— Яблоко, — Ева протянула блестящий на солнце плод. — Адам, съешь его. Ни о чем не спрашивай, просто — съешь… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
Адам взял тугое тяжелое яблоко в ладонь, внимательно рассмотрел в нем свое крохотное отражение, покачивающиеся кусты за спиной, где только что скрылся приходивший ангел, облака, сомкнувшиеся вокруг солнца в кольцо.
— Я его съем, — сказал Адам. — Но только не при тебе, сам.
Между ним и Евой пролетели две колибри с непомерно длинными, ветвистыми хвостами.
— Хорошо, — Ева пристально посмотрела Адаму в глаза. — Мы же доверяем друг другу. А пока я пойду окунусь.
Она развернулась и медленно пошла в сторону песчаной отмели, утопающей в сверкающем облаке стрекоз.
— Ты будешь на берегу? — крикнул ей Адам, прижав яблоко к боку.
— Да! — донеслось уже из зеленой чащи. — Подходи к реке!
Адам, отстраняя гибкие антенны ивы рукой, стал продвигаться в теплые заросли.
Наконец, найдя удобное место, он примял траву под кронами трех верб наподобие перины и лег.
Был слышен только щебет птиц. Были видны только зеленые пятна растительности и золотистые лучи солнца. Адам глубоко вздохнул.
«С Лилит все было не так, — подумал он. — А Ева мне как родная. И, если с ней ничего не случилось, то чего опасаться мне?.. Хм, никогда еще не принимал ничего во внутрь… Стоит признать, что Ева все-таки сумела меня заинтриговать, несмотря на всю эту романтику с ангелами и тому подобным… Ладно, с Богом!»
Адам быстро, но осторожно съел все яблоко, аккуратно проглотив косточки и вежливо сплюнув черенок.
Сначала не произошло ничего сверхъестественного, разве только впервые в жизни Адам почувствовал заполненность собственного желудка чем-то посторонним. Все было, как обычно. Адам перевернулся с боку на бок, отыскивая наиболее удобную позу для переваривания. Потом подумал о том, что, раз уж он употребил плод, то теперь придется открыть для себя, как и в виде чего тот будет из него выходить. Тут воображение Адама разыгралось не на шутку. И так, блуждая мыслью в потоке ярких, экстравагантных образов, он совершенно не заметил, как сидящий напротив него мужик откупорил вторую бутыль.
— Ну, че? — как-то скорбно скривившись, спросил мужик и поднял стопарь. — Давай?
Раздался глухой стеклянный призвон и пищевод снова обожгло тем же знакомым сжиженным огнем.
— Закусывай, Серега, хуль ты? — сказал мужик, заглатывая что-то вялое и зеленое, похожее на кусок тряпки.
Постепенно в мозгу наступила зловещая ясность, и он начал припоминать, что зовут его действительно Серегой, что зашел он к своему напарнику по несчастью Лехе на обеденный перерыв, что сделать сегодня нужно еще до хуя всего, а они сидят и пьют, сидят и пьют, сидят и пьют…
— Курить есть? — вдруг услышал собственный резковатый голос Серега.
Этот голос со всеми его многозначительными обертонами так удивил хозяина, что он поспешил схватить с тусклого блюдца другой кусок зеленой тряпки и тут же заглотил его.
Леха молча протянул через стол полупустую пачку «Примы».
Серега тихо отрыгнул, затянулся недосушенной сигаретой и обвел комнату мутно-вспоминающим взглядом.
Это была небольшая, предельно захламленная кухня. Вещи, ее наполняющие, уже не имели названий и именовались одним общим термином — «беда».
— Я вот думаю эту беду, — Леха кивнул на что-то слева, — на хуй выбросить. А то, блядь, до умывальника скоро хуй доберешься.
Оконное стекло было почти непроницаемо и имело длинную косую трещину. В этот момент с улицы, откуда-то снизу, доносился чудовищно драматический кашель.
Вполмощности горела газовая плита. На высокой замызганной тумбе стоял небольшой, поросший паутиной телевизор. Он что-то вещал.
Леха налил еще и поставил стопарь перед Серегой.
— Ну не гони лошадей-то! — возмутился Серега и поднял брови. — Только выпили — ты, блядь, опять по-новой! Развезет же к ебеням!
— Да не ори, — назидательно оттопырил влажные губы Леха. — У нас времени с тобой — хуй да нихуя. Раньше сядешь — раньше выйдешь. Щас допиваем — и валим дальше работать.
Серега окинул взором напарника. Широкое, проспиртованное лицо с седеющими бровями и висками. Глаза, за 50 лет вернувшиеся к размеру младенческих. Морщины, уходящие с лица по коричневой шее куда-то за ворот засаленной розовой рубахи.
— Раньше сядешь — раньше выйдешь? — Серега ухватился правой рукой за стопарь. — Вот именно, Алексей! Вспомни — мы с тобой договаривались так: заходим к тебе, потому что по пути, распиваем пузырь самогона — заметь, пластиковый пузырек, из- под «Спрайта» — и валим работать дальше… Так? А мы с тобой уже вторую, сука, колбу приговариваем! Щас выползем на рогах собирать эти ебучие полимерные батлы — и что? Ты в ментовке давно не был, да?
— Да на хуй мне обосралась твоя ментовка! Они, блядь, не имеют права, эти мусора, если мы не нарушаем их ебучий общественный порядок… не ссым там кому-либо на череп, не сквернословим, блядь, не пиздим никого ногами. Понял?
— Я-то понял. Я-то, Леха, все хорошо понял. И ты бы на моем месте все понял, когда бы тебе пенсию дали семьдесят, из которых пятьдесят на хуй за квартиру, а остальные — штраф в ментовке, и пиздец! Идите, говорят, Сергей Юрьевич, в двести седьмой кабинет. А там, блядь, сидит юрист и подробно мне объясняет, что двадцатка — это еще по-божески, а если брать по закону, то полного штрафу мне — шестьдесят пять. Шестьдесят, блядь, пять, еб твою мать! И хули я сделаю, а? Как же мне жить месяц, ебучий рот?!!
— Да ладно, что ты мне рассказываешь. Что я — не знаю? К ним только попади. Силовые, блядь, структуры — ни хуя не сделаешь и ни хуя ты им не скажешь. У них — закон. И пиздец… Так что не кричи, Серега. Давай заглотим, хули нагревать.
Раздалось две пары мощных глотков. Леха разодрал пополам небольшую вяленую рыбешку. Какое-то время жевали молча, уставившись в небольшой зеленоватый экран телевизора. Там, один за другим проследовали три рекламных ролика женских гигиенических прокладок. Серега громко икнул.
— Ко мне брат приезжал, из Ростова, — сказал Леха, жуя кусок рыбы и продолжая смотреть в экран. — Ну, не мой брат, а брат жены. Большой любитель пива. Короче, пошли мы с ним на пивбар, там, за общагой, недалеко… а я себе думаю — надо пять штук гандонов надевать, мало ли… перевернул ее, глянул — рожа блядская, ну просто алес!
— Щас такие, блядь, времена, — сказал Серега, глядя перед собой в пространство, — что СПИД где подцепишь — и хуй чем тебя уже вылечат. Вакцины там разные, хуе-мое — все это до-пи-зды.
— Не, я читал в «СПИД-ИНФО», что в Армении нашли вакцину…
— Хуйня это все! Во-первых, не в Армении, а в Японии. И не вакцину, а какую-то поебень для отвода глаз. А СПИДом заразился — и все, пизда рулю. Тем более у нас. Ты тут и без СПИДа хуй кому нужен.
— Серега, ну че ты опять городишь? Че ты несешь хуйню?
— Я тебе говорю — хуй мы кому тут нужны! Милиции вон только нужны — штрафы да «зайдите в двести седьмой кабинет». А попробуй оказать сопротивление — тебя отпиздят, как котлету или вообще — убьют к ебеней матери. И хуй ты им что докажешь!
— А я вот, блядь, и докажу!
— Да ни хуя ты никому не докажешь. Щас кто в самых верхах, скажи?
— Кто-кто, крутые, блядь…
— А я тебе скажу — не крутые, а те же самые, сука, козлы, что и всегда. И пока они наверху, они нас будут до последнего жать, еб твою мать. А как у нас терпение лопнет — только тогда они и зачешутся.
— Ну, а хули — терпение лопнет? Полезешь на баррикады? Поубивают всех на хер, как собак.
— Всех, блядь, не убьют.
— А я, блядь, не полезу на баррикады. Потому что меня жизнь приучила: ну их всех на хуй, думай только о себе.
— Вот потому ты никому тут на хуй и не нужен со своей жизнью. Давай, добивай и пойдем промышлять, хватит пиздеть без толку.
— Правильно, пиздеть — не мешки ворочать… Закусывай, Серега, хуль ты? Заводишься, я не знаю, с полоборота.
— Потому что у тебя такой склад личности, а у меня другой. Значит, не надо меня подначивать.
— И орешь ты больно громко. Неудивительно, что тебя в ментовку загребали по пьяни.
— Ору я потому, что наполовину глухой. Тридцать лет, блядь, провел в кузне, у пятнадцатитонного молота… А теперь, блядь, я никто — собираю бутылки и десятой дорогой обхожу ментов…
Напарники замолчали. Леха поставил пустую бутылку под стол, где она звякнула о другую такую же. Дымилась «Прима». Что-то происходило на телеэкране. Какое-то странное, магнетическое представление. И действительно, оба собутыльника оцепенело уставились на экран, совершенно не шевелясь и не моргая.
По телевидению передавали какой-то концерт, судя по всему, предельно торжественный и официозный. Раскадровки с нескольких камер давали картину огромного зала, заполненного многотысячной толпой зрителей, которые стояли и с такими же окаменевшими, как у Сереги с Лехой лицами смотрели на сцену.
Сцена представляла собой большую и высокую шайбу, вокруг которой и находился зал со зрителями. Музыка стихла и круглая сцена осветилась цветными лучами прожекторов. По периметру подмостков, лицами к толпе стояли люди в непонятной военной форме — строгие, подтянутые, в несколько вычурных фуражках.
Все в них выдавало их явную принадлежность к некому армейскому хору имени чего угодно. Военные стояли так, что можно было заметить — их коллектив делился на четыре отдельные группы, по семь человек в каждой. Каждая из групп стояла у края сцены, растянувшись полукругом. У каждого из семи армейцев, входивших в одну из четырех групп на груди отчетливо виднелась крупная буква, обозначавшая гласный звук. Таким образом на сцене было представлено четыре комбинации из «А, Е, И, Ы, О, У, Э», и эти четыре круговых слова-сегмента освещались сверху каждый своим цветом.
В зале преобладала молодежь в темных очках, в футболках с надписями по-английски и банками из- под «Пепси» в руках. Кое-где в толпе застыли островки охранно-оградительных буйков в виде ментовских фуражек и черных беретов внушительного размера.
Пауза затягивалась, цементируя зал напряженной тишиной. Наконец, военные на сцене, повинуясь одним им слышной команде, синхронно распахнули рты, и единым оглушительным речитативом, монолитным по тембру и темпу, заглаголили:
— Работают все телеприемники мира! Внимание! Настал тот великий и торжественный момент в истории Земли и человеческой цивилизации, когда не осталось ни одного человека, который бы не слышал или не понимал этого послания!…
Оттого, что люди в форме не пели, а именно в один голос выговаривали текст даже не поэтического характера — становилось не по себе. Военные стояли так, что каждый из них как бы охватывал своим обращением только ему отведенный сегмент зала. Люди в зале, очевидно, чувствовали это мощное внимание, и каждый многоголовый зрительский сегмент неотрывно смотрел на молодое выбритое лицо говорившего, уже успевшее покрыться ответственным потом и при каждом произносимом слове подрагивающем от нечеловеческого напряжения.
— Свершается! — синхронно чеканили военные, стоя «смирно». — Вы все подошли к Порогу! Вслушайтесь! Весь мир погрузился в молчание, все неподвижно внемлют у телеэкранов, за окнами, на улицах — тишина и неподвижность! И только этот единый на всех голос прорезает пространство, в котором остановилось и застывает время! Теперь вслушайтесь в себя! Что вы слышите!? Вы слышите все тот же голос, обращающийся к вам из каждой точки вашего внутреннего мира! Это значит, что исчезла грань, делящая мир на внешнее и внутреннее! Это значит, что пришла пора воцариться непреложной Истине! И еще это значит, что время уничтожается как характеристика движения и становится вечностью! Теперь все мироздание — это неподвижное устремление сворачивающегося сознания к вневременному источнику пространства! Есть только голос и его восприятие! Больше нет ничего! Больше! Нет! Ничего!!! Нет говорящего! Нет слушающего! И нет ни одного места во всей Вселенной, где бы не происходил этот процесс! Отсутствие!!! Его не может не быть! Это глубинный корень всякого существования! И всякое существование, безграничное по своей изначальной природе, сворачивается в точку на поверхности этого коренного источника! Бездна!!! Свет, возвращающийся по бесчисленным зеркальным коридорам к своей Причине, в неразличимую, непостижимую и неизмеримую Тьму!!! Све-е-е-е-е-е- е-е-ет!!! Слышите?!!
— Да-а-а… — донесся низкочастотный гул из зала…
— Да-а-а… — открыли рты Леха с Серегой, освещенные тускло-синим излучением.
— Да-а-а… — раздалось из-за каждой двери в каждом подъезде и каждом помещении.
— Свершается!!! Теперь вы не свидетели и даже не участники этого Великого Обращения! Вы — материал, который использует этот процесс! Вы — кипящая глина! Свет, заледеневший в бушующей звезде! Буря, сжатая в песчинку! Поток, запертый в своей субстанции! Вы — кипящая черная глина!!! Весь остановленный мир!!! Все, единое и нераздельное перед Высшим Престолом!!! Все — от Овна и до Скорпиона!!! От Альфы и до Омеги!!! Наоборот!!! Назад!!! Конец к Началу!!! Сольве!!! Сольве!!! Сольве!!! Коагула!!! Коагула!!! Коагула!!! Алокалока да Свар-Лока!!! А-а-а-а-а-а-а-л-л-л-л- л!!!
— А-а-а-а-а-а-а-кха-а… — застонал Адам, одной рукой обхватив голову, другую прижимая к животу.
По его лицу текли широкие ручьи слез, веки то сжимались, то разжимались.
— Не-е-ет, — выдавил из себя Адам. — Нет, вряд ли…
Он встал на колени и засунул два пальца глубоко в глотку. Его тут же вырвало.
Когда блевать уже было нечем, Адам отдышался, медленно поднялся с колен и на ослабевших ногах направился в сторону реки — прополоскать рот.
июнь 2000 © Евгений Иz