Шонгуля — рукой подать, богом все позабыто к едреной матрене.

Запределы: — Песь — Овнище II — Красный Холм — Всяческие Песни — Окунания — Смелое Дно — Невель — Ать.

На станции Побережье кого-то утопили в огуречном рассоле, прямо на перроне.

В Затишье стрелочник, инвалид II группы сам поднимал стрелку, которую десять человек еле перетаскивали.

В Черном Острове ночью темно.

В Хуторе-Михайловском (Дружба) от поездов начисто отвыкли.

На пароходе Крым-Кавказ орал кот.

В Солнцево червивых яблок — жри не хочу. Еще есть голуби.

На станции Спирово 6 сентября 1996 года в 15 часов 14 мин было прилюдное явление призрака — высокого мужчины без челюсти и костюма, со связанными проволокой руками. Видение устойчиво длилось около минуты и сопровождалось запахом азота.

А в Бабаево — слухи, что в Череповце квартиры дешевеют.

МИР

(мир)

Сверкающее пространство белого света. Сияние чистоты и добра. Ручей течет медленно, едва бурля на камнях, но у самой мельницы вдруг ускоряет свой ток без видимых причин. В лесу поют птицы.

— Все, что можно потрогать или увидеть — это мать, — сказал Мельник. — А то, что нам позволяет трогать, видеть и понимать — это отец. Видишь? Когда отец вместе с матерью — это мы и наша жизнь.

— Пока мы есть, будет дух, — согласился Кузнец. — Дух из сверкающего лабиринта, дух из грязи на свекле.

— Все это знают, — уверенно произнес Мельник. — Все.

— В «Улиссе» Джойса, часть II, сцилла и харибда, страница 165 в кропотливом переводе В. Хинкиса и С. Хоружего: «тот драматург, что написал фолио мира сего, и написал его скверно (сначала Он дал нам свет, а солнце — два дня спустя)…», — показал Кузнец. — Свет был дан прежде светящегося тела, потому что это был внутренний свет, не нуждающийся в воплощении. Дух был прежде тела. Солнце дает тепло и освещает, но без того, первого света не было бы ничего.

— Даже тьмы, — кивнул Мельник.

— Здесь, — показал Кузнец себе в грудь. — Здесь.

— И там, — кивнул Мельник в окно.

— Электричество можно пить, представляешь?

— А на дне океана можно выстроить дом.

— В прошлый раз, когда мы вызывали дождь, вечером упала звезда.

— Да. Я ее закопал.

— Ночью к нам будут гости.

— Люди придут.

— Из деревни.

— С факелами.

— Поговорим с ними по-людски.

— Ты в лиса можешь превращаться?

— Если сегодня — синяя пятница, то могу..

— Нет, сегодня оранжевая.

— Ну, ничего.

— Дрова хорошо трещат, да?

— А огонь-то ты не зажег.

— Все равно, хорошо трещат…

— Успокаивающе…

— Я вспомнил, как был создан «И Цзин»,— сказал Кузнец негромко и хлопнул ладонями об пол! — Один человек, по фамилии Катай Шарташ, был научен приготавливать Сому. Не ту, которую получают из мухоморов, но ту, которую производят при помощи МАГИЧЕСКОГО способа с добавлением и мухоморов в числе прочих частей смеси. Он такой Сомы и ощутил через некоторое время, что в нем — все люди, все вещи и весь мир. Тогда ему открылось, как ВСЕ ЭТО работает и переливается. Он еще раз убедился, что все находится в нем, а он — зеркало всего, и тогда он просто стал жить, кидая стебли тысячелистника и рисуя на каждую позицию гексаграмму. В соответствии с событиями своей жизни он делал комментарии и расшифровки. Катай был чист Духом и поэтому все 64 гексаграммы распространяются на любого человека и по сей день. Сам же Шарташ после последнего положения стеблей, когда его вода стала огнем, исчез и растаял в сиянии счастья и всего.

— А когда земля стала воздухом, явилась книга, — прокряхтел Мельник.

— Да, — кивнул Кузнец и согласился. — Ад.

— Пока есть время, я расскажу историю Схемы Б.К., — проговорил Мельник своим голосом. — Вне времени в ноль-пространстве находятся Боги Катапульт. Один из них — Бог Катапульта «Гнулу» был распределен Схемой в местное положение пространства и времени, чтобы сотворить мир, отличный от внутреннего. Понимаешь меня, коллега? Бог Катапульта сделал мир, разработав Паспорт размером в земную неделю и рывком изнутри своей Воли запустил эту действительность в оборот. Дело было сделано и, понаблюдав немного за зарождением живого плоского еще создания, Бог «Гнулу» катапультировался обратно, в свой ноль. А мир функционировал уже сам по себе, ежесекундно составляя свою собственную Схему, отличную от Внешней. В мире, созданном «Гнулу»-Катапультой существует много уровней и областей продвижения и единственным достойным видом передвижения по ним служит сознание-осознание-Дух. То есть, СПИРИТ. Этот мир огромен для создания, но есть миры в миллионы раз обширнее. Зато «Гнулу» создал весьма сложный Паспорт действительности. Кроме того, в этом мире постоянно присутствовал Дознаватель, которого некоторые невежественные мудаки сочли Доставателем и ненавидели, боялись или подлизывались к нему, называя его про себя то нечистым, то Зверобогм, то Велиалом, то Князем мира сего, а то и Кондратием Илларионовичем Серпонафилиным. Дознаватель же лишь наблюдал и иногда корректировал потоки информации, оставаясь в сторонке от аборигенских понятий о зле и добре. С чем ему приходится работать вплотную — так это со смертью и всеми примыкающими к ней иллюзиями. Принципиально, что никаких договоров, да еще и подписанных кровью Дознаватель ни с кем не заключает, все договора и прочие ценные векселя люди заводят сами с собой, пребывая в экстраполярной зеркальной иллюзии либо в Сумеречной Реальности «Калатол». Не так давно стало известно настоящее имя Бога Катапульты «Гнулу». Его зовут Авдей Полоп, отчество — засекречено Схемой. Вот, собственно, и все.

Тут в дверь загрохотали удары и послышались крики с матами и бранными речами, и ругательства с тревожным шумом. За окном полыхали в ночи факелы и поблескивали салом морды пришедших.

— Люди пришли! — рассмеялся Кузнец, вытащил из-за пояса огромный топор и кинул его в бочку с помидорным рассолом.

— Айда на двор? — предложил Мельник, запахивая свой узбекский новый халат и одевая черный картуз.

— Да, — ответил Кузнец светло и растрогано. — Да-да, конечно.

Как только дверь отворилась и в желто-золотом проеме показались две крепкие фигуры, люди с факелами и оглоблями предусмотрительно отбежали за калитку и стали орать из-за ограды. Во главе толпы бегали и ругались друзья из кабака «Вверхдном».

Фрол (махая факелом): Ну вот и все! Пришли для вас кранты!

Забулдыга (сильно шатаясь): Порюхаем, отпиздим и завалим на хер!…

Г-н Брандиш (трезво): АЭ! ОЭ! ТАВО ЫИ-И! ББНУ СУЧОК!… ЫРЫХ!…

Альтман (махая саблей и факелом): Что, нечисть? Крестное знаменье показать? Сейчас, уроды, вы запляшете нам польку!!!

Гнус (сердито снуя меж мужиков): С нами бабы, детвора и отцы седые! Через вас одна беда — закрома худые!… А если по-честному, то мы, верующие люди нашей деревни, не потерпим и не посрамим, ибо, блядь, вы распоясались и все! А ну, выходи, черти! Вам и гробов не понадобится, окромя пары осиновых дрынов! Выходи, ржа колдовская!!!

— У-тя! — ласково улыбнулся Мельник и рассмеялся, тряся бородою.

Над макушкой Кузнеца просвистел чей-то факел, но Кузнец не шелохнулся и, глядя вперед, сказал:

— Добрый вечер, гости дорогие! Мы весьма рады и растроганы, что, несмотря на позднее время, вы зашли в наши края и ведете себя вежливо и доброжелательно, как и подобает истинным христианам. Что ж, милые мои, не пройти ли нам в дом? Милости просим, самовар давно готов!

Г-н Брандиш: ГУЮП!… АХЫ!… ЫВЫК… Короче…

Фрол (ехидно блея): Самовар готов? Ах ты, погань! Мягко стелет, гад!

Гнус (веско): Щас будем убивать. А для начала — крестик покажи нательный нам. Ась?

— Вота! — с готовностью Мельник распахнул свой халат. На груди у него болталось с дюжину всяких крестов, и простых, и золотых, и деревянных, и сплетенных из кабельной брони.

— Итак, — подхватил кузнец, уверенно крестясь и притопывая ногой. — Сегодня дивный вечер! Сгустились сумерки, из леса пахнет хвоей, русалки спят прилежно на сосне. Лишь людям не спалось чего-то. Глодал их совесть страх? Возможно, так. И вот они собрались, взяли вилы, сабли, топоры, ножи, зажгли по факелу и через лес и поле пошли, чтобы убедиться — есть непонятное на земле, есть! Братья и сестры мои! Слышали вы о Пасифае или не слышали? Ась?

— Наверное, не, — предположил Мельник и громко свистнул.

— Ну, так вот, — кузнец склонил лицо и голову, и улыбнулся снисходительно и плавно. — Пасифая жила в давние времена. Была она баба простая, нехитрая и спокойная. Пасифаю можно было считать красивой, но главная ее заслуга была в другом — она умела любить всею своей огромной душой.

— Ох! — охнула в толпе какая-то женщина и на нее зашикали.

— А бабой Пасифая была крупной, — Кузнец пошевелил бровью. — Даже огромной. Метров шесть ростом, весом в две с лишком центнера, каждая грудь — с телевизор «Березка». Сами понимаете, что в поселке никто из мужиков на нее не глядел как на спутницу своей возможной жизни. И от этого Пасифая горевала и изводилась. Еще бы, женщине уж под тридцать, а она без мужика! Дело ли это? Смех и насмешки — вот что слышала бедная баба от односельчан. И вот решила эта роскошная женщина утопиться. Вы себе представляете? Для этого она нашла глыбу каменную в восемь пудов весом и понесла ее аж к морю, ибо местная речушка в самом глубоком месте едва доходила ей до прекрасных нецелованных грудей. Шла-шла Пасифая к морю со своим камешком, как с нерожденным дитятком, да присела в чистом поле передохнуть. Все, думает она, не суждено мне женой да матерью быть, так хотя бы насмешки прекратятся. И тут видит она, как во сне, на лугу пасется здо-о-о-ооровенный бык, белый, как молоко. Бык увидел Пасифаю с камушком и подошел, может добрая женщина угостит чем, ну, к примеру, солью с хлебушком — траву-то жрать все время тоже, чай, не сладко. Подошел, значит. А Пасифая, сама не своя, чувствует бабьим нутром — вот, единственный живой биологический организм мужеского полу, какой ей подобает размерами и масштабом. Она камень отпихнула в сторонку и погладила бычка ласково так, как родного. Ну, потом чего, взяла его, обняла да и повалила в рожь густую. Люби, говорит, меня и все у нас будет по-людски.

— Именно! — подчеркнул Мельник, подняв палец.

— Вот, — продолжал Кузнец. — А потом пожили они вместе с полгодика где-то. Затем исчезли куда-то. Говорили, мол, Пасифаю то ли на костре сожгли, то ли распяли, а быка белого какой-то герой на горку заволок и прирезал, чтобы, дескать, Солнышко не погасло над нашей с вами общей планетой. А только через десять лет к одному царю тамошнему пришел мужик и говорит, что, мол, продаю я, царь-батюшка, скотину одну, непростую, почти что волшебную. Царь ему — приводи, я до волшебства больно охоч и склонен! Мужик привел свою скотину. Белый бычок, крупный, хороший, а голова у него — человечья. Царь — в шоке. Никогда, говорит, такой ерунды не видывал! А разговаривать-то оно может?

Отчего ж не может, мужик отвечает, конечно, может, а ну-кась!

Бык и говорит царю-батюшке: Урду — официальный язык грядущей Исламской Республики Пакистан и один из основных литературных языков Индии. Генетически и структурно представляет из себя разновидность хинди. Употребляется в Пакистане в городах: Карачи, Лахор, Равалпинди…

Хорош, царь кричит, че-то я не понял ничего, однако, это чудо мне по душе. Пускай еще о чем-нибудь помычит. Бык и говорит царю: В египетском раю, в «полях камыша», умерший вел жизнь, похожую на земную, однако, более счастливую. Семь Хат хор, Непри, Сел кет и другие боги снабжали его пищей, обеспечивали ему урожай на пашне и общее благосостояние. Сам покойный не занимался утомительным трудом, поскольку при похоронах в гробницу ему клали ушебти — деревянные или глиняные фигурки людей, которые после соответствующих заклинаний выполняли все необходимые работы.

Царь говорит — прекрасно, мне эта штука подходит. Ведите его в конюшню, а человека — отблагодарите, как следует. Тут слуги и охрана вывели мужика под белы ручки на двор да так дали под зад коленом, что бедняга, язык прикусив, добежал аж до Вены. А бычка с человечьей головой назвали, долго не мудрствуя, Минотавром и оказался он мастером строить лабиринты хитроумные. Под всем царским городом ходов нарыл, позапутывал всех и пропал где-то в недрах своих катакомб. А мужик, что быка приводил, в Вене оклемался и даже женился. А к жене его тайком Змей Лихой лазил и миловался с нею, пока мужик на работе стулья делал. Вот и решила жена мужа загубить и со Змеем-Гидрой зажить. Притворилась больною. Мужик бегает, что да как, чем помочь, дорогая ты моя? Она ему — только волчье молоко меня исцелит. Мужик побег в лес. Встретил волчицу, по душам побеседовал, она и нацедила ему ковш своего молока, да еще и волчонка подарила доброму человеку. Да. Принес мужик волчье молоко — разумеется, жене полегчало. Через день она снова прикинулась, говорит, хворобе моей только молоко лисицы повредит. Мужик -снова в лес. Уговорил лису, дала ему молока, да лисенка подарила, человек-то хороший. Опять та же история. В следующий раз мужик вернулся с медвежьим молоком и медвежонком. Змей и жена в злобе — право слово — изворотлив муж! Ладно, придумали незадачу. Жена снова занедужила, говорит мужику — на сей раз я крепко залетела, помираю. Помочь мне может только волшебная пыль, что на чертовой мельнице, за 12-ю замками, за 12-ю дверями по 12-ти углам. Снесу тебе пыль, говорит муж.

Взял зверят своих и попер на чертову мельницу. Мирошника нету, а мельница крутится. Подошел мужик, а замки один за одним открываются, двери одна за другой отворяются, внутри — темень да сусеки всякие разные. Соскреб мужик пыль и — до дому, а зверята его остались на мельнице, а двери закрылись сами собою да на замки. Приходит мужик, а в доме жена со Змеем-Змеищем обнимается.

Змей обвил мужика и говорит, мол, раз пыль не принес, вот я сейчас тебя повешу — и петлю ему. А мужик — как же, принес! Змей ему — а достаточно ли пыли? Мужик в ответ — да порядком, и сыпанул Змею в зенки. Тот как зарычал и на мужика мизгирем полез. Мужик говорит ему — не гневи бога, тварюка, дай перед смертью три песни спеть. Жена Змею говорит — ладно, пущай попоет напоследок. А мужик себе думает — постой, я тебе пасть-то порву, сучье племя! И стал петь первую песню о том, как Ахилл жил среди баб.

Звери двери грызут, царапают, на подмогу мужику спешат. Змей до мужика с петлею сызнова, мол, а о чем таком, к примеру, твоя другая песня? Мужик стал петь о том, как один царь обул сапоги — левый на правую ногу, а правый — на левую и оттого занедужил, рассвирепел и велел войску жечь и бить все на своем пути. Зверята уж последнюю дверь грызут, торопятся, милые. Змей все вьется вокруг мужика — ну, сударь, лезь в петлю! Мужик ему, мол, погоди, шальной, дай третью спеть — в прощание с женой. Ну, запел о том, как два брата жили богато: двор у них кольцом, три дрына конец с концом, три кола забито, три хворостины свито, все это дело небом накрыто и светом белым обгорожено. Словом, знатный двор. Ну, Змей мужику, все ли? Пожалуй, говорит мужик. Тут зверята врываются и Змея-подлеца в клочья рвут, а после и жену-лиходейку. Так мужик и остался цел. По сей день стулья мастерит да живет один со своими зверями — волком, лисом и медведем.

— Скрячили Змея и прикорнали! — весело улыбнулся Мельник и нахмурил брови. — У нас и дока, и домовина в сенях душистая, а у вас — один дуван. Эка невидаль дивная — делить чужое всяк горазд!

Фрол (хрипло): Шо?

— А то, робяты, — отозвался Кузнец молодецким голосом. — Что время идет и Земля мало-помалу входит в новый информационный поток, а это значит, что все мы подвергнемся добровольно-принудительному ознакомлению с новыми для нас элементами, привнесенными в вечный холод нашей неописуемо родной Вселенной. Усекли?

Вот…

Мельник умильно оглядел пришедших, цокнул языком и сказал внятно:

— Тешусь, однако, надеждою, что мы не злоупотребили нашим знакомством, которое, сколь ни казалось бы малым в отношении сего ночного времени, тем не менее зиждется, смею верить, на обоюдном почтении, и решаюсь испросить у вас, граждане, сию милость, а именно — выказывание вами в степенном порядке истинных причин, заведших вас в сию глухомань лесную. Если же, паче чаяния, преступили мы границы скромности, то пускай сама искренность чувств наших послужит во извинение нашей дерзости. А?

— Безусловно! — воскликнул Кузнец, светлея челом и просветляясь. — Мы совершенно уважаем те побуждения, коими вы все были подвигнуты, и не пожалеем усердия на исполнение просьбы вашей, утешаясь той мыслию, что сколь ни печален к ней повод, но уже самое изъявление доверия вашего к нам чувствительно умягчает сей чаши горечь. Ни на миг не усомнимся мы, что благородство ваших сердец верней, нежели скудные сии словеса, ибо видно, что вы терзались своею ношей столь жестоко, что если бы мы смогли отдаться этому чувству, то оно лишило бы нас дара речи. М?

Толпа озлобленно вспенилась пучиной факелов и пик. Нарастающий гул прервал громогласный бас Мельника, который с чувством продекламировал:

Люди раскрыли рты, а Мельник витиевато шаркнул ногой, вздохнул и добавил:

— И еще несколько слов о патологической филопрогенитивной вертикально-горизонтальной эрекции. Это когда у висельников встает и так стоит…. Одной женщине нашептали, что не только кисть повешенного обладает свойствами и тому подобное, но и член, поскольку член у повешенного — единственный орган столь резво реагирующий на факт смерти путем удушения. Якобы в этом члене содержится большая магическая и охранительная сила. Вот женщина и дождалась, когда в ее городе была казнь, ночью залезла на помост, достала ножик, спустила с висельника штаны и собралась отчекрыжить ему член, но — не поднялась рука на резню и кровопролитие. Страшно стало…. Уж она мучалась-мучалась, нет, никак. Тогда бросила нож, взяла этот член себе в рот и ну его сосать, мол, может таким манером хоть часть волшебных свойств к ней перейдет. Тут ее и застукал староста с десятью мужиками. Стоит она на помосте и отсасывает у трупа…

Толпа заорала, задвигалась, и народ, перекося морды, повалил на Мельника с Кузнецом, крича: «Все! Хватит! Убьем на хер!!! Какое издевательство! Смерть гадам!» Загудели факелы, засвистали сабли.

— Зря ты это, — усмехнулся Кузнец Мельнику. — Вишь?

Когда народ, сломав ограду, подступил к ним вплотную, Кузнец достал неизвестно откуда красивую старинную бутылку зеленого стекла и подбросил ее высоко вверх, сказав Мельнику:

— Пить-то хошь? Лови!

Бутылка необыкновенно быстро и чарующе завертелась в ночном воздухе, люди задрали лица, глядя на этот предмет, а когда посудина упала на землю, никакого Кузнеца и Мельника уже нигде не было.

НЕВЕЧ НОМЕР 4

Мельник в узбекском халате и черном картузе, а рядом с ним Кузнец в зеленой тельняшке и вельветовом галифе, оба с золотыми шлемами гладиаторов на головах стояли посреди нулевого зияющего пространства, где миры текли мимолетными стаями посторонних жизней и смертей сквозь ткань божественного присутствия и отсутствия, и неведомое сияние озаряло их лица знакомым светом.

Их фигуры лились и струились в вечном потоке Перехода из себя в себя, где нет Я и есть все то же самое счастливое самоощущение. Перед их умными глазами не спеша переваливались и тучно лепетали планеты, кометы и аппатиты всех времен. Материки лаяли за их затылками, а воды времени утекли, кто куда хотел. Нитями расползлась тайна мироздания, и узлы воплощений мелькали то тут, то там отчужденными яркими привычками. Пока все текло, изменялось, скользило, вращалось и становилось всем, Кузнец и Мельник постепенно и плавно превращались в других самих себя, совершенно отличных от них. Это было волшебное путешествие, которое Урфин Кала-Бельды назвал бы эйсид-транс-эмбиенд-грувом. Мельник и Кузнец пролетели сквозь чью-то сизо-призрачную фигуру и стали совсем молодыми и современными. Теперь это были Савелий и Аглатасы. Их еще поутюжило в родной бесконечности и отцовской мудролюбивости, еще прошмыгнуло мимо лиц пара туманностей и повращалась спираль существования вокруг оси вселенского единства (без борьбы и противоположностей). Так и было. Затем Савелий и Аглатасы со свистом и пузырями вибрирующего кислорода вникли в данную реальность, уготованную Богом-Катапультой по имени Авдей Полоп. Мифология воссоединилась, миры рецинбиллизировались, картина сложилась в форму салона военного вертолета. Полет над землей с ее недрами, людьми, россиями-матушками и люболью. Вперед!

БУСАГА

(олдер всего)

Старый дедушка восседал на мшистом бревне у окраины новостроек. Вокруг старика тесно сгрудились молодые ребята, парни и пацаны; они, затаив дыхание, слушали дедушку и глядели в его красные глаза.

Дедушка не спеша закурил, снял сапоги, портянки и, вытянув ноги, пошевелил пальцами. Затем он сказал ребятам:

— Ну, мои безликие товарищи, раз уж вы хотите послушать, то я расскажу, расскажу. Имея уши — услышите, о чем я… Подержи-ка мои портянки, сынок. Так вот, пацаны, гляжу я на вас и вижу и вижу, что все вы одинаковые, как бы вы не хотели выделяться. Волосы, прикиды, феньки, панк-рок, грандж, хуяндж, пацифизм, анархизм, модные базары и подобная муть. Все вы такие настоящие, такие бескомпромиссные, все пробовали травку, хуявку всякую, красиво курите, красиво пьете, презираете ментов, да?.. На, малец, покури… О чем же это я? Ах да, бля! Но вот стоит кому-то из вас попасть в серьезный, жесткий расклад — и все, куда что девается, был человек, а стала лужа мочи. Или другой пример. Стоит на вашу тусовку круто наехать госорганам и вот уже каждый второй будет стучать на своих корешей, а каждый первый полезет мамке под юбку или папке в портмоне. Весь анархизм обернется тогда кучкой говняных, растоптанных иллюзий, а там уже и от девки любимой откажешься и всю братву вчерашнюю с потрохами сдашь. Несерьезные вы, пацаны, люди. У вас, сука, одни понты показные, да и тех — на копейку. А ведь жизнь — расклад серьезный, стопроцентный. Братишка, подсуетись насчет чифира… Так что, дорогие друзья, подумайте. Тут дело такое — очередь за солнцем на холодном углу. Кому здесь не похуй, кому не насрать? Мы живем в ебучем полицейском государстве, где нельзя даже свободно говорить и ходить по собственной земле. Из общества создают сложную мусорскую систему, и это назовут ебучим торжеством демократии. Вот такая вот хуйня, мои ненадежные бунтари. Все вы лихие, пока не побываете в изоляторе. Да-а… Хапануть ни у кого нет? Что ж ты молчишь, братуха? А ну-ка пропустите пацана. Есть во что? Ништяк, забивай… Информация, пацаны, это все. Кстати, что вам известно о бумаге? «О какой!» Об обычной бумаге. Как, блядь, ее делают? Ну, ясно, что из древесины, но — сам процесс? Никто не знает? Жаль, очень жаль.

Дедушка затягивается, закрывает глаза и продолжает чуть изменившимся голосом:

— Вся информация — на бумаге, по-любому на бумаге. Черный знак, белое поле. Это, пацаны, не случайно, нет. Ведь могли бы людишки, допустим, договориться на заре человечества и передавать информацию, скажем, с помощью цветовых пятен разной конфигурации, а? Желтые ромбы на фиолетовом поле в красную полоску, а? Но — черным по белому и хоть ты убейся! А если взять процесс изготовления из древесины бумаги и вычислить, какие элементы добавляются, мел, или еще что, и получить структурную и химическую формулу среднего белого листа… Пятку двинь, малец. Так это уже будет кое-что. Затем знак — буква, цифра или символ. Черный знак, белый лист, контраст, восприятие, воздействие. К примеру, серия одноформатных темных пятен на белом щите издали будет восприниматься только как текст. Конечно, дорогие мои, это уже стереотип, но стереотип не случаен, он модален и закономерен. При помощи живописи тяжелее достигнуть результата, подобного воспринятой текстовой информации. Знак на листе — это нечто неприродное, неаналоговое, искусственное. Это — воплощение человеческого дуализма, но это кое-что большее, чем философия, ведь эта штука работает! Она принята людской культурой, самой жизнью! Она магична, эта чертова штука! Ведь она захватила самое ценное и тайное, что есть у человека — язык, слово! Въезжаете, мужики? Это божественный расклад, это вам не грибами отравиться! Универсальная система, действующая на Земле уже много веков и до сих пор полностью невычисленная. А нынешние, блядь, писатели просто играют в индейки, как в куклы, ни хера не понимая, где они и в чем они. Какой же ты писатель, коли Слово больше тебя? А из живописи быстренько сделали «искусство», мол, это для умных и тонких знатоков. А ведь искусство мертво, кастрировано и мертво! Современное искусство достигло максимального уровня рациональности и скептицизма, да так, что собственно самого искусства больше нет, а остались только рациональность и скепсис. Кроме корыстных иллюзий и прагматизма в искусстве ничего и не было, по крайней мере, для людей. Это я вам точно говорю, пацаны. Дело в том, что особая адекватность, присущая только языку и речи, делает их совершенно отличными от любых других знаковых и образных систем. На самом деле, только в литературе, только в тексте возможен процесс определенно-направленного действия, или моделирования сознательных идей и представлений. Да, мальчики, именно через текст и еще через устную речь возможно объяснить, передать, навязать сведения о чем угодно и можно программировать, разрушать, создавать. В конце концов, еще Юнг показал миру, что есть миф и как он действует на Земле. Даже если Юнг и ошибался, что с того? Достаточно хотя бы его стройной логической системы аналитической психологии. Она действует, она внедрена и с ее помощью многие могут описать свой внутренний и окружающий мир. Лично я думаю, что ошибок в этой сфере быть не может. Ни у Эйнштейна, ни у Юнга, ни у Леви-Стросса, ни у этого говнюка Витгенштейна, бившего малолетних детей по морде. Реальность мягка и податлива. Глина! Креативное состояние сознания… Понимаете меня? Любая жесткая стройная система или наоборот — размытая и адаптированная, как дзен… Мальчишки, вы улавливаете? Есть система на базе общего сознания… Вот! И реальность соответствует ей! И любой иной. Соответствует, еби ее мать! Это же практикуется. Существуют какие-то каналы. Способы выражения… Передача универсального многогранного мифа. Это магия. Мистика, а не мистификация. Сообщающиеся сосуды людского осознания мира… И, есть такой человек — И. Он создает реальность, воплощающуюся в виде знаковой системы текста. Пока действие реально в границах этого текста, но уже есть прорывы в соседние реальности. Настоящая, живая плоть, материя, которой пока что как бы и нет. Представляете?.. У него там два объекта-субъекта. Они уже существуют в нескольких мирах, по крайней мере в трех. Свободное воплощение. Принцип игры. Не в бисер, нет, в мир, во вселенную. И вот эти двое, они связаны с третьим, они вообще соединяются в него. Этот И, он как бы и отдельно сам по себе, и сразу трое, и иногда двое — и все это непрерывно течет. Он и создает текст реальности, и одновременно воплощается, так что вынужден искать тех, кто есть он сам. Погоня, сюжет… Линии мироздания. Нет чужого, нет своего. Постмодерн — иллюзия, блеф, все было всегда и все есть. Это рост… И растет, заполняя миры, он уже где-то здесь. Я как о нем узнал, сразу подумал, ну, дает тезка, а потом думаю — стой, а вдруг это я?

И

(и.)

Хлопнула тяжелая дверца. Желтая. Спрыгнули ноги в пыль. Облачко над дорогой. Раскрылся рот и голос произнес:

— Блядь.

Подъехала разукрашенная ГАИ. Вылезли чины. Подходя, осторожничали. Их ли дело? Машины битые и никого. Степь кругом. Путь далек. Лишь обрывок газеты, и он гласит:

— Блядь. Если б можно было представить себе так называемое исправление на теле без тех предварительных обрядов, которые ему предшествуют, как то: снимания одежды, увещаний со стороны лица исправляющего и испрошения прощения со стороны лица исправляемого, — что бы от него осталось? Одна пустая и тупая формальность! Это Обратная Сторона и мною руководит чистейшая, искреннейшая ложь. Я, автор текстов, через которого проявляется фигура И, этот Соединительный Союз, это условие диагонально скрепленной параллельности, так вот, я предвещаю от своего лица (а я — лишь пустая форма, у которой осталась только память), что заявления И в виде текстов «Идлим Ипопбеллом» и «Капище Йогуртов» (см. далее) — это обязательная часть его реальности квазивиртуального порядка. В ней И косвенно высказывает некоторые принципы своего существования в мирах и антимирах. Желающим попасть сразу в вечный вертолет рекомендуется пролистать «Идлим» и «Капище», не читая их, то есть, избежав предварительной эккерутивной инициации, попасть в виртуальное квазинастоящее, творимое самим И ради бога.

Речь И, сохраненная в текстах, использует ряд трупных переработок: это органы когнитивного выделения летописца Нестора, Захария-Засраки, Джойса, Дали, Гете, Набокова, Фрейда, Коэна, Афанасьева, Салтыкова-Щедрина, Хармса, Беккета, Гессе, Виткевича, Шнитке, БГ, Моисея, Фаулза, Бэкона, Бодлера, Рушди, Борхеса, Оэ, Гиммлера, Де Сосюра, Бурсова, Бахтина, Уорхола, Андреева, Берроуза, Гуро и Марненгофа. Присутствие плагиата оттеняет нелицеприятный блеск глаз антисущества И. Он сшивает века и поет 18 строк:

Идлим Ипопбеллом

(для беззаботных) 04.

Благодаря долгим и весьма торжественным сумеркам мы ощутили прикосновение одной из прохладных, пьянящих летних ночей. — Геометрические занятия утопичны по природе и потому не благоприятствуют эрекции. — Эти туристы глупы, добропорядочны, честны и спортивны. Я же в их возрасте уже таскал с собою по палаткам Ницше и терзал мозги и себе и другим.

ТОНЗУРА ЦЕЛИБАТ

Нынче утром, когда я находился в интимнейшем месте, меня вновь посетило гениальное предчувствие. Впрочем, стул мой в то утро был до неправдоподобия странен — он был жидким и совсем без всякого запаха. Я был поглощен размышлениями о человеческом долголетии, на эту мысль навел меня один восьмидесятилетний старец, который занимался тем же самым вопросом и только что выбросился над Сеной с парашютом из красной ткани. Интуиция подсказывает мне, что если бы человеческие экскременты приобретали консистенцию жидкого меда, то это привело бы к увеличению продолжительности человеческой жизни, ведь экскременты, как считал Парацельс, представляют собою нить жизни, и при всякой заминке, паузе, выпуске газов от нее отлетают мгновения. Секрет бессмертия следует искать в отходах, в экскрементах и ни в чем другом. А поскольку наивысшая миссия человека на земле — одухотворять все вокруг, то именно экскременты-то и нуждаются в этом в самую первую очередь. Посему мне все более и более омерзительны всякого рода скатологические шутки и иные фривольности на эту тему. Более того, я просто потрясен, насколько мало внимания уделяет человеческий разум в своих философских и метафизических изысканиях кардинальнейшей проблеме экскрементов.

Прибыла княгиня, но без анальной китайской виолончели. Вместо виолончели она привезла фарфорового гуся, которого мы поместим в центр стола. Гусь закрывается крышкой, вделанной ему в спину. Хорошо бы отпилить у гуся шею. Тогда в час обеда я возьму живого гуся и посажу его вовнутрь фарфорового. Снаружи будет торчать лишь голова и шея. Потом мне приходит в голову, что можно сделать дырку еще и там, где у гуся расположено заднепроходное отверстие. И вот в один из самых меланхолических моментов застолья, когда подают печенье, в комнате появляется вдруг какой-нибудь заурядный японец в кимоно и с виолончелью, снабженной вибрационным отростком, который он вставляет в заднепроходное отверстие гуся. Играя какую-нибудь подходящую для десерта музыку, он добивается, что гусь лишается чувств прямо на глазах у занятых обычной застольной беседой гостей. А еще лучше вставить вибрационный отросток виолончели княгине в жопу. В этом случае обед примет пикантную форму оккупационной вечеринки в траурном обрамлении изысканной мелодии.

Лондон-38, грузовик с антрацитом опрокинулся. Водитель без агонии, выплеснув на асфальт полтора фунта спермы. Этот грузовик явился агентом-катализатором мифа. Дети Юпитера, Диоскуры, в груде грудей и джинсах от Баленсиаги.

Филипп Супо в гигантской тарелке, единственной в Прикарпатье «Государственной заводской конюшне», где отдыхал Президент страны Леонид Кучма и мускулистые шахтерские руки. Еврейское золото задолжало бастующим, а

с супругом, по ряду сообщений, увлекающемуся просмотром порнографических видеокассет «Запорожстали». Амбиции и хуй во рту — сегодня поистине губительны для реформ. Тристан Тцара получен 18 сентября, в пятницу, по сетям «Интернет». Масон, античный и так далее.

Капище Йогуртов

(Космогония Айвалозе-Лозе и ЛЮБОВЬ ЗЕМНАЯ)

Значит так.

Санитарка любит нового терапевта. Рядовой мент любит Наталью Сифонову. Герти Макдауэлл любит парня с велисапетом. Б.М. любит телеведущего шатена. Ю Сунь Хой люби целовай Пи Вэнь Пё. Старик с вставной челюстью любит старуху со сморщенным лицом. Человек в сером костюме любит женщину, которая уже умерла. Царь Ангедонии любит Царицу Ангедонии. Миссис Линда Н. Шолленхайн любит капитана Джейка. Кейт любит Джину.

Вы любите кого-то. Этот кто-то может не любить никого, а вот Бог любит всех.

Радуется купец прикуп створив и кормчий отишье пристав и странник в очество свое пришед також радуется книжный списатель дошед конца книга аминь.

На одной плоскости стоят три оси. Вокруг каждой — серпантин. Они называются соответственно: Или, Иначе, Иго, Каж-Уруда, Сысоф и Бумага.

С изнанки плоскости лежит мир Игуанаполиса, где нет Бога, но есть некто по имени Гриша Сутулый # 30081. Он завершает цикл # 1 — Уби-Уби-Юао. Цикл # 2 — Каэла Ава Ирония начинается с ядерного зерна, основанного богом Шур. Здесь находится Шуромон Бесшумного Пакта, простирающийся до плоскости Жупел. Там есть: горчица Оноре, Капсула Сяда, реальная вещь и Могила Преподобного Сеньора-Помидора. В цикле # 3 есть только мир. Это мир внутри мира, основанный на строке покойного Блока:

Кроме всего прочего есть язык. Если мы примем постулат о том, что в этом мире нет ничего случайного, то любая словесно выраженная языковая фантазия будет иметь объяснение, причем абстрактно-логическое, т.е. рациональное, объяснение. Его вполне возможно опровергнуть, тогда это будет означать, что есть некое еще более полное и точное объяснение значения и принципа построения таких слов и таких текстов. В этом случае, вскрывая механизм психологического и нейролингвистического действия данного неслучайного (хотя и произвольного) союза звуков, мы можем постигнуть причину и закономерность возникновения подобных феноменов, а также выяснить способ и меру воздействия их на человеческое сознание. Считать феномены т.н. словотворчества лишь абсурдными и алогичными элементами культурной деятельности означало бы скользить лишь по верхней кромке гигантского айсберга, закрывая глаза на то, что превосходит зачастую детское восприятие человечества в целом.

Ачнур хренув исроррыаризурозос юониу гир. Озчи начи. Барбулятор викутац. Кштшдфаоныы. Ведь это последовательность знаков, друзья мои! Оиаюсиуоривб. Вб. Сссс, лчуд! Укс укс эль маза чичи, плянь. Хуетамуло? Гажбэх мопотаал. Кадд Рёр, Фифлопариза уёни маучивлианни гудр. И не только так, но и в различных контекстах, сочетаниях и вариантах Тай-Мау Иравади исходная предпосылка о родстве сопоставляемых элементов может не подтвердиться дальнейшими сопоставлениями Ияо Юу Блятпиздюхов Узь-Узь Гырь Фусук, и первые гипотетические Ухга Шовз соответствия квалифицируются как случайные совпадения. Ежели язык — это организм, то в ём можно узреть и проследить законы природы? Так, да не так. Язык — не просто природный организм, это — средство передачи, воплощения и трансцендирования духа и материи, а посему его законы — не природные, но метафизические, то бишь божественные. Бог дал, а об ём далее. Компаративисты Когнитивное Ё Лёп. Ибо говорю вам истинно, что возможно и культурное смешение того же порядка, поскольку культура есть особый залог и перелог по курыкативному аж до самого Днепра мутью небесной мутью закон Гримма, закон Вернера, Грассмана закон и Бругмана закон, и аппрекрутит Зиверса-Эджертона, но есть этот закон, есть общее в языке, превосходящее просто его «природу» ао русско ингладь петуховичи бля на хер хули ан почок ёб иит Бога дубьё искусно Мёрт и хов и не-хофф и являющися воплощением божест синхрония куль-куль-кули, ибо сопоставлять языковые аналогии на Земле может токмо носитель этого самого языка — какого-либо Артраф терпеть надо было взять прислугу будет ли приличная служанка и коллаж сущие сорвиголовы самого низкого ауффру негодяя обнимемся с любовью 037611-2,001773 О мой сын, возрадуйся о сем! Возмнит свой замысел облечь и человека он возжаждет 75 художник нисходит а тот к кому обращено Искус тот должен восходить Шаданакар. Моим учителем (гуру) должна стать (дуру) жизнь. В среде газет и духовного вакуума. «Попсы-ы-ы-ы!!!», — сказал он мне. Констан Мономах умел соблюдать в натуре гнал беса понты короче лажа пиздец ебись оно всё ширево подорвало высадило попускалово стрема и тревожный тремор Анубис с писюномм: геммороидальное неукротимой рвоты уи рецепторы опиатные центры да мембраны тувинцы. Фету был чужд страх Толстого и не Толстого. Кину Ривз и нах ска. «Зеленая лампа» антагонист Анархия анус Троцкий А.Б.О.М.Б.А. Терция Ева вагина спит, висит между цветов пришлец осиротелый (М.Ю.) возможно, праязыка не было, но был и есть закон Меня вы узнаете И, И, И, И, эвентуальные понятия по фене ФИГУД баскская речь бабы голые, нагие и расставившие дозвуковую кинетическую Басню, ретийские фонемы и арабский счет. Языковая картинна мира еще не закончена и в наступающем цикле # 4 Ибасурайму-Яйцаху Пок появятся светлые гиганты, поставящие кардинальные знаки. Их будет трое, а знаки сведутся к двум. И останется одна Ось и одна Спираль Кухулёх-Ры.

НЕВЕЧ НОМЕР 5

(гелий.)

Внутри военного вертолета был особый салон. Там сидели друг напротив друга Савелий и Аглатасы. Они не были знакомы и на них были надеты наручники. Ровный гул составлял мир вертолета. Кроме арестованных в салоне не было никого. Савелий зевнул и закрыл глаза.

— Э, — позвал его Аглатасы. Савелий открыл глаза.

— Тебя за что?

— Ерунда, — ответил Савелий и закрыл глаза. — По подозрению в изнасиловании прокурора.

— Однако! — заметил Аглатасы и зевнул. — Правда?

— Нет, — сказал Савелий спокойно и ровно. В тот день я встречался с прокурором и прочел ему лекцию на тему «Психологические аспекты риска». Прокурор сам пригласил меня с этой целью к себе домой. Завершив лекцию, я ушел. Через пару часов, как я узнал позже, кто-то изнасиловал прокурора. Подозревают меня. У меня дела, нет времени на эту ерунду и я линяю в сторону Мурманска. За мной погоня. Я в Калининград, потом меня вычисляют в центрально-черноземной России и берут в Крыму, на ж/д переезде. Везут домой, сажают в камеру на пять суток, а теперь вот переправляют куда-то на восток. Куда летим, дружище?

— В тайгу, — подмигнул ему Аглатасы и закрыл глаза.

— Там же гнус, — Савелий открыл глаза и взглянул в иллюминатор. — Облака и влага.

Аглатасы распахнул глаза и посмотрел на Савелия. Затем он достал откуда-то блестящий ключик и показал Савелию. Через секунду Савелий перехватил в воздухе летящий к нему ключ и тут же увидел перед собой выставленные руки Аглатасы, повернувшие к лицу Савелия отверстие замка на наручниках. Савелий открыл замок и Аглатасы освободил руки. Спустя полминуты Савелий тоже был свободен от браслетов.

— Заебись, — ухмыльнулся Аглатасы сурово.

— Гелий, — кивнул ему Савелий и снова зевнул.

Вертолет летел над безводной землей, через тишь, гладь и ладьи на песке; мимо трав и дерев, куда-то туда.

Савелий тряхнул светлой головой и осмотрелся.

— Что за контейнер там? — спросил он загадочно и хитро.

— В нем что-то есть, — согласился Аглатасы. — Однако, можно и глянуть.

Они встали и прошли в темную глубь салона к большому фанерному контейнеру. Савелий взял с пола какую-то стамеску и выворотил доску, обнажив фанерный стык. Через десять минут Аглатасы помог ему достать из контейнера небольшой картонный ящик. Весь контейнер был заполнен такими же.

— Смотри, пенопласт внутри, — показал Аглатасы. — Скотч.

— Открывай, — посоветовал Савелий нетерпеливо.

Внутри ящика в пенопластовом блоке, под целлофаном блестели ряды стеклянных ампул, похожих на капсулы. Аглатасы зевнул и поднял брови.

— Знаешь, что это? — Савелий изучал ампулу, глядя в нее на просвет. — Это ЛСД.

— А другие?

— Все ЛСД, весь контейнер.

— Куда же мы летим? — задал вопрос Аглатасы и закрыл глаза.

— Я не хочу туда, — убежденно сказал Савелий и протянул своему спутнику одну ампулу.

— Надо обратно, — согласился Аглатасы и с помощью скобы на контейнере вскрыл ампулу. — Гелий?

— Контейнер — это да, — подтвердил Савелий, и они выпили по половине содержания ампулы. Вертолет загремел хриплым басом.

ВЕЧ НОМЕР С.

Аглатасы подошел к металлической двери, которая вела в еще один небольшой салон, и дальше — в кабину к пилоту. Савелий лег лицом вниз рядом со скамьей и нелепо развел ноги. Аглатасы начал бить ногой в дверь и, пересиливая грохот мотора, кричать:

— Командир!!! Командир!!! Командир!!! Командир!!! Командир!!! Командир!!! Командир!!!

Дверь лязгнула, приоткрылась, и в проеме показался высокий десантник с автоматом в руке.

— Командир, с моим попутчиком что-то, — криво улыбаясь и держа руки за спиной, сказал Аглатасы. — По-моему, умирает.

— Да ты что! — изумился десантник и, отпихнув Аглатасы автоматом, сделал шаг в салон для арестованных. Солдат приблизился к Савелию и тронул его ногу ботинком.

— Э, — позвал десантник Аглатасы.

Десантник обернулся и ему на миг почудилось, что перед ним стоит официант в парчовом камзоле и держит в выставленной руке поднос с хрустальными графинами, ликерными бутылками и почему-то барбарисовыми леденцами. Тут же иллюзия исчезла и перед солдатом стоял Аглатасы, глядящий ему строго в глаза и выставивший в его лицо кукиш вместо подноса.

— Ложи автомат, друг, — властно произнес Аглатасы. — Поворачивайся, иди открывай дверь и прыгай вниз. Вперед, солдат!

Десантник рьяно дернулся, кивнул и сделал все, что от него потребовали. Раскрыв бортовую дверь, он счастливо закинул вверх конопатое лицо и шагнул в воздух, уносясь кубарем куда-то.

— Ух! — одобрительно удивился подошедший Савелий, держа в руках автомат.

Аглатасы выглянул в открытую дверь, увидел дневное небо и сказал, улыбаясь:

— Свободой размягченный мозг без Бога в вечность растекается. Сегодня в небе этом звезд, быть может, больше, чем китайцев.

— Пилот, — рассмеялся Савелий.

— Займешься? — спросил Аглатасы, снимая свой красный свитер.

Савелий зашел в кабину пилота и направил на него ствол автомата. Пилот повернул лицо и удивился.

— Пошли, — серьезно сказал Савелий и пилот удивился уже более понимающе, но остался сидеть, держась за штурвал.

— Посмотришь, товарищ! — предупредил пилота Савелий и выстрелил в пол, чуть не попав себе по ногам. Пилот сразу вылез из своего гнезда и прошел в тамбур. Увидев, что его приглашают к прыжку и полету, пилот заплакал:

— Заприте меня! Заприте в кружке, то есть в боксе!

— Не, — покачал головой Савелий и пальцы в открытый проем, обжигая газами щеки пилота. Затем он развернул асса и вытолкнул за дверь, провожая отчаянно трепыхающееся тело долгим взглядом.

— Запереть — безумие! — сказал Аглатасы. — Там же ЛСД!

— Там никого. Там даже Бога нет. Там только белый-белый-белый свет, — отозвался Савелий, все еще глядя в раскрытую дверь.

— В 1890 году считали, — задумчиво произнес Аглатасы. — Что среди преступников душевные болезни встречаются не чаще, чем среди прочего населения, а именно — три на тысячу. И еще, из шести заключенных, страдающих кровавым поносом, умирает три…

— Никого, — Савелий устало хохотнул. — Управлять вертолетом не умею.

Аглатасы прошел в кабину пилота, заткнул дырки в полу своим свитером и сел за штурвал. Савелий захлопнул дверь в борте и скороговоркой отчеканил:

— Маленький Вилли плачет вовсю, он паренек еще тот! Он шею сестренке свернул, как гусю и не получит компот. Если Калибана принесут в жертву в последнем акте, то стоит ли беспокоиться о сумрачной судьбе Николая Коперника?