-
СЕГМЕНТ ПЕРВЫЙ
СЕГМЕНТ ВТОРОЙ
Онгонча шестая
Они медленно приближались к мятежной драге, готовые на славу и смерть и ведомые великолепным ханом Марга, который, злобно сопя, уверенно маршировал впереди войска и яростно сжимал пистолет в кобуре. Солдаты шли уже тихо, и тревожно посматривали вдаль, где возвышались изборожденные тракторными гусеницами пригорки и сверкали грязные небольшие пруды. Ылдя, нагло улыбаясь, вразвалку шел позади всех, подталкивая перед собой Жукаускаса; Софрон вытянул вперед руки и шагал, широко раскрыв глаза, твердо и уверенно ступая по дороге и напоминая своим видом какого-нибудь истинного паломника, или психотерапевта. Тюмюк в коричневой пилотке постоянно вращал головой туда-сюда, как будто выискивая опасных незаметных врагов, и иногда внезапно отрывисто шипел, словно подстегивая свой боевой дух, устремленный к драге. Солнце все еще было на небе, но сумерки уже чувствовались в безмятежной атмосфере этого обманчиво-успокоенного места. Они свернули с шоссе и пошли по пыльной дорожке; и слева от них текла затхлая речушка, в вонючей воде которой валялись какие-то доски и шины.
— Приготовимся!.. — крикнул Марга. — Идем врассыпную, тихо. Сними с предохранителя и взведи затвор!! Могут стрелять.
Все смешалось; солдаты рассредоточились по обеим сторонам дорожки и начали производить некие действия со своими автоматами; Тюмюк достал пистолет и злобно потряс им, усмехнувшись. Откуда-то появилось розовое знамя, и щуплый солдат высоко поднял его.
— Опусти, козлососина!.. — рявкнул Марга. — Они же нас обнаружат!
Солдат медленно опустил. Ылдя, радостно посмотрев вверх, достал из внутреннего кармана своей желтой куртки небольшой револьвер и взвел курок.
— А мне? — спросил Жукаускас, жалобно поглядев ему в глаза.
— Я не верю! — отрезал Ылдя. — Будешь меня закрывать. И смотри, если что не так, я тебя чик-чик.
— Но мне нужно обороняться! — убежденно возразил Софрон.
— Ничего, увертывайся. Вообще, мы будем сзади: я — как царь, а ты — как раб.
— Шагом марш… — полушепотом, но отчетливо произнес стоящий впереди Марга, и все пришло в движение. Тут же раздался скрип, ругань и шум, и оказалось, что большая розовая зенитка увязла в грязи.
— Это что еще?! — недовольно воскликнул Тюмюк, устремляясь туда.
Обескураженный офицер, ответственный за это орудие, растерянно стоял, взмахивая руками, словно дирижер, и выкрикивал отчаянные приказы, направленные на то, чтобы сдвинуть с места засасываемые жижей колеса зенитки. Шестеро солдат, напрягшись, толкали ее; седьмой стоял около них и задавал ритм возгласами «А-ах! А-ах! А-ах!», шофер, управляющий машиной, яростно жал на газ. Разгневанный Тюмюк подбежал к офицеру, поднес свой оскалившийся рот к его лицу и выпалил:
— Ну ты, овца, куда смотришь, свинина конская! Как фамилия, гусь ослиный?!
— Уняны… — пролепетал офицер, сведя свои зрачки к переносице.
— Ты что, эвенк?!!
Все войско остановилось и смотрело на них.
— Нет, нет, что вы, это — дедушка, бабушка, пращур… Я — вилюйский, я — коренной, мерзлотный…
— Эвенк?! Как пролез, кто пропустил?! Саботируешь, псина?!
— Да я… — роняя слезу, начал офицер, но тут Тюмюк выхватил пистолет и быстро застрелил его, попав в нос. Уняны упал прямо на одного из солдат, толкающих пушку; тот резво отскочил, и Уняны мягко осел в грязь, окровавив ее.
— Вот так! — в экстазе прокричал Тюмюк. — Вы на войне, дорогие, и предателей нужно вычислять и отстреливать, как будто бы пушных зверей, или уток. Уберите его с нашего пути, и давайте же, быстрее доставайте орудие. — Он указал своим толстым коротким пальцем на коренастого солдата со смуглой кожей и сказал: — Отныне ты — командир этого отделения. Как фамилия?
— Илья Эчик! — бодро откликнулся солдат. Тюмюк заулыбался, вытер пот со лба засмарканным носовым платком и засунул пистолет в кобуру.
— Молодец, якут!.. — бросил он Эчику и быстро ушел на свое место.
— А ну, навались! — крикнул новый командир. — Убери труп! Возьмись за колесо! И-раз, и-два!
Ошарашенные солдаты немедленно выбросили куда-то в кусты тело Уняны и тут же вытолкали зенитку.
— Чего уставились!.. — вдруг раздался громогласный голос Марга. — Команды «остановиться» не было! Вперед, овцы! До вечера драга должна быть нашей!
— Уруй!.. — раздался нестройный ответ, и воины осторожно двинулись вперед.
— Ну, как вам? — тихо спросил Ылдя, стукнув Софрона кулаком в спину.
— Омерзительно, чего и говорить, — ответил Жукаускас, кинув задумчивый взгляд в сторону кустов, в которые забросили труп Уняны.
— Все правильно, но моего приказа не было. Разошелся что-то этот Тюмюк; после боя поукорочу ему руки-то. Сейчас пусть ведет войско; они его боятся и любят.
— Несчастное животное… — с сожалением пробормотал Со-фрон.
— Это кто, Тюмюк?! — расхохотавшись спросил Ефим. — Да, он — зверюга страшная… Я его нашел в следственном изоляторе, он сидел за изнасилование старика.
Тюмюк, идущий прямо перед Софроном, услышал свое имя и обернулся, презрительно посмотрев в глаза Ылдя.
— Вы что-то хотите спросить, тойон Тюмюк? — строго сказал тот.
— По-моему, это вы говорили нечто обо мне, ваше величие… И говорили какому-то странному пленнику, которого вы откуда-то знаете… Конечно, это не мое дело…
— Вот именно! — властно воскликнул Ылдя. — Выполняйте свой долг!.
— Слушаюсь… — горько усмехнувшись, проговорил Тюмюк, поклонился и отвернулся.
Они пошли дальше вперед, обходя неглубокие овраги и переходя через нагромождения перерытой экскаваторами земли, почти целиком состоящей из песка. Везде были человеческие следы; кое-где валялись гильзы. Воины шли теперь медленно, осторожно, с опаской посматривая по сторонам и почти бесшумно ступая по дорожке. Идущий впереди Марга достал откуда-то бинокль, остановился и стал смотреть в него. Все замерли, выжидая, потом Марга обернулся, озабоченно проговорил: «Что-то ничего не видно…» и пошел дальше. Солдаты последовали за ним, преодолевая ужас, затопляющий их души, и вслушиваясь в каждый шорох или писк, готовые немедленно выстрелить.
Они все были похожи на ползущего по-пластунски человека, незаметно продирающегося сквозь высокую жесткую траву, чтобы выполнить свою задачу. Чувство яростной жертвенности обуревало мужественные умы этих воинов, служащих величию якутскому, словно религиозная сладость истинного приобщения к вере. Каждая частичка их существа была начеку, как будто опытный дозорный с замершим лицом. Их родная земля несла их к битве, обволакивая их сапоги своей нежной песочной или травяной пуховостью, а их небо загадочно манило их пытливые сердца, обещая победу и вечность. Восторг тихого мига ожидания был упоителен, словно трепет пьяницы, сжимающего в руке любимый стакан; радость блаженного мгновения предчувствия боя казалась необъятной, как великая музыка. Это движение было неумолимым, прекрасным и каким-то нерукотворным; здесь будто страна встала на дыбы и приготовилась к своему судьбоносному прыжку. Костер войны пылал в крови любви к Родине, отцам и Богу. Золото святых недр притаилось во мгле Отчизны, и благородное негодование вскипало в воинских душах, устремленных к нему, ибо вражеские руки посягнули на его блеск и истинную принадлежность. Родное солнце сияло над смиренными макушками героических солдат, своими действиями сотворяющих новый мир на этой почве. Воодушевленное бесстрашие читалось в их очах; праведная сила сквозила в их точных жестах; великое будущее, словно ангел, вставало перед ними, указывая высший путь. Они были чисты,будто новорожденные девочки, и красивы, как лучшие девушки. Когда они шествовали по своей славной дороге, звезды выстраивались перед ними в одну парадную шеренгу, и месяц принимал горизонтальное положение и покачивал своими рожками туда-сюда. Реки салютовали им водопадами и фонтанами сверкающих брызг; море бурлило водоворотами и звенело льдами в честь начала бессмертных боев; лошади громко фыркали, радостно ржа, и заполняли всю эту реальность целыми табунами, предрекающими победу. Подвиг ожидал каждого воина, и гибель ждала некоторых; страх ран отступал перец счастьем долга; и зарево истины вспыхивало вдали. И они шли, как пророки, несущие в себе свет;автоматы их сверкали, как древние мечи, командиры их напоминали серафимов; и духовное пламя пылало над всеми ними, как нимб.
Они вдруг остановились по знаку руки Марга, и там, вдали, был грязный прудик, за которым начинался чахлый лес, а да нем возвышался какой-то кривой плавучий деревянный домик, похожий одновременно на фабрику и на грузовое судно. Это была драга.
Марга достал бинокль, недоуменно посмотрел в него, потом причмокнул и вытащил пистолет. Все замерло; солдаты присели на корточки и сжимали свои автомат, прижав указательные пальцы правых рук к спусковым крючкам.
— Я никого там не вижу… — озабоченно пробормотал Марга и снова открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но тут же некая пуля, выпущенная из тайного укрытия, попала прямо в этот раскрытый рот, пробила горло и затылок, увязнув в мозгах, и прервала жизнь Марга, который упал ничком в лужу.
— Вставайте, люди русские!.. — раздалось откуда-то слева, и тут же началось что-то невообразимое.
Со всех сторон, словно воробьи на корм, налетели румяные солдаты в красной форме, бешено стреляющие по якутам. Начались какие-то взрывы, вспышки, хрипы, взвизги; кто-то куда-то падал, кто-то с кем-то боролся; якуты в конце концов тоже начали стрелять, но неожиданность оказалась слишком большой, и засада была четко организована: якутов полностью окружили. Их расстреливали со всех сторон прямо у драги под крики: «Мать твою, у, бля».
Золотоносная прекрасная земля покрывалась павшими телами. Зенитчики валялись около своих зениток с развороченными животами, пробитыми лбами или простреленными сердцами; шофер одной из зениток лежал в своей кабине грудью на руле, и из его глаза стекала темная кровь на педаль сцепления. Шофер другой зенитки выпрыгнул из машины, штыком ударил толстого блондина, бросившегося к нему, но тут же был зарезан в спину длинным ножом, который кто-то метнул. Ылдя и Жукаускас, крепко обнявшись, словно влюбленные педерасты, прижимались к земле, изображая мертвецов. Уши словно заволакивал какой-то ватный туман от беспорядочной отрывистой стрельбы, слух терялся в нем, вздрагивая от истошных звериных воплей торжествующих русских.Кто-то сопротивлялся, пытаясь прорваться из кольца; четверо высоких якутов, остервенело стреляя, пробились на берег прудика, но в них кинули гранату, и их расшвыр.-ю резким взрывом. Остатки войска прятались за зенитки и машины, отстреливаясь, но их становилось все меньше. Этот натиск был стремителен и мгновенен: уже через пятнадцать минут третья часть якутов была мертва, а половина корчилась от ран. Повсюду раздавалось:
— За русь!
— Да здравствуют щи!
— Золото России — России!
Ылдя, губами прижавшись к уху Жукаускаса, жалобно шептал:
— Что это… Уя… Господи, господи, когда кончится… Нас убьют, уя…
— Перестаньте, — жестко сказал Софрон, раскрыв левый глаз и осмотрев окружающее. — Лежите тихо, может быть, не обнаружат.
Но тут вдруг мощный далекий взрыв потряс всех участвующих в битве. Это разъяренный Тюмюк, ухитрившись зарядить зенитку, выстрелил куда-то наобум вдаль. Русские недоуменно повернулись туда; Тюмюк, воспользовавшись замешательством, торжественно воскликнул:
— За Якутию! За царя Софрона! Ко мне!!
Оставшиеся в живых бросились к нему, создав отряд обороны, укрывающийся между зениток. Тюмюк подбежал вдруг к лежащему вместе с Жукаускасом Ылдя, своей рукой повернул его лицо, и сказал:
— Ваше величие! Вставайте, вы нужны войску!
— Я… — залепетал Ылдя, — передаю командование тебе, давай, ну…
— Вы нужны войску! — твердо повторил Тюмюк и одним движением поставил Ефима на ноги. Софрон остался лежать.
— С нами царь! — закричал Тюмюк, застреливая небольшого рябого паренька, с любопытством посмотревшего на Ылдя из-за машины.
— Куй! — прокричали те, кто был жив и тут же начали вести сокрушительный огонь.
Русские растерялись, их ряды несколько дрогнули, они спрятались в своих укрытиях и начали отвечать на стрельбу, не предпринимая атак.
— Мой телохранитель! — вдруг вскричал бледный Ылдя. — Он там, он должен меня закрывать! Вставай, гад, а не то…
Жукаускас, улыбаясь, поднялся, и, как будто бы совсем не боясь пуль, неторопливо подошел к Ефиму.
— Я готов, — многозначительно проговорил он. — Смерти нет.
— Готовимся к прорыву! — взревел Тюмюк. — Отступаем! По его команде оставшиеся якутские воины с диким криком:
«Тыгын!» ринулись назад от драги, стреляя во все стороны. Несколько русских, вставших на их пути, были убиты. Якуты побежали по той же дорожке, по которой пришли, и тут же их начала преследовать небольшая разъяренная кучка русских.
— Ура! — кричали они, стреляя. — Русь! Русь!
Якуты неслись назад, отвечая огнем на огонь. Большой русоволосый русский, получив пулю в живот, громко ойкнув. Тяжело рухнул в песок, словно тюк муки. Жукаускас бежал за Ылдя, прижимаясь к его спине, чтобы защитить его, а Ефим пригнул свою голову, потому что был выше Софрона, и его вполне могли бы застрелить в затылок. Тюмюк организовал все это отступление, отрывисто ругаясь и производя одиночные выстрелы из своего пистолета, которые почтя всегда попадали в цель. Рядом с Софроном бежал худосочный задумчивый якут; он повернул голову налево, тут ему отстрелили ухо. Он вскрикнул, остановливаясь и закрывая рану ладонью, но Тюмюк ударил его ногой в зад, и этот якут превозмогая боль и шок, побежал дальше, роняя большие капли крови. Они так бежали и бежали, и никто не попадал, в Жукаускаса, которого словно несло вперед на божественных крыльях истинной веры и красоты. Ылдя бежал так быстро, что Софрон, чтобы не отставать, схватил его руками за плечи, и они вдвоем стали похожи на каких-то взбесившихся исполнителей еньки-еньки, или же на сросшихся таким образом близнецов, пытающихся удрать от внезапно возникшей опасности. Кого-то продолжало ранить, но выстрелы становились все реже. Обернувшись, Жукаускас увидел, что отряд русских их больше не преследует, а стоит возле небольшого неровного пригорка, иногда постреливая.
— Вперед! — заорал Тюмюк, взмахнув рукой с пистолетом, словно комиссар на известной фотографии. — Они отстали! Со стороны русских раздался звучный писклявый крик:
— Только суньтесь, чурбаныыыы… Идите назад к тюленю!
— Дерьмо!! — не выдержав, воскликнул Ылдя, выбегая из-под прикрытия Софрона, и вытаскивая пистолет.
Он пробежал сквозь все поредевшее воинство, присел на одно колено, прицелился и быстро выстрелил. Ничто не произошло в стане отряда русских воинов. Кто-то там усмехнулся; взбешенный Ефим вскочил, сжав руки в кулаки, и тут случилось нечто неожиданное и непонятное: чье-то тело резко выпрыгнуло перед Ылдя, и тут же пало навзничь, сраженное вражеской пулей. Ылдя отскочил назад, смешавшись со своими солдатами и в ужасе посмотрел туда, где он только что был.
— Это Тюмюк… — потрясение прошептал он. — Он спас мне жизнь, он закрыл меня от пули…
— Войско! — рявкнул он. — Вперед! Отходим!
Они вновь побежали, бросив застреленного в висок Тюмюка на дорожке, и Софрон снова бежал за спиной Ефима, и опять держал свои руки у него на плечах.
Ылдя плакал, утирая слезы кулаками в грязи.
— Я… несправедлив… Я… Он спас… он… Такой…
— Так вы хоть тело его возьмите! — возмущенно сказал ему Жукаускас на ухо. — А может, он вообще жив?!
— Точно!.. — ошарашенно проговорил Ылдя. -Воины! Стоять! Осипов! Чюппюю! Взять тело!
Все опять остановились; вышел один рослый якут с печальным лицом.
— Осипов погиб, ваше величие, — сокрушении доложил он.
— Вечная память, — отозвался Ылдя. — А Борисов?!
— Я! — выпалил маленький толстый солдат и, промаршировал к Ефиму.
— Ваше величие! Воин Борисов по вашему приказанию прибыл! Айхал!
— Добре. Вместе с воином Чюппюю, немедленно принесите тело наиславнейшего тойона Тюмюка. Ясненько?!
— Приказ понял.
— Все уяснили?
— Наиточнейшим образом.
— Старший — Чюппюю.
— Конечно, — сказал рослый якут, приобннмая Борисова за плечо.
— Выполняйте.
Чюппюю и Борисов зигзагообразно побежали назад. Русские все еще стояли и беседовали о чем-то своем, громко смеясь. Якуты достигли лежащего бездыханного Тюмюка и осторожно наклонились над ним, направляя автоматы на русских. Но ничего не произошло; никто не собирался на них нападать.
— Забирайте свою падаль!.. — раздался русский писклявый крик. — Нам не надо!..
Там опять рассмеялись, и Борисов с Чюппюю резко схватив труп, помчались обратно, тяжело дыша.
Их ждал грустный Ылдя, теребящий носовой платок. Перед ним положили Тюмюка, лицо его было бледным, глаза смотрели в темнеющее небо.
— Вечная слава! — торжественно проговорил Ылдя, обращаясь к воинам. — Вот герой Якутии, спасший царя Якутии! В его честь я переименовываю город Алдан. Отныне Алдан будет называться Тюмюк! А он — герой — будет торжественно похоронен на главной площади, и его памятник будет стоять в ее центре, вместо лысого Ленина, который никого в своей жизни не спас! И рассказ о сегодняшней битве, а главное, о подвиге Тюмюка, займет свое почетное место в будущих наших олонхо. Пусть этот тойон станет примером для вас всех, ибо вот она — истинная жизнь за царя!.. Его дети, если таковые имеются, станут для нас любимцами, а его род будет вечно почитаем династией Софронов. И река «Алдан» будет рекой «Тюмюк»! Я учреждаю орден Тюмюка для особо храбрых, и выделяю деньги из казны на премию Тюмюка для особо талантливых. Воина Борисова я награждаю первым орденом Тюмюка!
— Куй! — радостно воскликнул Борисов и поднял вверх три пальца. — Гоп-гоп, процветай, Якутия!
— Вот так вот. И пусть не закончится слава этого дня, не стихнет музыка этих битв, не уйдет память этих дел. Пусть никто из потомков не забудет подвигов предков! Якутия — это все! Якутия — это мир! Якутия навсегда!
Ылдя наклонился над телом Тюмюка, любовно посмотрел на него и закрыл Тюмюку глаза.
— Спи спокойно, великий муж, мы отомстим за тебя и сложим о тебе песнь и торжественный рассказ! А теперь, воины, мы уходим. Шагайте вперед; мы отправляемся назад — в Тюмюк!
Все двинулись; Жукаускас пошел рядом с Ефимом и похлопал его по плечу, утешая.
Борисов подошел к телу Тюмюка, готовясь взять его за ноги, но тут, прямо над ним, выросла огромная фигура разгневанного Чюппюю.
— А почему это тебе дали орден, а мне нет?! — злобно спросил он.
— Не знаю, — безразлично ответил Борисов.
— А я знаю, — сказал Чюппюю и вонзил длинный якутский нож Борисову между ребер.
Онгонча седьмая
Чюппюю был тут же схвачен Семеновым и Чохухом, как только Борисов, сдавленно крикнув, замертво рухнул на Тюмюка. Он попытался вырваться, ударив ногой Чохуху в колено, но Семенов резко заломил ему руку, и Чюппюю злобно застонал.
— Что там? — громко осведомился Ылдя, кладя свою ладонь Жукаускасу на голову.
— Ваше величие! — немедленно ответил Хабырылла. — Он только что убил Борисова!
— Как?! Что?!
— Чюппюю убил Борисова!.. Кавалера вашего ордена!..
— Мы вместе труп несли, — пожаловался Чюппюю, сопротивляясь цепкой хватке Семенова, — а орден только ему дали! Почему?!
— А тебе какое дело?! — гордым голосом проговорил Ылдя, подходя к нему. — Ты еще будешь царя обсуждать?!
— Нет-нет… — испуганно промолвил Чюппюю, задыхаясь, — я как раз не вас, а его, так просто вышло, не сдержался, это случайно, извините,, я смою кровь, мне ударило в голову, виноват, я не прав, я обиделся, надо быть смиреннее, отмотать бы минуточки две назад…
— Поздно, дундучина!.. — сожалеющим тоном воскликнул Ылдя. — Омерзительное преступление! Гнуснейший поступок! Ты сам засунул свою душу в Нижний Мир! Ведь зависть — это самое вонючее, что есть под небом. Если ты режешь из-за зависти, то проклят будешь. И вот мой приговор: пожизненное заключение в ямке, среди дерьма. И имя твое будет обессмертено, чтобы никому неповадно было заниматься такими вещами, и пускай никто тебя не кончает, даже если попросишь сам, иначе твое место займет.
— Да вы что!.. — ошарашенно крикнул Чюппюю. — Ни хрена себе!
— А ты думал, — усмехнулся Ефим. — Вот так вот.
— Да я ж только что за вас проливал…
— Все! — громогласно заявил Ылдя. — Это — указ царя! Обсуждению и пересмотру не подлежит!
— Да тьфу же!.. — сокрушенно вымолвил Чюппюю и смачно плюнул Чохуху на сапог.
— Войско, идем! — скомандовал Ылдя. — Плечи вперед! Нас не сломят временные неудачи! Тюмюк ждет нас!
— Марш!.. — раздались голоса старших, оставшихся в живых.
Они уверенно пошли обратно в места своего расположения, неся с собой два мертвых тела. Некто командовал: «Раз-два, раз-два», и ноги уставших солдат четко ступали по неровной песчаной дорожке, как будто бы это было репетицией победного парада, или же смотром строя. Грусть и острое желание взять реванш вызревали в душах воинов в качестве единственных сильных эмоций, заглушая смятение, сожаление и страх; странная решимость обуревала их, словно страсть. Они были оскорблены и разозлены быстрым поражением и утратой зениток, но какая-то высокая вера в свое предназначение и незыблемость своего будущего грела их болящие сердца, как будто хорошее известие или доброе письмо. Они буквально колотили ступнями по дорожке с остервенением офицера, избивающего ногами партизана. Никто не хотел ничего говорить; все были подавлены и обескуражены; и никакой песни не слышалось от этого яростного шествия; никто их не преследовал, и это было оскорбительно и неприятно. Софрон понуро шел рядом с надменно шагающим Ылдя, и, как ни странно, тоже был опечален и смущен, и иногда задумчиво вздыхал, бормоча про себя неясные звуки.
— Я, конечно же, совершенно не согласен с вами! — сказал он, обращаясь к Ефиму. — Но я переживаю ваше поражение, почти как крах моей собственной партии; словно крушение идеалов свободы и жары!
— Не говорите: «поражение»! — немедленно отреагировал Ылдя. — Это просто небольшая стычка, по которой нельзя судить о нашей мощи и потенции! Сейчас мы их недооценили, но завтра они попляшут у нас присядку!..
— Точно, ваше величие!.. — хохотнув, согласился солдат, идущий в первом ряду, услышав беседу.
Ылдя строго посмотрел на него и сказал:
— Вам слова не давали! Соблюдай дисциплину!
Солдат осекся и стал нарочито безразлично смотреть перед собой.
И они продолжали свой безрадостный путь по родной земле, которую собирались захватить, и они вышли по шоссе, ведущее вперед и назад, и сапоги их зацокали набойками по асфальту, словно подковы на лошадиных копытах, а солнце уже стало катиться к закату и краснеть, как варящиеся креветки в закипающей воде, и свежий предсумеречный ветер ласково подул на них, будто какой-то утешительный дух этих мест. Они прошли мимо креста с Ырыа, на котором он повис в жалкой позе, прибитый руками и ногами, и Жукаускас кинул всего лишь один взгляд в сторону этого мучительно умеревшего поэта. Ылдя, ни на что не обращая внимания, вел войско за собой и выглядел воплощением какого-то высшего самодовольства. Они дошли уже почти до начала первых строений Алдана, переименованного в Тюмюк, но тут им дорогу преградил рослый человек в странной военной форме абрикосового цвета. В руках он держал карабин с длинным Стальным штыком.
— Стой! Кто идет?! — мрачно рявкнул он.
Ылдя изумленно посмотрел на него, потом поднял вверх правую руку и отчетливо проговорил:
— Ты кто тут, овца?! Я — царь Якутии Софрон Первый, это — мое войско, мы возвращаемся из похода! Как ты смеешь здесь стоять?! На колени, несчастный!
Человек отошел назад, поднял вверх левую руку, засмеялся и громко сказал, обращаясь к кому-то:
— Вот они, эти козоньки. Сейчас я с ними разберусь; а вы пока тихо.
— Чего это?! — взревел Ылдя, вытаскивая пистолет.
— Спокойно-спокойно, — тут же проговорил человек, взводя затвор карабина. — На вас наведено в пять раз больше орудий отовсюду, поэтому не рекомендую выступать. Пока вы там играли в войну, в Алдан вошла национальная армия Якутии вместе с царем Семеном Первым. Вы, как самозванцы и негодяи, все приговариваетесь к ужасной смерти особым якутским способом, но царь настолько велик и добродушен, что он прощает всех и приглашает присоединиться к своей славной армии, чтобы сражаться за Якутию! Все, кто согласен, следуйте за мной, я проведу вас к царскому балагану и приведу к присяге.
— Чего?.. — пораженно воскликнул Ылдя.
— Чего слышал! С тобой разговаривает младший тойон Марга, понятно?!
— Какой еще Семен Первый?.. — ошеломленно спросил Ылдя, опуская пистолет. — Погоди… Подожди… Ах, блин, это ж Ваня Инокентьев, мы вместе учились в институте связи, вот гад, точно, мы пили, и он назвал себя Семеном Первым… И блевал потом, и икал, и рыгал…
— Молчать! — крикнул Марга. — Сейчас получишь! Я обо всем доложу его величию!
— А. где же мои городские войска, охрана?! — сокрушенно воскликнул Ефим.
Марга довольно усмехнулся и криво сплюнул.
— Они все перешли на нашу сторону. И вас я тоже приглашаю. Ну, кто желает служить великому царю Якутии, а?
Наступило напряженное молчание, потом какой-то воин сзади осторожно и тихо произнес:
— Да все, наверное, как я понимаю…
Тут же началась оживленная неразбериха, и воины устремились к одетому в абрикосовую форму Марга.
Ылдя недоуменно смотрел на это движение, вертя головой туда-сюда. Солдаты проходили мимо, не обращая на него внимания, только Чюппюю, проследовавший справа от Ефима без конвоя, отщелкал ему смачный щелбан по лбу и, ухмыльнувшись промолвил:
— Ужрись, скотина!
— Что это… Как это… — лепетал Ылдя, видя, как его покидают все подданные. — Я же ваш царь! Вы же со мной! Как же клятва, присяга, песня!
— Да иди ты! — бросил ему Чохух и злобно харкнул. Скоро все войско в розовом выстроилось за человеком с карабином в абрикосовом. Перед ним остались стоять только Ылдя и Софрон, и остались лежать трупы Тюмюка и Борисова.
— Ну вот и все, — радостно проговорил Марга, чмокнув губами. — А вы, значит, не желаете присоединяться к прекрасному войску великолепного царя Якутии?.. Или вы против Якутии?..
— Я — царь Якутии! — твердо произнес Ылдя. — Я родился царем и умру таковым. Делай свою гнусь, гадина!..
— Да кому ты нужен! — расхохотался Марга. — Вы объявляетесь вне закона. Сейчас вы свободны, но вы должны тут же покинуть Якутию и никогда не пересекать ее границ. И прежде всего границ замечательного города Алдана! Убирайтесь вон, в тайгу, в ямы, в болота. Схоронитесь там, пока мы вас не нашли. Все равно вы никуда не денетесь! Но мы вам даем шанс — ха-ха-ха-ха!!
— Да чтоб вы все сдохли! — раздраженно взвизгнул Ылдя, взял Жукаускаса за руку и прошептал ему: — Побежали, или вы хотите остаться с ними?
— Зачем они мне? — поразился Софрон. — Вы же агент! Я не ел, наверное, уже больше суток. Вы умеете кушать мхи и мастерить силки?
— Ты что, думаешь, мы в самом деле в лесу будем?.. — сказал ему Ылдя, а потом громко добавил: — Мы уходим!
— Давай, давай!.. — засмеялся Марга. — Желаю приятной мерзлоты и приполярных фруктов. Десять минут я не стреляю, а потом уж пеняйте. И — раз!!
Жукаускас и Ылдя тут же со страшной скоростью бросились в сторону от шоссе, и, петляя, побежали в какую-то рощицу, где росли вялые северные бананы с крошечными, похожими на пупырышки какой-нибудь детской игрушки, плодами. Они затерялись в пышных молодых лиственницах, нежно щекочущих их ладони своими мягкими иголочками, когда они раздвигали перед собой их ветки, и наконец тяжело дыша, остановились. Марга и солдат не было видно.
— Надо дальше бежать! — сказал Ылдя. — Сейчас стрелять будут.
— Я устал… — мрачно сказал Софрон.
— Давайте, а то облаву сделают!
— А куда нам бежать?! Мы обречены.
— Перестаньте! — строго крикнул Ылдя. — Побежим на аэродром. Там летчики Советской Депии. Если их не захватили, попробуем спрятаться там. Я вообще знаю туда ходы — золото-то вывозили в свое время…
— Так вы еще и вор! — жестко сказал Софрон.
— Перестань, сейчас главное выбраться из этого чертового Алдана. Ну, Семен, ну, гнида… И мои войска хороши. А ведь так раболепно ходили!..
— Не надо из себя дохлого разыгрывать на поле битвы! — нравоучительно сказал Софрон.
— Ну хватит вам! Вперед!
И они побежали, задыхаясь. Сзади донесся насмешливый голос:
— Время истекло! Стреляю!
Раздалась автоматная стрельба; стали падать какие-то ветки. Жукаускас и Ылдя, затравленно пригибаясь, бросились в сторону виднеющегося просвета — туда, где, как казалось, кончалась роща и начиналось что-то еще. Буквально через минуту стрельба закончилась.
— Это они так… — устало сказал Ылдя, — на всякий случай. Теперь можно не спешить. Пусть совсем стемнеет, и мы влезем в запретную зону аэродрома.
— А еда? — спросил Софрон. — А вода? Я скоро умру!
— Надо стойко переносить все, что с тобой происходит! — важно ответил Ефим. — Мы попробуем подцепить что-нибудь в аэропорту. В конце концов, купим каких-нибудь дерьмовых котлет, или коржиков.
— Нас же схватят!
— Перестань!.. — осуждающим тоном сказал ему Ылдя. — Надо бороться, дружок! А ты хочешь, чтобы тебе на блюдечке все принесли?
— Извините, — буркнул Жукаускас.
Ылдя вдруг остановился, лукаво посмотрел в усталое лицо Софрона, подмигнул ему и щелкнул его по плечу.
— Дружище мой! Ты же знаешь лучше меня, что в Алдан сейчас самолеты не летают. Значит и аэродром закрыт. А раз он закрыт — откуда же котлетки?
— Ух, ё! — обескураженно выдохнул Жукаускас. — Так что же, блин, делать?!
— Вешаться, друг, — хитро улыбаясь, сказал Ефим. — Ничего, потерпишь, брат, человек может долго ничего не жрать.
— А пить, жажда?.. — укоряюще спросил Софрон.
Ылдя злобно развел руками, топнув ногой о почву.
— Ничего, обойдешься! — крикнул он прямо Софрону в лицо, брызнув слюнями. — Попьешь в унитазе!
— Так он же закрыт! -- воскликнул Жукаускас, отворачиваясь и утираясь.
Ылдя, разозленно вздохнув, прошептал какое-то ругательство.
— Ты что — болван? Стекло разобьешь. Водопровод работает!
— А если нет?! — жестко спросил Софрон.
— Да иди ты в задницу! — обиженно отрезал Ефим и быстро пошел вперед, не оборачиваясь.
Софрон смотрел ему вслед некоторое время, потом побежал за ним, догнал и положил свои руки ему на плечи.
— Что? — рявкнул Ефим, поворачивая голову и останавливаясь.
— Извини, пожалуйста, не обижайся, — залепетал Жукаускас, — я — глуп, я не прав, я случайно. Давай забудем, давай, как будто ничего не было, давай опять идти, чтоб все нормально. Это просто мои нервы, моя психика, мои особенности, моя слабость. Ну имей же снисхожденье, отнесись по-человечески, будь другом, прости засранца. Ну хочешь, я сделаю приседания, попрыгаю, покукую, поползаю?
Ылдя посмотрел на Софрона, растроганно усмехаясь, потом слегка постучал его ладонью по щеке, погладил затылок, причесал вихор на лбу, три раза чмокнул воздух перед ним и тихо проговорил:
— Ладно, полно, полно. Все забыто, все в прошлом. Я попробую достать и воды, и еды, нам нужно только проникнуть туда. И чтобы нас не взяли, и чтобы нас не забрали. Ничего, милый, главное — надеяться, любить и не бояться. И тогда самое высшее будет с нами, и Бог снизойдет.
— Я верю в Юрюнг Айыы Тойона! — тут же воскликнул Жукаускас.
— Слова и имена могут быть разными и любыми, — сказал Ылдя. — Важна истина и красота.
— Так пойдемте же в аэродром! — радостно вскричал Софрон. — Перехитрим советско-депский контингент, обойдем иннокентьевцев, покажем кукиш кому-нибудь еще. Я верю в Якутию!
— На-на, — сказал Ылдя.
Они вышли из лиственничной рощицы, в которой росли жалкие бананы, заставляющие мечтать о роскоши и несбыточной сочности, и медленно пошли вперед через пустое поле, простирающееся до зыбкого горизонта вдали, где были видны забор, маленькая башня и синий огоиек. Начались сумерки, ветер стих, бодрый холод таил в себе надежду на существование тепла, и темные, похожие на мрачные клубы дыма, облака вверху застилали звезды и луну, не позволяя им воссиять и осветить путь. Они молчали; их путь их вел через этот безумный огромный простор вокруг, напоминающий целую странную страну, или пропавший мир, в котором умер свет; и никакой музыки не звучало для них ниоткуда, и никакие чудесные существа нс шли им навстречу. Не было зари, не было покоя и уюта — только это одинокое бегство от врагов к врагам; их души излучали затерянность в опасной забытой реальности, существующей так же, как и все; их лица ощущали свежесть страшного воздуха, в котором чудились смерть и оставленность, и только синий огонек был добр, словно волшебная сказочная крестьянка. Травы настороженно шелестели под их ногами, будто ночные змеи; наслаждение возможностью близкой гибели кружило им головы и вселяло в них тяжелую веселость, напоминающую опьянение пыткой, или прощальный тост воина-смертника; тропа, пересекающая это поле надежды, была пряма, как для праведника дорога в рай, а деревья, оставшиеся позади, были черными и загадочными. Жукаускас и Ылдя шли в поле навстречу своей судьбе, склонив головы я напряженно смотря перед собой; у каждого из них существовала своя цель и задача, и каждый проживал собственные мгновения и шел по собственному пути, таинственному, словно истина, — но сейчас этот путь был для них единственным, и реальность принадлежала им вдвоем, и они были готовы остановить этот миг и праздновать здесь свой час; и они были счастливы.
— Как же здесь убийственно-тоскливо!.. — шептал Софрон, с восхищением озираясь вокруг.
— Здесь невозможно! — восклицал Ефим, вытягивая перед собой руки.
— Я люблю это поле и нас сейчас! — говорил Жукаускас, лихорадочно щелкая пальцами.
— Эта тропа стоит короны! — выкрикнул Ылдя, запрокидывая голову вверх.
Они шли, смеясь и грустно обнимаясь, и вечерняя тьма опускалась на них, как будто призрачный кокон. Поле было бесконечно-прекрасным, как Якутия, но оно закончилось в одной из своих точек, словно вселенная, завернувшаяся сама в себе, и перегорождающий забор возник из небытия, как демонический страж, или запрещающий знак.
— Мы подошли, — сразу же сказал Ылдя, указав на забор. — Надо перелезать и бежать к самолету.
— Зачем нам самолет?! — спросил Жукаускас. — К тому же сейчас они не летают!
— Военные летают, — убежденно ответил Ылдя, — если их не захватили какие-нибудь тунгусы, или нанайцы.
— Но они же летают на свои базы и городки!..
— А вы что, хотите здесь оставаться?! Слышали, что сказал Марга? Конечно, можно побороться, переманить мое войско обратно, распять Ваню Инокентьева, но это все долго и почти безнадежно. Одна маленькая пулька из автомата- и мне конец. Поэтому я собираюсь сменить место своих развлечений. Да и гиблое это дело — Якутия!
— Полетели к следующему агенту, — как бы невзначай предложил Софрон. — А потом в Якутск вернемся, я вас представлю… Ведь Якутия — это высшее! И только наша партия способна создать рай, рынок и фейерверки счастливых лиц! Кстати, где же этот агент-то находится?..
Ылдя улыбнулся, насмешливо посмотрел на Софрона и покачал головой:
— Да уж бросьте… И дался вам этот агент…
— Но теперь-то вы можете сказать! Вы же больше не царь!
— А теперь я денег с тебя потребую, — сказал Ефим.
— Пожалуйста, — обрадовался Жукаускас. — У меня их полно! Рубли, рубляшники…
— Да погоди ты, дурачок!.. — воскликнул Ылдя. — Давай хоть отсюда как-нибудь улетим! А там поторгуемся. Ну-ка через за6ор полезай — раз-два!
Софрон четко выполнил команду и скоро уже стоял прямо у летного поля с темными самолетами, по ту сторону забора. Наверху забора появилось кряхтящее лицо Ылдя; он подтянулся, охнул и спрыгнул неподалеку от Софрона, не устояв на ногах и упав на мокрый песок.
— Стой, кто идет! — тут же раздалось откуда-то, и послышались стремительно бегущие шаги.
— Блин! — выругался Ылдя. — Это караульный! Прячьтесь, сейчас мы его встретим.
Софрон вжался в забор, стараясь быть неразличимым; Ефим вытащил свой пистолет и поднял его вверх.
Шаги приближались, учащаясь. И тут, когда показалась бегущая трусцой вдоль забора черная тень воина, прижимающего к груди свой автомат, Ылдя вдруг выскочил прямо перед ней с резвостью циркача и громко крикнул:
— Жуй!
От неожиданности караульный дернулся и на миг застыл. Тут же Ылдя со страшной силой ударил его рукояткой пистолета в лоб; караульный пискнул и упал назад, ударившись затылком об асфальт.
— Чудесно! — сказал Ылдя, пряча пистолет.
— Правильно, — радостно согласился Софрон. — Это все потому, что вы сказали «жуй»!
— Да, мне нужно было звучное слово… Жуй, шуй… Не все ли равно. Берите его автомат, и бежим в самолет. Быстрее!
— Но он же закрыт!
— Вон там, по-моему, они не догрузили, тот открыт, спрячемся за грузами, быстрее…
— Я боюсь брать автомат!.. — воскликнул Софрон.. — Он очнется!
— Ну и трахните его прикладом в рот!
— Слушаюсь! — отчеканил Жукаускас, подошел к караульному, посмотрел в его закатившиеся глаза, дебильное курносое лицо, и осторожно снял с него автомат, приподнимая его туловище и голову. Караульный не пришел в себя. В центре его лба кровоточила огромная рана, внутри которой белела черепная кость. Софрон надел автомат на себя, молодцевато щелкнул каблуками и положил указательный палец на спусковой крючок.
— Перестань, уходим, сейчас другие могут появиться!.. — злобно прошептал Ылдя. — Давай, вперед, раз-два.
Они побежали к самолету зеленого цвета, стараясь не слишком громко стучать своей обувью, и останавливаясь через какие-то промежутки, чтобы осмотреться. Но все было почему-то тихо; может быть, остальным солдатам было просто на все плевать, а может быть, они занимались друг с другом любовью, или изготавливали какой-нибудь наркотик для своих удовольствий.
Ылдя и Жукаускас подбежали к самолету, забежали за его хвост и увидели, что его низ раскрыт и представляет из себя широкий вход в самолетное нутро, а там виднеются аккуратные штабеля темных больших ящиков.
— Видите, как замечательно! — сказал Ылдя. — Пошли туда!
— И откуда вы все это знаете!.. — воскликнул Жукаускас, проходя в самолет. — Это вы так золото перевозили, да? Или это невозможно?! И где же мы тут разместимся? И где же вода?!
Ылдя молча взял его за руку и повел во тьму, вглубь самолета, а потом, зайдя за один из штабелей, сел прямо на металлический упругий пол, указав Софрону место напротив. Софрон с удивлением посмотрел на него; Ефим облокотился о стенку самолетного корпуса и заулыбался.
— Милый мой братик! — сказал он, зевнув. — Будем спать здесь. Это чудесное место; здесь лучше, чем в поле. Кто знает, что будет завтра! Надеюсь, что нас с вами не заметят, и мы куда-нибудь улетим, если этот военный лайнер полетит. Перевозил я в своей жизни и золото, и алмазы, и кислоту, и вазы. Я не скажу вам, как и где. Я даже вот царем был, блин! Ложитесь на пол и отдыхайте, друг мой, пусть вам приснится ваш облик мира, ну а мне пусть приснится мой.
— Во сне я вижу только Якутию! — горделиво ответил Софрон, садясь перед Ылдя на корточки. — А где же вода!! Вы же обещали, я сейчас умру…
— Ну и зануда же вы!.. — произнес Ылдя, засунув руку за пазуху и вытащил плоскую желтую фляжку.
— Вот вам, держите, наслаждайтесь, пейте. Это — вода прекраснейшей в мире реки Алдан, бывшего Тюмюка. Ох, Алдан, Алдан… Ты — моя религия, ты — мой Бог! Все в прошлом, приятель мой, завершилось мое царство, прошло мое время, закончился мой миг. Я сейчас буду плакать и размышлять, и, может быть, душа моя даст мне ответ, а, может быть, скажет совет. Неужели реальность напрасна, и я — пустое смешное существо?!
— Успокойтесь, — мягко сказал Софрон, беря флягу и отпивая большой глоток. — Все правильно, все происходит. Завтра наступит что-то новое, и, возможно, вы станете князем и объявите мир своим. Сейчас действительно нужно спать, и в самом деле надо ждать. Ведь Якутия здесь!
— Значит, мы уснем и отдохнем?.. — трепетно спросил Ылдя, забирая флягу назад.
— Мы будем во сне, — сказал Софрон.
Они легли.
Онгонча восьмая
Наутро солнечный луч пронзил иллюминатор, и красное лицо сопящего во сне Жукаускаса воссияло, отражая яркий свет. Софрону стало горячо и неприятно, как будто бы его обмочил подошедший ребенок с фонарем. Вспышки радуг сверкали перед его глазами, и он открыл их, прекращая это цветовое буйство. Он тут же узрел нечто невыносимое, направленное на него, некий белый световой провал, точку без границ и центров, вмещающую остальную блеклость вокруг и затопляющую возможность ее видеть своей чудовищной над-видимостью; это был божественный клинок, сжигающий тебя, это был сам переход куда-то еще, это был ослепительный ноль. Было чудом туда смотреть; там наступало воскресение и сменялось высшей гибелью; там святость становилась славой и преображала ужас; там тайна сгорала в разрушительном огне высшего творчества и рождалась из ничего; и там был смех, бред и зной. Софрон готов был вернуться, уничтожиться и вознестись — и он отвел свой взгляд, закрывая глаза ладонью.
— Что, проснулись наконец? — прошептал чей-то голос. Софрон посмотрел туда, и сквозь яркие световые пятна, застилавшие перед ним все, он увидел бодрого Ефима Ылдя, сидящего около темно-зеленого ящика и курящего папиросу.
— Выж… — издал из себя Жукаускас, попытавшись сесть. В голове его звенело и тарахтело; он пытался вспомнить свои сны, но помнил только крик: «Айхал!» и какой-то охряной фон; он понял, что он не на корабле и не в машине, потом обнаружил, что это самолет. Он захотел сказать что-то важное и обратился к Абраму Головко, но тут он осознал, что Ылдя — не Головко, и тогда глаза его ожгли слезы.
— Чего вы!? — спросил Ефим, затягиваясь. — Пока все нормально, нас не обнаружили…
— Ах, вот в чем дело!.. — воскликнул Софрон, вспоминая на этот раз все.
— Тихо! — строго сказал Ылдя. — Здесь солдаты ходят, надо сидеть тихо. Кажется, мы можем улететь. Пока вы спали, самолет догрузили и закрыли. Нас не увидели: мы лежали за ящиками. Теперь будем ждать.
— Ах вот почему я слышал тарахтенье!.. — проговорил Софрон, нетвердо садясь.
— Да, это грузили, они начали на рассвете, куда-то торопятся. Я как раз от этого проснулся, и с тех пор сижу, а вам все по фигу.
— Я хочу в туалет! — сказал Жукаускас.
— Потерпеть придется, — вкрадчиво заметил Ылдя.
— Не могу. Как это — потерпеть?! А если мы улетим только к вечеру?!
Ефим раздраженно посмотрел на Жукаускаса, остервенело затушил папиросу прямо в пол и сплюнул куда-то назад.
— Как же вы мне надоели! — воскликнул он. — То пить, то наоборот… Вы на войне, приятель! Что, в вашей партии вас не учили тяготам и лишениям? Как же вы будете сражаться и бороться?
— Я не знаю такой партии, которая может научить человека не писять, — негромко сказал Жукаускас.
— Есть такая партия!.. — весело заявил Ылдя. — Это — партия ЛДРПЯ!
— Э, вы не очень-то! — рявкнул Софрон, вставая — ЛДРПЯ не трогай, понятно?.. И вообще, может, я по-большому тоже хочу, что мне, так и сидеть здесь внутри?!
— Фу, — сказал Ылдя. — Ладно, вылезайте из этих ящиков как-нибудь, и там должен быть туалет.
— Вот так бы сразу! — обрадовался Софрон, удаляясь вдоль штабеля.
— Ублюдок, — проговорил про себя Ылдя и достал новую папиросу.
Через продолжительное время Жукаускас вернулся и выглядел очень радостным.
— Я нашел там прекрасный ход! — проговорил он. — Эти ящики кончаются, потом направо, и сразу уборная!
— Дурачок, — сказал Ефим. — Я уже утром там был несколько раз.
— Так вы что, надо мной издевались!?.. — жалобно спросил Софрон.
— Так, пошутил, — довольно ответил Ылдя.
— Ах ты…
— Подождите, там что-то не то снаружи… Подойдем к иллюминатору!
Они осторожно посмотрели сквозь толстое круглое стекло. По летному полю бегали озабоченные солдаты, некоторые из них несли зеленые ящики, офицеры отдавали команды, самолеты вдалеке заводили моторы, издавая характерные звуки. Все как будто бы дышало какой-то неуверенностью, настороженностью; казалось, что происходят приготовления перед бегством.
— Их что, тоже завоевал Семен?.. — проговорил Ылдя, но тут раздался какой-то грохот под полом и моторный шум. Через две минуты послышались голоса и шаги.
— Они открыли нижний вход!.. — шепнул Ылдя. — Сидим тихо.
— Кладите сюда, — сказал высокий голос. — Вот так. Осторожно.
Послышался стук об пол укладываемого тяжелого предмета.
— Все, пошли, — тихо произнес высокий голос, и через какое-то время шаги смолкли.
Ылдя опять уставился в иллюминатор, присвистнул и повернулся к Жукаускасу.
— Смотрите, они все встали «смирно», ничего не понимаю…
И тут раздался рев какого-то радио, усиленный многократно большим числом всюду установленных громкоговорителей; это был человеческий злобный голос, и он вещал:
— Товарищи! Говорит подполковник Сасрыква! Товарищи! Говорит подполковник Сасрыква! Товарищи! Говорит подполковник Иван Сасрыква!
Наступила пауза, голос замолчал и вновь возник:
— Я — советско-депский гвардии подполковник! Я командую эскадрильей, бля! Мы все служили нашей депской родине, коммунистам, нах.. И теперь этого нет?! Где моя Депия, которую я защищал, вжоп… Где она?! Прокукали ее, продали, прохезали, проныкали. Одни комитеты ысыах, писиах, а Депии нэмае, нах… Это что — новый мир, бля?! Я не могу этого потерпеть, товарищи, я — вьетнамец, я — афганец, и у меня сердечко болит, вжоп… Я не могу жить, когда эти пидорасы и говно управляют, нах… Сплошные пидорасы и говно! Они армию променяли на серпы с яйцами, и думают, что им что-то пожнут и вылупят, бля. Так вот, что я решил, товарищи, нах… У меня есть одна ядерная бомбочка, вжоп… Одна-единственная, но довольно приличная, десять хиросим, ядерная ядреная бомбочка, бля. И я подумал: да ебись все это конем, ваш Алдан, гондон, гандан. Через полчаса я сброшу ее на ваши бошки, ха-ха-ха… Простите меня, товарищи, вжоп… Я знаю: среди вас есть коммунисты, и они меня правильно поймут. Я ухожу из жизни стойко, вместе с вами! Чтобы все эти эвены, якуты и прочие чурки и русопяты не измывались над нашей Депией Советской. Я остаюсь здесь и отпускаю свои самолеты: летите, милые, летите, воины ни в чем не виноваты. Да здравствует Депия, армия, социализм, нах…! Прием окончен.
Сразу же после этого последовали быстрые команды, и солдаты суетливо побежали к самолетам, одетые по боевой выкладке. Ылдя повернулся к Софрону, поражение на него уставился и не смог выговорить ни звука.
— Да. — сказал Жукаускас, опускаясь опять на корточки там, где он спал этой ночью.
— Это… как?! — спросил Ылдя, закрывая и снова открывая глаза.
— А… вот как! — выпалил Софрон, ударяя ладонью об пол..
— Это… серьезно?
— Мне кажется, вполне.
— А мы?!! — со страхом на лице воскликнул Ефим.
— А мы улетаем, разве вы не поняли? Только сидите тихо…
— Верно, верно, верно, верно… — зашептал Ылдя, пригибая голову к своему паху. — Только бы взлететь, только бы взлететь…
— Молчите. Кажется, наш вход закрывают.
Действительно, раздались знакомые звуки. После этого послышались отдаленные шаги, хлопанье двери, и в самолете начал работать двигатель.
— Летчик сел!- торжествующе сказал Ылдя, поднимая голову. — Но почему больше никого нет?
— Не знаю, — безразлично ответил Жукаускас. — Как бы то ни было, мы, кажется, куда-то улетим. На какую-нибудь базу, или в городок.
— Да хоть в задницу! Только бы здесь не остаться!
— Неужели же вам не жалко ваш Алдан, или Тюмюк?! Тут же было ваше царство!
— Ну, и что делать?- быстро спросил Ылдя.
— Надо попробовать остановить этого безумца! Как же можно допустить этот ужас, эту катастрофу, эту блажь старого маразматика! Ведь тут же люди живут!
— Ну, попробуйте… — вяло улыбнувшись, сказал Ылдя. — Не знаю, как это у вас выйдет… А я, в конце концов, плевал. Здесь сейчас гнусный Ваня Инокентьев, вот пусть и накроется, А что до Алдана, так это — дерьмовый город, мерзкий, грязный. Пускай взорвется к чертям; вдруг на его месте много золота образуется? Золото лучше,чем жители. Вы, конечно, если хотите, можете попытаться что-нибудь сделать…
— Я… — начал Жукаускас, но тут их самолет пришел в движение и медленно поехал на свою стартовую полосу.
— Все! — торжественно молвил Ефим. — Мы отбываем. Перестаньте, не надо строить из себя благородного защитника вшивых городков, главное, радоваться, что мы с вами уцелеем!
— Это плохо, несправедливо, — мрачно заметил Жукаускас.
— Ну и ладно! — довольным тоном воскликнул Ылдя и вытащил из кармана папиросу.
— Ничего, — тихо заявил Софрон. — Вы еще пострадаете, помучаетесь, совесть-то — вещь упорная.
— Да брось ты!.. — засмеялся Ефим.
Они ехали мимо спешащих солдат, мимо складов, деревьев и высокой травы к прямой ровной дороге, с которой летательные аппараты отправлялись в небо, разверзшееся сейчас над этим обреченным местом наподобие солнечного последнего спасительного прибежища, куда можно сбежать, имея крылья и мотор, и которое словно звало в свою высь спастись от жуткой гибели, и было прекрасно-синим, словно лучшая бирюза. С какой-то другой полосы взлетал большой зеленый самолет, и дым струился из его зада, как будто погребальный дым из трубы крематория; и этот прощальный знак уносящихся прочь спасающихся военных людей был похож на лицемерную слезу какого-нибудь мерзкого дрессировщика, сперва ломающего животному лапу, а потом, с притворным состраданием, её лечащего, чтобы привязать несчастную тварь к себе. Другие самолеты тоже готовились к отлету; наверное, все, что высказал назвавшийся Сасрыквой, действительно было правдой, и его ужасный приказ собирались выполнить.
— Мы сейчас взлетим… — лихорадочно прошептал Ылдя, затягиваясь своей папиросой.
Их самолет выехал на полосу, замер на ней, готовясь отправиться вверх, потом взревел турбинами, издавая становящийся все выше и выше характерный свист; и когда этот свист превратился почти в ультразвук, самолет резко устремился вперед, скрипя своими швами и подскакивая на легких дорожных колдобинах, и некий ящик, стоящий наверху позади Жу-каускаса и Ылдя, со стуком упал на пол и отскользил к стене, ударившись о нее, а пепел папиросы Ефима стряхнулся ему на штаны.
— Наконец-то!.. — облегченно воскликнул Ылдя. — Едем!
Софрон смотрел в иллюминатор на покидаемую ими красивую местность, и мучительная грусть охватила его, словно подлинная вера в Бога. Они неслись, убыстряясь; пол вибрировал, крылья тряслись; и вдруг все разом прекратилось, и какая-то сила словно вытолкнула их вверх, и они стали куда-то взмывать, словно на качелях, а потом, вместо того, чтобы рухнуть обратно вниз, размыто зависли в пустом пространстве, невесомо там застыв.
— Чудесно! — восхищенно сказал Ылдя, держась руками за ручку ящика. — Пусть они остаются! Не правда ли, здорово?
Жукаускас был бледен и дрожал.
— Что с вами? — испуганно спросил Ефим, смотря ему в глаза.
Софрон положил ладонь на свой потный лоб, вздохнул и опустил лицо вниз.
— Мне… очень страшно… он… так летит… поворачивает…
Самолет действительно летел почти под прямым углом к земле, выруливая на свой курс. Ылдй расхохотался, хлопнул в ладоши, на время отпустив руки от ящика, и громко сказал:
— Перестань, немножечко поболтает, и амба! А так бы взорвались!
— Да, я понимаю… — вяло вымолвил Жукаускас.
— Ну и вот! — воскликнул Ылдя и прыснул.
Они летели прочь от Алдана, достигая все более большой высоты. В небе не было никаких облаков, и скоро полет стал совершенно незаметен для находящихся на борту. Ефим отпустил ручку ящика и стал смотреть в иллюминатор, довольно причмокивая; Софрон слегка порозовел, но головы не поднимал и не издавал никаких звуков. Они летели вдаль, словно ангелы, покидающие место божеского суда, и реки, текущие под ними, были извилистыми, как маковые стебли. Поля и леса, разноцветно расположившиеся внизу, заставляли восторгаться красотой земной суши; никаких домиков и дорог уже не было видно — только дикая якутская природа; тень самолета живописно перемещалась по поверхности тайги, и солнце отражалось в небольших озерках и прудиках, пуская зайчики в глаза наблюдающего полет Ылдя. Он щурился, улыбался и мотал головой, Софрон робко посмотрел на него, пожевал губами, а потом нерешительно сказал:
— Дайте мне тоже закурить, что ли.
— На здоровье! — образованно ответил Ылдя. — Берите, дружок, зажигайте, вдыхайте.
Через некоторое время самолет начал резко поворачивать, Софрон съежился, закрыл уши руками и выронил свою почти докуренную папиросу. Ефим озабоченно привстал и посмотрел в иллюминатор.
— Что же это?.. — проговорил он. — Мы никак возвращаемся!
— Чего?.. — тихо спросил Жукаускас.
— По-моему, мы летим туда же, откуда вылетели. Это же маразм!
— Да не может быть! — сказал Софрон, отнимая руки от ушей.
— Сейчас посмотрим… Увидим…
Развернувшийся самолет выровнялся, и его полет опять стал незаметным и приятным. Ылдя всматривался в пролетаемый ими пейзаж, пытаясь найти в нем какие-нибудь знакомые черты. Реки извивались, точно маковые стебли, тайга была необъятной и зеленой. Появилось прямое шоссе, идущее прямо через тайгу. Виднелись прудики и озерки. И вдруг, когда начались маленькие строения, и самолет начал снижаться, Ефим Ылдя отпрянул от иллюминатора, издал пораженный вопль, ударил себя ладонью по животу и печально сел на свое место.
— Что такое? — испуганно спросил Жукаускас, беря в руки свою потухшую папиросу, лежащую около его моги.
— Мы подлетели обратно к Алдану! Что он — камикадзе?!… Или все это было шуточкой?! Козел лысый, ничего, у нас есть оружие, мы его заставим…
Софрон насмешливо посмотрел на суетившегося Ылдя.
— Вы что, ничего не понимаете?..
Ефим изумленно поднял глаза.
— О чем? А вы понимаете? Так что? Что же это?
Жукаускас засмеялся, слегка вздрогнув, когда самолет провалился в воздушную яму и на миг словно бы стал стремительно падать.
— Она у нас на борту! Сейчас мы сбросим ее!
— Ее? Кого ее? Вы свихнулись? — раздраженно воскликнул Ылдя.
— Да бомба же атомная!.. — нервно расхохотался Софрон, защелкав пальцами. — Нам ее погрузили, а сейчас ее сбросят. Вот почему в этом самолете никого больше нет. Сейчас пилот нажмет на кнопочку…
Ылдя замер, тупо отвернувшись налево. Потом он вскочил, топнул ногой и положил руку в правый карман.
— Точно! — рявкнул он. — Какие же мы болваны!.. Но ничего; берите автомат, побежали в кабину, мы должны не допустить…
Самолет уже кружил над алданским центром. Софрон и Ылдя вскочили и быстро помчались вперед по проходу вдоль ящиков. Выбежав оттуда, они попали в небольшой коридорчик, слева от которого был туалет, а в конце находилась зеленая металлическая дверь с большой, похожей на носорожий рог, ручкой. Ефим двумя прыжками достиг этой двери, выхватил из кармана свой пистолет, взвел курок и резко дернул ручку на себя. К удивлению Жукаускаса и Ылдя, дверь тут же открылась, освободив вход в кабину. В кресле пилота сидел приземистый человек и сжимал штурвал. Заслышав шум, он ойкнул и быстро повернул голову, показывая курносое румяное лицо.
— Вы кто?.. — пораженно спросил он. — Как вы здесь оказались?!
— А вот так!.. — грозно ответил Ылдя, подходя к нему. — Все, приятель, взрыв отменяется, лети-ка ты куда-нибудь далеко-далеко отсюда…
Реакция летчика была молниеносной, словно удар ногой мастера у-шу. Он резко дернул штурвал на себя, крутанув его вправо. Жукаускаса и Ылдя словно подкинули вверх при неожиданном одновременном подземном толчке; Ефим грудой упал на пол, так, что его отбросило обратно в коридорчик и в конце концов стукнуло о ящики, а Софрон, сбитый им с ног, врезался головой в самолетную обшивку и рухнул навзничь, сильно ударившись поясницей о приклад своего автомата, который он на себя нацепил.
— Ах ты, дрянь!.. — завопил Ылдя, стреляя. Пуля пробила туалетную дверь.
— Держись! — крикнул Ылдя, хватаясь руками за угол ящика.
Тут самолет мгновенно пошел вниз, и Жукаускас кубарем покатился обратно к кабине пилота, широко расставив руки, чтобы как-то задержаться. Автомат бил его по всем частям тела, в конце концов ударив в пах. Софрон согнулся пополам, сворачиваясь в клубок, и в таком виде доскользил до кабины, остановившись на пороге. Ылдя каким-то образом ухитрился встать, но при этом маневре пилота он тут же упал лицом вперед, чуть-чуть не попав глазом на какую-то железяку на полу, и тяжелый ящик сорвался сверху, со страшной силой обрушиваясь на его спину.
-Аааа! — заорал Ефим, почувствовав, что в нем что-то сломалось.
Софрон никнул, постанывая, и не в силах был сделать ничего. Ящик соскочил со спины Ефима, и то понял, что несмотря на сильный удар, его позвоночник цел и конечности двигаются.
— Ну слава тебе… — пробормотал он, как вдруг раздался победительный вопль пилота, состоящий из многих слов, которые были совершенно непонятны, и сразу же начал открываться наружу тот самый вход, через который Жукаускас и Ылдя проникли сюда. Ылдя, сидящий прямо на нем, заскользил вниз. Справа от него точно так же устремился вниз длинный зеленый ящик, как будто специально уложенный на это место.
— А-а!.. У-у!.. — закричал Ылдя, пытаясь затормозиться и одновременно схватить вытянутой рукой это ящик.
Жукаускас перевел дух, собрался с силами, поднял голову и тут же увидел открывающийся проем, скатывающийся по этой своеобразной нижней двери ящик и пораженного смертельным ужасом Ефима Ылдя, который пытался хоть за что-нибудь зацепиться в этой мрачной ситуации. Ылдя, выпучив глаза и раскрыв рот, отчаянно шевелил своими руками-ногами, как будто божья коровка, перевернутая на спину. Проем расширялся со скрежетом, открывая прекрасный вид утреннего светлого Алдана под самолетом; пистолет Ефима выскочил из его обезумевшей кисти, ищущей какой-нибудь опоры, и улетел вниз, словно маленькая бомбочка, или какая-то оторвавшаяся деталь; ящик продолжал скользить, убыстрясь, а Ылдя, вдруг как-то извернувшись, ухитрился подползти к краю выбрасывающей его вон площадки-двери этого входа и ухватился обеими руками за некий выступ, наконец-то остановив свое гибельное движение.
— Давай!.. — в экстазе завопил Жукаускас, пытаясь встать.
Ылдя лежал, держась за выступ, и его одежда трепетала на сильнейшем встречном ветру, словно красные ленточки на театральной сцене, изображающие костер. Раскрытие входа прекратилось; ящик слегка подскочил на небольшой колдобине, достиг, наконец, конца своеобразной горки, по которой он скользил, будто прыгун с трамплина, и бесшумно полетел вниз.
— Это она! Прощай, Алдан! — горько вскричал Ылдя, но Софрон не услышал его.
Софрон еле-еле встал, держась одной рукой за половой орган, а другой заправляя автомат за спину. Самолет снова резко взлетел вверх, и Софрон упал вперед, ударившись бровью об угол туалета. Ефим, лежащий на входе, пыжился, пытаясь подтянуться, но руки его слабели. Он что-то кричал и отчаянно смотрел внутрь самолета. Жукаускас,превозмогая свою немощь, снова вскочил и тут же побежал к проему, в котором виднелось синее небо и город. Ухватившись рукой за какую-то торчащую железку из стены, он сорвал с себя автомат и протянул его ствол изнемогающему, напрягшемуся Ылдя. Тот, понял, отпустил от выступа правую руку и стал ловить ею конец ствола. Это было трудно; пару раз он сильно получил стволом по пальцам, но словно ничего не почувствовал. Жукаускас, держащийся за железку, изогнулся до предела, суя ствол в руку Ылдя. Тот уже был на полном пределе своих небольших сил; пальцы его левой руки сами собой уже разжимались, отпуская выступ; и тут он собрал все свои резервы, всю энергию, что-то рявкнул, как разозленный убиваемый хищник, и цепко схватил ствол. И тут же Жукаускас,проявив нечеловеческую мощь, одним импульсивным рывком втащил Ефима внутрь, так что тот еле успел отпустить занемевшую руку, которая сжимала выступ. Ылдя схватился ею за край щели между самолетным полом и началом его подвижной части, раскрывающей вход, подтянулся, пыхтя, и влез к обрадованному, дрожащему от чувств Жукаускасу. Ефим обрадованно усмехнулся, сделал шаг вперед, и тут вдруг внизу невдалеке разорвалось что-то непостижимое, чудовищное, яростное и бесконечно смертельное; что-то, прерывающее мир и и останавливающее время; что-то ярчайшее и грозное, словно конец реальности и огонь гнева; и Софрон с Ефимом, сметенные этой глобальной убийственной неожиданной волной, рухнули на пол, забившись в конвульсиях ужаса и смирения, и потеряли сознание.
Онгонча девятая
Самолет летел вдаль, прочь, оставляя позади уничтоженный им город, и его пилот насмешливо и горделиво сжимал штурвал, как будто не интересуясь никакими последствиями своего нажатия на чудовищную кнопку, прервавшую множество жизней и разрушившую здания и дороги. Пилот сделал свое дело, и своеобразная лихорадочная радость переполняла его, словно пьянящее чувство азарта у только что выигравшего игрока. Все было позади; самолет был устойчив и надежен, как спасительный ковчег в небе, и можно выполнять новые задания новых командиров, или улететь куда-нибудь вообще, но двое нападавших, наверное, еще на борту, и они могут быть опасны, и могут внезапно напасть…
Пилот быстро поставил свой самолет на «авто-пилот», встал с кресла, потянулся, и осторожно отправился на поиски. Алдан в это время горел, заполняясь радиоактивным излучением, и характерный гриб завис над ним, словно прощальное издевательство. Пилот медленно пробирался вдоль ящиков, вертя головой по сторонам. В Алдане никого не осталось в живых, а некоторые обратились в ничто, или в тень. Пилот чихнул, тут же нервно дернувшись и застывая в глупой позе. Алдан представлял из себя жуткое пекло. Пилот медленно пошел дальше,начиная икать от страха. Река Алдан вскипала, сваривая своих рыб, и принимала в свои прозрачные воды гибельные редкие вещества. Пилот пукнул, приближаясь к раскрытому входу, в котором виднелось небо. В Алдане все становилось страшной золой, и дети тоже сгинули в великом взрыве и встретили свою смерть, не успев осознать ее. Пилот резко отпрянул назад, хрюкнув, и чуть не наткнулся на лежащих в обнимку недалеко от широкого проема Жукаускаса и Ылдя. Алдан был сокрушен.
— Ах вот вы где!.. — прошептал пилот, рассматривая автомат у ног Софрона.
Софрон и Ефим совершенно не отреагировали на небольшой шум, произведенный этим пилотом, и продолжали лежать без сознания. Пилот смотрел и смотрел на автомат, потом крякнул, резко дернулся вперед, схватил автомат обеими руками и быстро сорвал его с туловища Софрона. Жукаускас тут же открыл глаза, издал невнятный звук и увидел направленный на себя автомат.
— Э! — крикнул он.
— Кто вы?! — сурово спросил пилот. — На кого работаете?!
— У, — испуганно сказал Софрон, пихая Ылдя в бок. — Я — член ЛДРПЯ! Мы работаем на Якутию!
— Ах, гады! — закричал пилот, взводя затвор, но тут очнувшийся Ылдя нащупал у себя в кармане носовой платок и быстро швырнул его пилоту в рожу. От неожиданности тот отпрянул; Ефим и Софрон тут же вскочили и бросились в разные стороны, укрываясь за ящиками. Пилот потряс головой, еще не понимая в чем дело, и злобно нажал на спусковой крючок.
Раздалась автоматная очередь; потолок самолета был пробит в нескольких местах, и в дырочках зашипел воздух.
— Вот, бля!.. — растерянно промолвил пилот, опуская автомат. — Они мне самолет сломали. Надо вообще прыгать отсюда, а то еще хрен долетишь…
Пилот побежал обратно в кабину, останавливаясь буквально через каждый шаг и направляя автомат то налево, то направо. В кабине он схватил парашют, надел его и медленно пошел обратно.
«Да ну их!!» — подумал он и побежал, но тут же упал вперед, споткнувшись о подножку Ылдя.
Ефим выскочил из-за ящика, и, как тигр, бросился не лежащего пилота. Он оседлал его и стал бить кулаками по голове. Пилот скрипел, визжал, пытался руками стащить Ефима, но тот сидел прочно. Наконец, осуществив мощное усилие, пилот резко поднял вверх свой зад, и Ефим кубарем слетел, падая вперед и ударяясь подбородком, так, что его зубы чуть не откусили язык. Пилот резко вскочил, вскинул автомат, который на нем висел, и тут же стал стрелять в спину Ылдя. Одна пуля попала в лопатку, другая в поясницу. Ефим вздрогнул, взвизгнул и затих. Пилот ухмыльнулся, поправляя автомат, но тут Жукаускас, подкравшийся сзади с дикой силой обрушил на его голову небольшой ящичек. Пилот охнул и рухнул. Жукаускас переступил через его распростертое тело и подошел к неподвижному Ефиму.
— Вы мертвы?.. — тяжело дыша, спросил Софрон, персворачивая Ылдя.
Лицо Ылдя было бледным, глаза закрыты, но ноздри чутьчуть трепетали.
— Вы не мертвы!.. — воодушевленно воскликнул Софрон, наклоняясь к Ефиму, приставляя свой рот к его рту и вдувая в него воздух.
Ылдя отпрянул, закашлялся и раскрыл глаза.
— Дорогой мой! — умильно проговорил Софрон, отстраняясь. — Что с вами? Вы сильно ранены?! У, гада!..
— Ммм… — замычал Ылдя, но тут сзади Жукаускаса раздался какой-то шум. Софрон повернулся и увидел пытающегося встать пилота, который, тупо смотря перед собой, медленно поднимал автомат.
Софрон немедленно бросился к нему и резким ударом ноги в живот поверг его обратно на пол. Пилот бессмысленно выпучил глаза, и Софрон сильно ударил его каблуком по лбу. Пилот затих; Софрон немедленно снял с него автомат и парашют и вернулся к Ефиму, наклоняясь над ним и кладя парашют рядом.
— Ну скажите же, ну что с вами, ну как же вы… — жалобно шептал Софрон, сжимая автомат. — Хотите я вам что-то расскажу, покажу… Не умирайте! Не покидайте меня!
Вдруг его схватили сзади за шею и, цепко ухватившись, стали пытаться свалить и придушить. Жукаускас захрипел, зашатался, потерял равновесие, но тут, мгновенно подняв руки вверх, он ударил противника по почкам. Хватка ослабла, напавший пилот, сдавленно ойкнул и как-то обмяк. Но он все еще держал горло Жукаускаса и пытался его душить. Тогда Софрон завел руки назад, схватил пилота за воротник, издал победный вопль и резко рванул его на себя, нагибаясь. Пилот полетел вверх ногами, как какой-нибудь умелый циркач, перелетел через Жукаускаса, изобразив сальто, с грохотом упал на площадку все еще открытого входа, заскользив вниз, и, дико закричав, скрылся в небе. Софрон откашлялся, вздохнул, помотал головой туда-сюда, поводил плечами и подошел к Ефиму.
— Это ужасно… — печально сказал он. — Я убил его, сбросил, кончил… Но он же сам… Это же оборона… Как же нам теперь лететь?!
— Кхе… — издал звук Ылдя.
— Как вы?.. Скажите?..
— Пло…хо… — наконец выдавил из себя Ылдя, пытаясь улыбнуться.
— Может, вам чего-нибудь надо?.. Ну скажите, говорите…
— Не-ст… Я… Умираю… Умираю…
— Ну подождите же! — засуетился Жукаускас, осматриваясь.
— Ну немного, ну сейчас… Что же теперь делать?!
— Пры…гайте… — прошептал Ылдя.
— Да я не умею! Да я вас не брошу!
— Я…все… — тихо сказал Ылдя, мужественно посмотрев на Софрона.
— Да нет, да я попробую, да мы…
— Там… кольцо… дерните… раскроется… Я хочу… скааать… вам… про… агента…
— Да как же это! — печально вскричал Софрон, мечась из стороны в сторону. — Как же мне вам помочь! Тут аптечка же должна быть! Я вас перевяжу!
— Не… надо… Агент… моя… любовница… — тут Ылдя слабо ухмыльнулся, — она… в…Якутске…
— Да что вы! — поражение воскликнул Софрон. — Я ж там живу!
— Баба… очень… хорошая… В постели… замечат…
— Вам нельзя вести такие разговоры! — строго сказал Софрон. — Отдохните, расслабьтесь! Я попробую посадить самолет, или связаться по рации. Мы просто так не погибнем!
— Ее… зовут… Надя… Жукаускас…
— Что?!!! — заорал Софрон, подпрыгивая. — Надя Жукаускас?!! Моя жена?!!! Надя Жукаускас?!!!
— Оче… оче… очевидно… — вымолвил побледневший Ылдя.
— Ее… адрес…
— Знаю я ее адрес!.. — взревел Софрон, роняя слезу. — Так вот ты как! Твоя любовница — моя жена! И еще агент моей же партии! У, сука! Так вот зачем она ездила на похороны бабушки в Алдан! И она с тобой, гад!.. И я тут всю Якутию изъездил для того чтобы к своей же жене вернуться! У, скоты! Вернусь, всех раздеру! Дробаха, Марга… И бедный Абрам погиб из-за… У, гад, я тебе дам, гад, ты, сука, знал, что ты, сволочь, мою жену, паскуда… это самое! Да я тебе…
Жукаускас поднял вверх автомат и с остервенением ударил Ылдя прикладом в нос.
Раздался хруст, брызнула кровь.
— Вот тебе, вот тебе, вот тебе! — кричал Софрон, молотя Ефима прикладом, словно в каком-то опьянении злобой и чувством справедливости.
Когда в очередной раз он поднял автомат и вдруг увидел красное неподвижное мертвое месиво перед собой, он застыл на какое-то время, потом грустно выругался и отошел от обезображенного тела.
Самолет летел как-то неровно, снижаясь, и словно вот-вот собираясь упасть. Труп одного из царей Якутии лежал внутри него; сзади оставался уничтоженный атомной бомбой город Алдан. Софрон Жукаускас, находящийся в этом самолете, вытер кровь со своих рук, печально посмотрел на труп, отвернулся и вдруг резко отбросил от себя автомат, судорожно сгибаясь. Его начало рвать мерзкой зеленой желчью, и он затрясся, словно роженица от схваток.
Обтошнив штабель ящиков рядом с мертвым Ефимом, Софрон вздохнул и вдруг вздрогнул от того, что самолет резко устремился вниз.
— Что же это, что же это… — запричитал Жукаускас, еле удерживаясь на ногах. — Что же делать, как же это…
Самолет продолжал почти падать, куда-то заворачивая; Софрон, шатаясь подошел к трупу и поднял лежащий рядом с ним парашют.
— Где, что? — спросил он вслух, надевая его на себя.
Нащупав кольцо, Жукаускас подергал за него и осторожно подошел к проему. Внизу была прекрасная разноцветная земля.
— Не могу я! — крикнул он. — Страх, страх!
Никто не отвечал; самолет падал, словно потерявший свои загадочные свойства бумеранг.
— Жизнь за Якутию! — торжественно провозгласил Софрон, обращаясь вниз. — Эхма! За Головко! Якутияааааа….
Он подпрыгнул и резко бросился в проем, ступив на всю ту же площадку-дверь, по которой недавно скользили атомная бомба, Ылдя и пилот. Пробежав по ней несколько шагов, грохоча ботинками, он сорвался и упал головой вперед — вниз, расставляя свои руки в стороны, как будто в самом деле хотел полететь и все изменить.
Все заструилось вокруг, стало легким, никаким, смазанным. Какие-то пятна, какой-то промозглый ветер, огни и ужас пронзили это существо, оказавшееся в прекрасной стихии. Воздух пел вокруг; свобода как будто переполнила мир и выплеснулась наружу чудесным мельтешением незримых взвешенных частиц, которых нельзя было поймать, или ухватить, и которые заполняли всю среду своей царственной вездесущностью. Реальность полетела кувырком, невесомо замерев в одной из инерциальных систем. Что-то приближалась, фокусируясь; отчаянный трепет обнажал сердце и будто бы прекращал жизнь; душа забилась в теле, как пойманная птица.
И в этом мгновении, достойном сна, страшном и невероятном, холодеющая рука Софрона Жукаускаса нащупала некое кольцо и дернула за него, как если бы что-то могло быть заключено в кольце.
Громкий шелест и шорох раздались немедленно; и тело было поддержано невидимыми расправляемыми крыльями и сохранено; и оно словно упало в подставляемую люльку, или гамак, и закачалось там, ублажаемое мягкой опорой, — так жук рождается из личинки, взлетая ввысь, так паук спускается на выделяемой собой паутине, так летучая рыба вновь ощущает ласковую упругую волну, возвращаясь в море после своего прыжка. Ласковый купол образовался наверху, как нежная граница хаотического мира, поставившая предел его необязательности и непроявленной размазанности. Это были словно любящие руки таинственного высшего друга, подхватившего того, кто падает, и убаюкивающие его, подвешивая на своих волшебных нитях. Мир вокруг принял зримые формы и был спасен от гибели прекрасной чашей, обращенной вниз. Невесомый ужас закончился, и наступило мягкое блаженство безопасной чудесной высоты; Софрон Жукаускас наконец посмотрел вниз и вверх, протянул перед собой руки и схватил держащие его стропы, согнул ноги в коленях и опустил их, и опять посмотрел вниз. Под ним была Якутия.
— Неужели я существую, — сказал Софрон.
Он летел посреди неба, и сверху распростерлась огромная сверкающая полотняная полусфера, надежная, как ангельская охрана, или эпоксидный клей; он был прямолетящим восторженным существом посреди голубого воздушного великолепия, принявшего его в свое возвышенное царственен блаженно улыбался, загадочно смотря на мир, существующий, словно огромная великая страна, и он желал ступить на ее волшебную мягкую почву и сделать свой божественный шаг.
Якутия находилась внизу, как подлинная страна, явленная в мире добра, прелести и красоты. Любовь была ее развлечением, река была ее достижением, звезда была ее горением, слава была ее наслаждением. Над ней царил Бог, и он падал и взлетал, уничтожаясь и являясь. Якутия сверху выглядела, как красавица, расстегивающая верхнюю пуговицу своего нежного одеяния, и была похожа на вершину холма, где сидят влюбленные, или на верх храма. Ее тайны горели огоньками, сокрытыми в пещерах и чащах, и не были различимы с высоты. Ее птицы летали в том же невероятном небе чуда, и почти не издавали звуков, храня величественную тишину горних смыслов. Ее хребты напоминали выброшенные на песок кишки какого-нибудь принесенного в жертву священного животного, и туман стоял над ними, словно пар. Ее леса были непричесанными, бескрайними и зелеными, как речные волны, отражающие хвойные заросли лиственниц и пихт; ее озера, будто кляксы на промокашке, или разбросанные дворником по тротуару льдины, беспорядочно сверкали повсюду, и ее пальмы были не видны.
Если оглядеть всю бесконечность Якутии из сияющей выси над Якутией, то сладостный ужас пронзит дух, словно святой меч. и предчувствие света заполонит душу, как прекрасное искушение. Рай мечты воплотится в цветок любви этой земли зари, и огонь красоты воссияет флагом небесного пламени. Яркая корона пышной власти царя вершин сверкнет в сладостной дали таинственным манящим сокровищем, дающим жизнь и славу; и путь в царство ослепительных глубин и истин откроется для всех, кто летает, и станет не нужен для всех, кто идет по пути. Скипетр счастья разрушит дверь очарования, и единственная страна сокроет в себе все, и имя будет произнесено.
Ее книги находились в ее склепах, и в них были написаны странные слова и нарисованы знаки могущества ее властителей, богов и душ, а ее недра хранили ее силу и ее драгоценности, незаметные с небес, и ее корабли были лучезарны, как улыбки детей святых. Когда великое существо снисходило с высот, вся страна раскрывалась ему навстречу, словно радостная ежиха, желающая накормить своих ежат, и она как будто вставала на одно колено перед тем, кто наверху, и была прекрасна,как отдающаяся женщина, тревожно-сладостно замершая на ложе в ожидании любовника. Якутия распахнула свои объятия, пахнущие нектаром, росой и снегом; и она была единственной из всего возможного. Ее воды текли в ней, как ее кровь, как ее магический сок, дающий смысл и созидающий реальность; ее морское величие, обращенное к другой стране, стало границей добра и зла и рубежом чудесного; ее восторженные старцы исповедовали ее нечеловеческую религию, молясь Богу и Богу; и ее водопады мерцали во тьме живительной влагой энергии и указывали дорогу победы.
Якутия сверху выглядела прекрасной, словно сказочный сон о волшебной стране, и казалось, что в ней таятся любые ответы и таинственные растения, и ореол любви сверкает над ней, как нимб. Все было в Якутии, все было для Якутии, Бог был в Якутии, и Бог был Якутией. Время замерло, не выдерживая ее величия, смерть стала невозможной, и шаг был сделан. Если страна оказывается внизу и ее земля объемлет собою весь ее мир, то ее цель торжествует и ее звезда возгорается, словно ее свеча, а ее будущее осеняет ее прошлое, будто корона, и ее история становится главной дорогой всей эры. Если народ не виден с высоты полета, и тайга заполняет бескрайний блистательный простор, значит, задача будет все-таки выполнена, и что-то окажется не случайным, и слова были произнесены не просто так. Если два раза говорится одно и то же, можно прислушаться к этим речам и сделать что-нибудь,или ничего. Имеющий руки держит парашютные стропы. И Якутия приближалась к Софрону, словно вожделенная отчизна, и прямо перед ним было прямое, рассекающее тайгу, шоссе.
Он летел, дрожа от холода и страха, опасаясь упасть на лиственницу и проткнуть себе тело ее острой веткой и закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Потом он открыл глаза, инстинктивно начав дергать за стропы, чтобы как-то управлять своим полетом и не попасть на лиственницу, а попасть на шоссе. По шоссе никто не ехал, и по обеим его сторонам начинались бесконечные надоевшие таежные заросли. Софрон задрыгал ногами, пытаясь лететь точно над шоссе, и тяжело задышал, почувствовав вдруг неожиданный ветер, который начал сносить его влево.
— Да чтоб ты!.. — выкрикнул Софрон, и тут же этот ветер смолк.
Он сделал еще несколько движений, елозя и чуть ли не кувыркаясь в своем парашюте; шоссе приближалось, и тайга приближалась. Софрон поджал ноги, съежился, сжался в какой-то клубок, как-то крякнул, осознав конец полета, и вдруг неожиданно замечательно приземлился на обочину шоссе.
Тут же его куда-то понесло; захлопал парашют; он упал, его потащило вперед, словно он был привязан к дикой лошади и таким образом его казнили; он ободрал себе руку и щеку, хватаясь за травинки и цветки, чтобы остановиться, и потом, как-то изогнувшись и что-то отстегнув, он выскочил из этого парашюта и одновременно из своей куртки, и резво пробежал по инерции четыре шага вперед.
Парашют улетел прочь, зацепился за дерево и опал, словно обмякшее умерщвленное тело,или сдувшаяся резиновая игрушка. Жукаускас добежал до него, схватил свою куртку и сумку, и одел куртку.
Он вышел на пустынное шоссе, посмотрел по сторонам, вернулся на обочину и сел на лежащий пол у разломанный красный кирпич, поджав ноги и положив руки на колени. Величественное успокоение вдруг снизошло на него, словно благодать; время как будто замерло и перестало течь; и когда раздался нарастающий тарахтящий звук и запахло бензином, Софрон Жукаускас неторопливо встал, поглядел вдаль и увидел приближающийся мотороллер.
Он поднял руку; мотороллер подъехал и остановился,
— Куда вам, что вам? — спросил длинный дружелюбный шофер в очках.
— Мне? — улыбаясь, переспросил Жукаускас. — Мне туда; я хочу в Якутск.
— Сколько? — быстро сказал шофер. — Я как раз еду в Якутск.
Софрон достал кошелек, вытащил оттуда скомканные рубли и рубляшники и протянул шоферу.
— Возьмите, тут…
— Вот это дело! — обрадованно воскликнул шофер, сгребая рубли. — Садись, я тебя домчу.
— Не сомневаюсь, — ответил Жукаускас, усаживаясь сзади и обхватывая руками его талию. — Поехали!
— Поехали! — весело проговорил шофер, ставя правую ногу на педаль.
— Неужели, после всех этих приключений, ужасов и восторгов я снова буду в Якутске?! — сказал Жукаускас, поворачивая голову направо. — Неужели я увижу эти маленькие небоскребы, жену, партию и глупых существ?!
Шофер крутанул ручку руля, изрыгая мощный моторный рев.
— Мне нравится все! — серьезно проговорил Жукаускас, бросив взгляд на свой парашют у дерева. — И ведь это еще не конец! И это еще не начало! Где же возможно царство, если страна столь прекрасна?
И он торжествующе захохотал, едва только мотороллер отправился в путь, а потом замолчал, и больше не издал ни звука за всю дорогу.