-
СЕГМЕНТ ПЕРВЫЙ
СЕГМЕНТ ВТОРОЙ
Заелдыз первый
Как путешествие по прекрасной широкой реке, как полет на парашюте, как драка в тайге, как танцы в сверкающем кафе, как надежда и скука, как вечное развлечение, — такой была улица, ведущая вперед, и по ней шагали ноги Софрона Жукаускаса — старшего инструктора Добровольного физкультурного Общества — и душа его любила весь мир и была готова вместить его ужасы и прелести.
Там, где кончался чахлый сквер, находился его дом, и вок-руг был Якутск, имеющий любое обличье. Он шел в этом Якутске, небоскребы переливались разноцветным блеском, великая Лена отражала крошечные пальмы и розовые флаги, и огромные толпы людей злобно шлялись повсюду, голодно рассматривая скудную продающуюся пищу, и ничего не курили, мрачно разглядывая друг друга. Вечная мерзлота, залегающая под тротуарами, совершенно не ощущалась, словно несуществующий мировой эфир. Тальник был пылен, как заработавшийся летний строитель, и буйно рос по обеим сторонам улицы, перемежаясь с крошечными ананасиками; фонтан не работал и не журчал, высохше замерев в углу площади, а над башней Саргыланы Великой, сказавшей однажды: «Якутия есть все», возвышался трезубец.
Софрон шел мимо скособоченных изб, кривых гнилых заборов, помоек, труб и магазинов. Призраки киви мерещились повсюду, словно мечты о разноцветных коктейлях в изящных руках; звуки музыки доносились из знойных дворов, где сидели подростки в кепках и писали на стенах американские слова; желание жары было видно на лицах девушек песчаного пляжа, в воздухе которого роились тучи мошки; и легкость тончайшего белья, выставленного напоказ в витрине богатого магазина, напоминала сон о сладостной жизни высших существ. Розовые флаги утомляли своей вездесущностью и слегка походили на обилие нарумяненных разговаривающих лиц в одном месте; памятник Мычааху был тоже окрашен в розовый цвет и смотрелся совершенно по-дурацки среди опунций. Город состоял из домов, якутских «балаганов» и пустырей. Маленькие грязные речки, похожие на сточные канавы, текли рядом с проспектами, по которым ездили велосипеды, длинные автомобили и мопеды. Небольшие лошади скакали через улицы и поля, и их гривы развевались на ветру, как флажки на посольских машинах.
Якутия была настоящей страной, и город Якутск был ее истинным сердцем, ее центром, ее душой, ее славой. Здесь существовало все, что угодно, и каждая помойка скрывала целый мир. Софрон шел по его мостовым, его лугам, его набережным, его саваннам, и восторг чуда охватывал его, как внезапная любовь. Направо от него стоял длинный красивый пятиэтажный дом, а слева от него возвышался дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб, изображавший двух мамонтов на задних лапах друг напротив друга, и над ними виднелась надпись:
Это был дом Степана Айычыыылыйы, видного якутского купца, а сейчас здесь была биржа. Подъезд, ведущий в дом, напоминал о прелестях полутемного, сияющего синим светом, бассейна под звездным небом, и о дружбе, о вине, о мудрости и мягких креслах. Софрон посмотрел на подъезд, широко раскрывая глаза и сжимая кулаки, и слезы благодарности заклокотали у него внутри, словно чувство счастья, а невыразимая радостная грусть пронзила его, как стрела вдохновения. Он продолжил свой путь, наслаждаясь тем, что видел, и тем, что слышал, и прекрасные ощущения переполняли его, затопляя душу божественным блаженством и смыслом.
Люди озабоченно ходили по Якутску в поисках продуктов питания и различных товаров. На лотках были выставлены разноцветные банки сарделек и всевозможные книги. Мальчики, продающие кошельки из кожезаменителя, надрывно об этом кричали, размахивая руками. Живописные женщины с сумками толкались у входа в туалет и предлагали друг другу купить шоколадки, конфетки и спички. На деревянных ящиках стояли бутылки с водкой, и люди, продающие их, мрачно греди руки своим дыханием. Красивая девочка стояла рядом с деревом «ти» и продавала газету педерастов и лесбиянок. Огромные мосты висели перед Софроном, как лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие киоски вставали справа и слева, словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Все было, как всегда.
Жукаускас шел по родному городу, как плывущий корабль в любимом море, или же белоснежная птица, летящая над горой. Кто-то продавал брошюры, кто-то — мастику, кто-то пел песню, кто-то играл на народных инструментах. Запах вони был подлинным запахом жизни, и нужно было вдыхать и вдыхать его, цепенея от удовольствия, чтобы иметь право хоть на что-то. Предстоящий родной дом манил, как нераскрываемая тайна, или неизвестный ранее ответ, а аптека вдали напоминала тропическую звезду в небе тундры, и там, наверное, продавалось чудесное волшебное вещество, действительно что-то изменяющее и преображающее, и можно было не покупать его, потому что вокруг был великий Якутск.
Софрон сжимал свою сумку; презрительно смотрел исподлобья, ухмыляясь и сплевывая; вспоминал свои странствия, ощупывая грязь и пыль на своих штанах; и люди изумленно смотрели на него, расступаясь, и ничего не предлагали ему купить.
Слева стоял дом Семена Марга. Подъезд был красив; герба не было; ананасы, словно райские существа, росли в саду. Жукаускас подошел ближе и положил ладонь на стену этого дома, лучезарно улыбнувшись, как будто врач, узнающий температуру любимого больного. Из подъезда вышла большая серая собака и со страшной злостью стала на него лаять. Софрон послал ей воздушный поцелуй и пошел дальше.
Город Якутск, словно молекула, по своему определению обладающая свойствами какого-нибудь вещества, заключал в себе все самое лучшее и характерное для этой чудесной земли. Нищие были нескончаемы и восседали на своих тряпках через каждые несколько метров, как стоящие уличные фонари. Калеки выставляли напоказ свои искалеченные органы; старушки пытались камлать. Это путешествие хотелось длить и длить, но его конец был не менее великолепен, чем его начало. Чудесный Софрон Жукаускас, окинув великим взором пестроту пейзажей, существ, символов и строений, распростер свои руки перед сказочным городом у священной реки и увидел везде белый свет призрачных тайн, пронизывающий всю эту реальность и составляющий ее царственную магию и дух.
— Как я счастлив, — сказал он вслух, — что я родился здесь и вернулся сюда. Что может быть лучше путешествия по Якутии и возвращения в Якутск?! Ничего нет вне этих пределов, все есть внутри их.
Кто-то пристально посмотрел на него, кто-то повернул голову в его сторону, но Софрон, ни на что не обращая внимания, маршируя, подошел к подъезду своего дома и вошел в него.
Он медленно поднялся на третий этаж, стараясь нс шуметь, достал ключи, остановившись перед своей квартирой, и тихо открыл дверь,
В коридоре было темно; слышалась какая-то возня. Софрон, поставил сумку и прошел вперед; на миг задержавшись перед дверью в комнату, он протянул руку и резко распахнул ее.
Первое, что он увидел, была разобранная кровать и на ней огромная мужская жопа, которая с характерными звуками, напоминающими чмоканье и хруст, двигалась вниз-вверх, туда-сюда. От этой жопы отходили длинные ноги, испещренные толстыми венами, и их обнимали другие — белые и нежные — ноги. Наверх жопа продолжалась спиной, которую сжимали руки с длинными перламутрово-розовыми ногтями, с остервенением впивающимися в эту спину. И кто-то стонал, и кто-то тяжело вздыхал, охая. На тумбочке горела небольшая лампа, завешанная красными кружевными трусиками, и вся комната от этого светилась мягким красным светом.
— Кхе, — нарочито громко сказал Софрон, скрещивая руки на груди.
Обладатель спины и жопы испуганно вздрогнул и чуть не упал с кровати. Он повернул голову, не меняя своей позы, и злобно посмотрел на Жукаускаса.
— Чего это?.. — недовольно спросил он, опираясь на локоть.
— Павел Дробаха!.. — изумленно воскликнул Софрон, делая шаг вперед,
— Софочка! Любимый мой! — раздался пронзительный женский голос из-под Дробахи. — Ты вернулся!
Дробаха слез, Надя Жукаускас встала с кровати и радостно посмотрела на Софрона Жукаускаса.
— Наконец-то! Ты жив! Как я переживала! Выйди, пожалуйста, мы сейчас оденемся…
— Ах ты… — начал Софрон, но Надя его тут же визгливо перебила:
— Не надо! Ничего не надо! Я тебе все объясню! Не надо! Выйди на секундочку!
— Сука, блядь, — коротко произнес Софрон, повернулся кругом и вышел из комнаты. За ним тут же с шумом захлопнулась дверь.
Софрон сел за кухонный стол, печально обхватил свою голову, всхлипнул и, дрожа, произнес:
— Вот так всегда…
Через несколько минут в кухню вошли Надя Жукаускас и Павел Дробаха. На Наде был полупрозрачный голубой пеньюар, под которым виднелись красные кружевные трусики и не было лифчика, а Павел был одет в разноцветную шелковую рубашку, розово-лиловый шейный платок, бежевые штаны, с большим количеством цветных нашивок, белые носки и черные туфли с серебристыми пряжками. На руке у него были изящные золотые часы со сверкающими брильянтами, или фианитами, вместо цифр, на пальце другой руки красовался массивный золотой перстень-печатка с изображением мамонта. Он был коротко подстрижен, гладко выбрит, румян, и пах каким-то прелестным одеколонным запахом, напоминающим горные жесткие травы, горьковатый медовый вкус ранней весны, или же свежее сладостное утро любви.
— Ну, здравствуй, — приветливо сказала Надя, садясь на табуретку. — С возвращением!
— Здравствуйте, — немного сухо, но доброжелательно проговорил Дробаха.
Софрон изумленно поднял голову, внимательно осмотрел их довольные лица и фигуры, завел свои подрагивающие руки за спину, открыл рот и вдруг завопил:
— Да вы что, издеваетесь надо мной, что ли!.. Как это так?! Я приезжаю домой из ужасной командировки, где происходило все, что угодно, открываю дверь, вижу, как моя жена ебется с чужим мужчиной, а они и ухом не ведут, как будто все так и нужно!.. Ах ты ж, стерва, сука, блядь, ты — прямо как сестра твоя, моя первая женушка! Ничего, гадина, допрыгаешься, доизменяешь, я уже не тот; я много чего пережил, прошел, и так этого не оставлю! А эта расфуфыренная гадина еще смеет со мной здороваться!.. Ну, твари, ну…
— Помолчите, Жукаускас, — негромко перебил его Дробаха.
Софрон осекся и замолчал, гневно посмотрев на Дробаху.
— Мы думали, вас уже нет в живых! Я собирался жениться на Наде, извините. Это все, что я могу сказать.
— Да, нам казалось, что ты — мертв, что ты — труп!! — остервенело выкрикнула Надя, закуривая коричневую сигарету. — От тебя же не было никаких известий! Тут, знаешь, что писали! Ну, прости меня, я уже собиралась замуж, а с Павлом Самсоновичем ты так не разговаривай, он сейчас — председатель нашего города и консул Якутии!
— Нс Якутии, а Свободноякутской Сажреспублики Урьян-Хай, — властным тоном поправил Дробаха. — Сокращенно «ССУХ». Пока вы ездили, у нас произошли большие изменения: ЛДРПЯ пришла к власти.
— Да в жопу мне ваша ЛДРПЯ! — раздраженно воскликнул Софрон, ударяя кулаком по столу. — Из-за нее Абрам погиб, а эта гадина мне вообще, оказывается, постоянно изменяла. Но одного я убил, суку. Когда взорвали Алдан…
— Жукаускас, перестаньте, — строго сказал Дробаха. — Я очень рад, что вы вернулись, вы нам очень нужны, я хотел вас сделать Главным моим заместителем по спорту ССУХ, но вы должны серьезней относиться к происходящему. Обо всем, что вы увидели, напишите мне в отчете. После этого вам надо явиться на сбор и изложить все приятелем. ЛДРПЯ теперь — правящая партия. Советской Депии больше нет, мы расфигачили всех коммунистов, Якутия теперь — наша, отдельная, но надо двигаться дальше. И ваша задача ведь так и осталась невыполненной? Вы ведь не нашли последнего агента?
— Заелдыз, — сердито произнес Софрон и мрачно отвернулся.
— Как же давно я это ждала!.. — воскликнула Надя, усмехаясь. — Но ты прости меня, ты же не говорил мне ничего, если бы я знала, зачем ты едешь, я бы тебе сказала, что четвертый агент…
— Все правильно! — важно сказал Дробаха. — Он везде побывал, провел инспекцию. Нам доложит. Как, кстати, там наши представители на местах, осуществляют реформы?
— Да какие представители! — возмутился Жукаускас. — Алдан взорвали атомной бомбой, а Мирный вообще похож на Америку!..
— Вот! — обрадовался Дробаха. — Америка-то нам и нужна с Канадой! Задача-то остается прежней! А вы ее воплощаете! Такие люди, как вы — герои! И ваш Абрам! Я назову в его честь площадь, улицу, школу!
— Он говорил, что его выгравируют на рублейчике… — грустно заметил Софрон.
— У нас будут не рублейчики, а рублюзники, от американского глагола «чае» — использовать, польза!.. Можно вспомнить старославянские «юс малый», «юс большой»…
— Еще тормозят «юзом»… — вставила Надя, затягиваясь своей сигаретой.
— Вот-вот! — восторженно воскликнул Дробаха. — Как же с вами хорошо, друзья, но пора и за дела браться… Уезжаю я, шофер меня внизу ждет. Жукаускас, завтра к дсвяти я жду вас с отчетом в Доме Правительства, в конференц-зале. Отчет передадите мне, а уж приятелям расскажите о вашей поездке. Только из-за конспирации не называйте настоящие города и имена, говорите другие. Например, вместо «река Амга» говорите: «река Оленек» и тому подобное. Ну а уж мне напишите все в точности! Я награжу вас орденом, и дам вам премию. Елену Яновну вашу выгнали за противоположные взгляды, ну а вам мы обязательно найдем местечко. Рад вас увидеть живым!
Дробаха широко улыбнулся, потом засунул руку в карман и вытащил большое красное яблоко.
— Держите, соратник мой! — сказал он весело. — Покушайте; вам сейчас витамины — ой, как нужны!..
— Пока, Паша, — мягко сказала Надя, облизываясь.
Дробаха сделал строгое лицо и собрался уходить. Софрон пораженно посмотрел на него, потом встал и расправил плечи.
— И ты что, вот так прямо и уйдешь, гад?! — угрожающе спросил он.
— Вы чего это? — укоризненно проговорил Дробаха. — Мы же вам объяснили…
— И ты так и уйдешь, вонючка?! — с пафосом повторил Жукаускас, пытаясь принять какую-то восточную борцовскую стойку.
— Софочка, прекрати! — осудительно воскликнула Надя.
— Не называй меня так! Жаль, я забыл свой автомат! Давай-ка драться! Я сейчас убью тебя!
Дробаха хмыкнул, жалостливо оглядел Софрона и достал из внутреннего кармана сигарету и маленькую золотую зажигалку.
— Вы ведете себя, как пацан, Жукаускас, — сказал он, закуривая. — Я ведь могу и разозлиться. И что это за куриные ужимки… И это вы хотите изобразить мне — черному поясу по каратэ, мастеру кун-фу, у-шу, пу-пу, якутской борьбы «жэ», самбо? Просто смешно! Перестаньте, вы устали, у вас больное воображение, ничего я с вашей женой не делал. Мы думали, что вас подстрелили, а я собирался ей сказать, что она мне нравится. Тут-то вы и появились! И очень хорошо, что появились, в последний раз повторяю: я очень рад, что вы вернулись живым и здоровым. Но, простите, как я должен реагировать на угрозу убийства консула ССУХ? Ведь это же уголовщина, да еще со свидетелями… Ай-яй-яй… Ладно, будем считать, что я ничего не слышал. Завтра жду вас в девять.
Дробаха послал Наде воздушный поцелуй, вежливо улыбнулся и ушел.
Софрон Жукаускас замер в нелепой позе, обалдело раскрыв рот и тупо смотря перед собой. Послышался звук захлопываемой входной двери.
— Ну, что ты рот раскрыл? — насмешливо спросила Надя, туша сигарету в большой хрустальной пепельнице. — Вафли-то не летают!
Софрон тут же вздрогнул, встрепенулся и сел.
— Ну, здравствуй, что ли, муженек мой… — ласково сказала Надя, протягивая руку. — Ну, извини меня, я действительно думала, что тебя больше нет!
— Здравствуй, — жалобно ответил Софрон, пожимая руку жены. — Ты думала, я умер?
— Ну конечно! Мне было так горько! Я сходила с ума! Ужас! А тут еще победа! Все радовались! Паша меня утешил…
— Не будем об этом, — тихо сказал Софрои.
— Хорошо.
— Послушай! — вдруг выпалил Софрон. — Но ты же трахалась с Ефимом Ылдя, третьим агентом из Алдана, ведь я его убил прикладом, ведь я…
— Ылдя? — презрительно переспросила Надя, косо посмотрев на Софрона.
-Да!
— Ылдя? — еще раз переспросила Надя, как бы пытаясь что-то вспомнить.
— Да!
— Ах, Ылдя… Такой юркий… мудачок… Так щурится… Смешной такой… И ты что, мог поверить, что… я… с ним?!
— Так он же сказал мне! — отчаянно воскликнул Софрон. — Перед смертью!
Надя надменно хмыкнула и четко произнесла:
— Ложь!
— Ложь?.. — с надеждой сказал Жукаускас.
— Ну конечно, ложь!.. Да, он приставал ко мне, но я над ним посмеялась и послала его… Ты что, думаешь, я могу спать с каким-то… Ылдя?… Он, наверное, разозлился и тебе наговорил… Но это бред же какой-то: я и… Ылдя!
Жукаускас преданно поглядел Наде в глаза и тихо спросил:
— Это правда?
— Ну конечно!
— И ты действительно?..
— Ну да! Как ты мог подумать, что этот Ылдя…
— А я убил его!
— Ты же у меня настоящий мужчина! — улыбнувшись, сказала Надя. — Ты, наверное, и на войне был, и полком командовал, и по воздуху летал!
— Да, да… — радостным тоном прошептал Софрон, потом вдруг встал со своего стула, упал на колени, дополз до Нади, обнял ее ноги и заскулил:
— Ну, прости меня, пожалуйста, ну, прости… Я не поверил тебе, я усомнился, я думал, что ты… Я так тебя оскорбил, наговорил… А ты, оказывается, страдала, переживала, и Дроба-ха… Павел Самсонович… Он теперь никогда не простит меня?
— Я его попрошу, — сказала Надя, гладя Софрона по голове. — Все будет хорошо. Ты напишешь отчет, расскажешь все, и он забудет.
— Правда? — рыдая, произнес Жукаускас. — А ты… простишь меня?
— Прощу, любимый мой. Ведь ты так намучился, похудел…
— Я не ел с позавчерашнего дня! — гордо заявил Жукаускас.
— Да, да…
— А можно, мы будем сегодня с тобой… Заниматься. Можно ведь? Я так хочу…
— Глупенький ты мой, — сказала Надя. — Мне сегодня нельзя. Тебе надо писать отчет. Ведь это очень важный отчет! А еду я тебе приготовлю. Хочешь яичницу?
— Хочу! — весело воскликнул Софрон, вставая. — Я пойду мыться и чистить зубы, а ты приготовишь мне ужин. И мы будем сидеть, смотреть в окно, разговаривать и мечтать. И чудо осуществится прямо здесь, и ты будешь прекрасна и загадочна, словно волшебный образ высшей красавицы,а я буду рядом с тобой. И это будет так, и все будет здесь. Ты согласна?!
— Да! — ответила Надя.
— Как я счастлив! — сказал Софрон и вошел в душ.
Заелдыз второй
И наступил сбор. Огромный розовый зал был переполнен серьезными сидящими людьми в костюмах, которые шебурша-лись и негромко разговаривали друг с другом. На сцене стояла массивная трибуна из инкрустированного дерева, похожего на карельскую березу, а на задник сцены был приколот большой розовый флаг с мамонтом в центре, нанизывающим на бивни желтое солнце. Слега висел транспарант с надписью яркими голубыми буквами: «ЛДРПЯ ССУХ». За окнами было пасмурно и пустынно; несколько людей на площади образовали небольшую очередь у серого одноэтажного домика. Софрон Исаевич Жукаускас, одетый в розовый костюм, сидел на откидном кресле с красивой девушкой, которая пусто глядела на полную пожилую женщину справа, и постукивал по подлокотнику указательным пальцем. На сцену вышел высокий молодой человек в бархатном пиджаке и кроссовках, все захлопали.
Человек подошел к трибуне, весело посмотрел в зал, усмехнулся и зычно проговорил:
— Здорово, приятели!
— Фью-фью-фью-фьюить! — хором отвечали все.
— Приятели! Открываем очередной сбор нашей партии и правительства!
— Ура! Ура! Ура!
Человек хитро улыбнулся, выдержал паузу и сказал:
— Сегодня, приятели, у нас радость. В сборе примет участие наш любимый лидер, наша легенда, человек, приведший нас к победе, консул нашей страны, председатель нашего города и партии — Павел Самсонович Дробаха!
Начался какой-то всеобщий экстаз, грохот аплодисментов, топот ног, взвизги, вскрики, всхлипы; кто-то стучал ладонями по спинкам кресел, кто-то орал неразборчивые лозунги, кто-то истерически хохотал, кто-то рыдал. Человек на трибуне смотрел направо, и на лице его было написано выражение подлинного счастья.
Через четыре минуты истошного ликования, поразившего зал, на сцену вышел Павел Дробаха в розовом фраке, отороченном золотым галуном. Тут произошел вообще какой-то дикий взрыв восторгов,по своей силе несколько напоминающий атомное крушение Алдана. Дробаха подошел к трибуне с поднятыми вверх руками и начал делать ими колебательные движения, похожие на пассы экстрасенса, показывая залу, чтобы он замолчал. Зал не слушался; некий старик, резко что-то завопив, схватился за сердце и упал с кресла, а девушка, сидящая рядом с Софроном, издав низкий стон, засунула себе руку под юбку и принялась отчаянно мастурбировать, исступленно смотря на Дробаху.
Дробаха нахмурился и резко взмахнул руками, как будто грузчик, показывающий подъезжающей к складу машине, чтобы она немедленно остановилась. Зал тут же смолк; старика подняли и усадили, а девушка быстро вытащила руку и замерла во внимательной позе, как ученица за партой.
Дробаха встал рядом с трибуной, небрежно оперся о нее и негромко сказал, причмокивая:
— Здрастс, я очень рад, польщен вашему приему, вот, вырвал несколько минуток, чтобы встретиться… Но я не для этого здесь. Помните наш сбор еще в условиях подполья, наши планы о прекрасной жаре и гамбургерах, об агенте, связанном с Америкой и Канадой?
— Ах! — единогласно вымолвил зал.
— Так вот, мы же посылали двух людей, один из них трагически погиб за Якутию, кстати, давайте-ка помолчим в его честь немножко… Встать!
Все встали и застыли, потупив головы.
— Сесть! Все сели.
— Так вот, его звали Абрам Головко, он был моим личным другом и одним из основателей ЛДРПЯ!.. — Дробаха важно поднял указательный палец вверх и покачал им. — Я уже дал указание назвать в его честь улицу, площадь, школу… Корабль тоже неплохо.
Софрон гордо посмотрел по сторонам.
— Но другой наш действительный член вернулся, и находится здесь! Давайте похлопаем его мужеству, сейчас он доложит нам о своей поездке!..
Все захлопали и стали вертеть головами туда-сюда. Дробаха внимательно поглядел в зал, нашел, наконец, Софрона и торжественно объявил:
— Софрон Жукаускас! Ну, что же вы не встаете, не идете?..
— Я! — резко вскрикнул Софрон, вскакивая. Девушка, сидящая рядом с ним, изумленно ойкнула.
— Идите, поведайте нам о своих странствиях,.. Дружок мой, вы написали мне отчет?
— Да!!! — рявкнул Жукаускас, поднимая над собой аккуратную зеленую папку.
— Чудно, чудненько…
— Я всю ночь писал!.. — воскликнул Софрон, задорно откидывая голову назад.
— Гениально! — проникновенно сказал Дробаха. — Вы заслужили мою личную похвалу. Вы просто молодчина!
Зал опять захлопал; послышались одобрительные смешки.
— Я готов! — промолвил Софрон, принимая стойку «смирно».
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — деловым тоном сказал Дробаха. — Выходите на трибуну и рассказывайте. А уж отчет дайте мне — секретно, все-таки…
Началось подобострастное хихиканье.
— Да, — ответил Софрон и пошел к сцене.
Он шел и цепенел от волнения; на него были направлены взоры всех; старик Марга довольно кивал головой, а какая-то женщина, подстриженная под мальчика, пристально глядела на Жукаускаса, словно желая пригласить его на танец, или сказать ему комплимент. На лбу Софрона выступил пот, но он молодцевато взобрался на сцену, отдал свою папку улыбающемуся Дробахе и зашел за трибуну, войдя затем внутрь нее.
— Итак, послушаем!.. — объявил Дробаха, отступая назад. — А я уж посижу здесь на стульчике… Я тоже еще ничего не знаю; интересно!
Дробаха уселся рядом с трибуной и вытянул ноги, обнажив белоснежные носки.
— Ну вот… — запинаясь, сказал Софрон, кладя свои руки на трибуну, как будто, чтобы не упасть.
Зал молчал, стояла напряженная тишина.
— Вот… — повторил Софрон, достал грязный носовой платок и вытер лоб. Потом он шумно вздохнул, засунул платок обратно, слегка щелкнул пальцами и начал свой рассказ:
— Вот, значит, мы поехали, значит, с Абрамом покойным, беднягой, на корабле «Восемнадцатый краснодарский» из Покровска, капитана звали Егор, он был большим любителем женщин — наш человек, преданный партии — помню, много беседовали о любви, о дружбе, первый агент был в городе Чернышевский, мы там вышли, увидели много-много чумов разукрашенных и двух людей. Они говорили всякие странные вещи, все время повторяли: «Шули-мули» и хлопали в ладоши. Мы спросили: «Где Ноябрь?» — так звали первого агента, а они нам ответили, что его нет, он собирает какие-то идиотские цветы в тундре и будет завтра, мы и заснули. На следующее утро у них был праздник, все походило на какой-то дикарский культ, они взяли эти цветы, которые, кажется, называются «цэ» и положили их в костер, а цветы-то были ядовитые; я пять часов блевал, умирал, а Абрам вообще чуть нс свихнулся, и потерял сознание. Вот какие гады — жители этого города Чернышевского! Я каким-то образом пришел в себя, встретил Ноября, сказал ему: «кишки» — это пароль — он обрадовался, и мы пошли приводить в чувство Абрама. Еле-еле его распихали, он вообще ничего не соображал, пошли на поле, там прилетел вертолет. Оказывается. Иоябрь„лродавал это «цэ» в Намцы, и следующий агент тоже находился в Намцах, и вообще этот Ноябрь, оказался почти предателем, но все-таки выполняет свою задачу. Где последний агент, он, естественно, нс знал. Прилетел вертолет, нас туда усадили, мы полетели, поскольку Ноябрь договорился с пилотом. Там Головко бредил, и рассказал мне целую речь про то, что на самом деле он не за Якутию, а за Уганду, и он мечтает присоединить Якутию к Великой Уганде, которая завоюет весь мир. Я это воспринял несерьезно, так и подумал, что это бред, и мы прилетели. А там! Что-то несусветное. Огромные небоскребы, настоящие большие пальмы, бананы, хот-доги, коктейли, автострады, и даже, кажется, киви! Мы обалдели, Абрам тут же пришел в себя, мы пошли в ресторан. Кайф! Все было чисто, прекрасно, деньги там другие — рублешиньки — нам их дал Ноябрь, и мы оттянулись, просто ништяк, извините, ели диплодоков с текилой. Потом позвонили второму агенту- его звали Иван Себастьян Бог — и он примчался на своей машине. Мы встретились, я сказал: «кишки», и все нормально. Кайф! Потом мы у него еще поддали, в его личном бассейне купались, потом, на следующий день, ходили на соревнование бабушек без-рук-без-ног (они играли в «балду»), и опять в бар! Просто в шмат, извините! Там такое выражение. Пили, ели; мы спрашивали, откуда здесь такая жизнь, Иван Себастьян говорил, что они продали все свои изумруды (падлы), дали всем взятки и это построили. Так что все считают, что есть один город Намцы, а на самом деле их два, и в этот второй никого не пускают. Ну, а уж нам повезло! Абрам опять нажрался, мы его тащили, там какие-то бабы, сели в самолет и полетели в Депутатский к третьему агенту. На самом деле, он живет не в Депутатском, а в Куларе, но туда ничего не летает, потому что там комитет «Сэргэ» взял власть и воюет за Якутию исключительно для одних юкагиров. Тем не менее, нам обязательно надо было туда. Мы прилетели в Депутатский, там живут чукчи, они выгнали всех русских, которые теперь рыщут по тайге, и там мы встретили молодого скульптора по имени Андрей Дыра, он тоже хотел ехать в Кулар. Мы все сели в автобус и отправились. В автобусе говорили про Якутию, шофер повернулся и сказал: «А я — чукча, есть только Великая Чукотка, а ну вылезайте!» Мы испугались, но тут вошли какие-то вооруженные люди в красных юбках и сказали, что они — русские, сейчас они повезут нас к себе в лагерь и там будут допрашивать и пытать. Мы стали говорить, что мы — тоже русские, особенно шофер, но они не поверили, особенно ему. На вездеходе мы приехали в их лагерь. Там нас подвели к их князю, которого звали Обшивуль. У него был охранник Килтырой, и он начал нас пытать, жег огнем, загонял иголки под ногти, но мы молчали, правда, скульптор все время говорил какую-то чушь. Князь решил нас казнить, и-когда нам уже собирались рубить головы, на них напали прусские — то есть немцы из Намцев — они всех перебили и стали нас допрашивать. Мы сказали, что мы за Якутию, они нас связали, стали пытать, а потом повезли обратно к автобусу, который они захватили. Приехали. Тут застрелили их князя, которого звали Обшивуль, и шофера, который крикнул, что он русский. Оказывается, автобус у них уже отбили юкагиры. В результате нас втроем забрали эти юкагиры .и повезли в Кулар. Я заснул, а эта скотина скульптор задушил Абрама Головко. Он сказал, сука, что хотел сделать из него скульптуру и объяснил, что это называется «концептуализм». Сволочь! Мы приехали в Кулар, нас привезли к герцогу юкагиров, которого звали Эрзя, он распорядился сжечь на костре скульптора, а потом стал меня расспрашивать. Я возьми, да и скажи: « кишки». И оказалось, что он — третий агент, член нашей партии, знает Павла Самсоновича, и не только его… — Софрон всхлипнул. — Тут прибежали его люди, сказали, что какие-то кереки захватили цех по переработке платины, и объявили его собственностью своей Керекии. Эрзя немедленно построил войско, и мы отправились в путь. Мне он сказал, что с ЛДРПЯ завязал, занимается устройством Юкагирии, и вообще плевать на все хотел. Говорить про следующего агента он отказался. Мы пришли; кереки нас разбили, как каких-то салабо-нов, и мы убежали. Да, пока мы шли, я видел горящего гада-скульптора, и очень обрадовался. Мы вернулись в Кулар, а там уже новые войска, оказалось, что победила другая группировка юкагиров — чуванцы, все перешли на их сторону, а мы с Эрзя убежали. Мы добрались до аэродрома, засели в самолет, а тут какой-то советско-депский генерал Тлепш объявил по радио, что в гробу и на своем члене все это видал, и сейчас взорвет весь Кулар. Мы взлетели, пытались драться с летчиком, потому что бомба была в нашем самолете, но он начал делать фигуры высшего пилотажа, сбил нас с ног и сбросил бомбу. И весь Кулар взорвался, я сам видел гриб. Ну уж а потом мы его начали автоматами — бац! а он ножичком — хрясь! Эрзя оттуда, я отсюда, он на нас, мы на него… Я его ногой в почки, а он мне рукой по яйцам, а я его головой в кадык, а он, гад, жилистый был, захватил и начал меня душить, а я его каааак — круть! — и выкинул из самолета. Но он к этому времени уже подстрелил беднягу Эрзя, так что я одел парашют, спрыгнул и автостопом приехал в Якутск, Эрзя-то сказал мне перед смертью, что четвертый агент — это его знакомая Елена Жукова, да я и сам ее немного знал. И вот я перед вами, все, я кончил.
Софрон кашлянул и поклонился.
Была тишина; Дробаха натянуто улыбался, старик Марга изумленно крутил у себя в ухе.
Вдруг из четвертого ряда встал молодой человек сердитого вида и громко сказал:
— Разрешите, уж я. Член партии Осипов. Послушайте, дорогой мой докладчик, вы что, пьяны, или наглотались какого-то там «цэ»?
Софрон покраснел, удивленно развел руки в стороны и пробормотал:
— Я… Не понимаю… Что…
— Как же можно так долго говорить такую чушь! — воскликнул Осипов, хлопнув ладонью о спинку кресла перед собой. — Извините меня, Павел Самсонович… Но это ж невозможно! У меня все уши завяли. Он что — издевается?! Я уже не говорю о цели вашего путешествия, дорогой мой, в реальность которого я, впрочем, вообще не верю, но все остальное!.. Как это вы из Покровска на корабле лопали в Чернышевский?.. А из Депутатского на автобусе в Кулар?.. И там какие-то юкагиры, кереки, слава богу, что не японцы… Хоть врите, да не завирайтесь! А вся это джеймсо-бондовская часть с пытками и доморощенным каратэ!.. Да вы в зеркало вообще смотрелись? Вас же пятиклассник, извините, завалит. И эти «кишки», цветы, вертолеты, настоящие небоскребы в Намцах!.. Да у меня дядя в Намцах, он ни разу сардельку не ел, не то что «хот-дог», и ананасы у них нормальные, якутские. И последнее. Извините, вы тут, кажется, говорили про атомный взрыв. В Куларе. Так вот. Я сам — куларец, и я бы, наверное, знал бы что-нибудь об этом! И мы все бы знали! В газетах было бы написано! Вон недавно в Алдане был выброс радиации — так он уже в печенках у всех сидит! А Кулар? Не пудрите нам мозги. Или протрезвитесь, или проспитесь, а такой ерундой больше не занимайтесь. Это просто маразм! Стыдно!
Человек тихо выругался и сел на свое место.
Софрон издал какой-то звук, но тут поднялся улыбающийся Дробаха. Все захлопали, но он сделал запретительный жест руками, и стало тихо. Он сказал:
— Не надо, дорогой мой Коля, так уж сплеча рубить нашего приятеля. Не надо. Я понимаю тебя, ты высказался, все услышали, но тут не все так просто, как ты сказал, и это яе маразм. Вот что бы ты мне ответил, если бы я тебе сказал, что этот человек выполнял мое задание и не говорил вам правды из-за конспирации? А? Иногда он даже давал ложную информацию — время-то непростое? Что — съел? Так что, ие суди Коля, и тебе это зачтется.
Все весело захлопали; Осипов сжался в кресле и опустил голову вниз.
— Так-то вот, — продолжил Дробаха. — Я лично с удовольствием прослушал рассказ Жукаускаса. Какие-то части мне больше нравились, какие-то меньше, иногда он пробуксовывал, иногда ему ие хватало изобразительных средств, но в главном рассказ получился. Ведь Софрон исследовал нашу власть на местах, видел конкретных живых людей, разговаривал с ними, толкал идеи ЛДРПЯ, расхваливал киви. Это все важные вещи, приятели! Ведь мы победили, а Америка-то осталась с Канадой, и океан остался, и агент у океана!.. Все остается; и наши задачи, и цели, и наш тайный смысл. Ведь мы должны сделать нашу ССУХ жаркой страной с гамбургерами и коктейлями! Преувеличенный рассказ получился у Жукаускаса, но он идет от жизни! Туннель-то нужен подо льдом! Земная ось еще не поколеблена! Так что, я думаю, Софрон Исаевич должен найти последних двух агентов и восстановить связь. Теперь он уже не подпольный революционер, а официальный наш представитель, а терять старые контакты, несмотря на новые дипломатические возможности, мне бы не хотелось. Могу я позвонить и Бушу и кому угодно — но зачем это надо?!Ведь мы же граничим с Америкой через полюс, ведь стоит только руку протянуть — и вот Канада! А наша рука — это Софрон Исаевич Жукаускас, гениальное существо, способное свернуть горы и обратить реки вспять в борьбе за свою страну. Поэтому, я думаю, чудесно, что так получилось, что он оказался сейчас у нас в процессе выполнения своей задачи, ну а уж мы должны его благословить на удачнейшее ее завершение. И пусть дорогой Софрон Исаевич с честью осуществит то, что я ему поручил, пусть он найдет последнего агента, пусть наладит связь, пусть начнет великий якутский прорыв нашей планеты, пусть соединит нашу любимую Землю сверху так же, как она объединена посредине экватором и разными тропиками!.. Давайте ж похлопаем герою, а потом он пройдет со мной в маленькую комнатку, и я ему все расскажу, когда и как ему отправляться.
— Э?! — немедленно произнес Софрон, обескураженно посмотрев на Дробаху. — Это чего еще?.. Как, отправляться?.. Куда еще отправляться?…
Дробаха слегка удивленно обернулся в его сторону, сердито сверкнув глазами, но потом добродушно сказал:
— Ну как же, вы же не закончили свою славную миссию, свое основное дело! Надо найти остальных агентов и узнать, почему же все-таки прервалась наша прекрасная цепочка! Мы на сей раз дадим вам специальное удостоверение, подписанное лично мною, подпись будет заверена, дадим командировочные, вещи теплые, если надо…
— Да… вы что?! — обомлев, спросил Софрон. — Я уж, по-моему, наездился, хватит. Сколько можно! Пускай еще кто-нибудь теперь поедет — вон сколько наших членов сидит… — он демонстративно указал на сидящих в зале людей, которые внимательно смотрели на сцену. — Мне как бы и отдохнуть немного хочется, придти в себя, надо перевести дух…
— Дух только закаляется, приятель мой, от испытаний и путешествий, — жестко проговорил Дробаха, глядя Софрону в лицо. — Как же вы можете допустить, что вашу задачу, которую вы, надо сказать, так замечательно выполняете, мы вот так возьмем и перепоручим сейчас другому!.. А как же тайна, конспирация? Или вы думаете, что если мы победили, то все уже замечательно, и нам ничего не надо бояться?! Напрасно, говорю вам, напрасно… Сейчас трудное время, надо быть бдительным; сопротивление свергнутых коммунистических гнид очень сильно; они планируют восстания, мастерят втайне баррикады… Даже по вашим рассказам получается, что вес неоднозначно, армия вообще способна выкинуть любой фортель! А тут вы со своей несознательностью!.. Немедленно, пока мы еще сдерживаем напор недобитых краснозадых, нужно наладить нашу связь и начать преобразования! Люди ведь ждут от нас монорсльсовых экспрессов и запотелых хайболов в бассейне, а если мы в ближайшее время это не устроим, то нам будет очень и очень стыдно. Так что, не дурите, я уверен, вы пошутили, и завтра же с улыбкой на устах и с песней в сердце отправитесь в путь.
— Как завтра?.. — вскричал потрясенный Жукаускас. — Да я только приехал, да я…
— Тьфу! — разозлснно плюнул Дробаха перед собой. Стояла накаленная тишина. — Вы это бросьте, за такие вещи можно и угодить… и получить. Хватит проявлять свою несознательность. А то… сами знаете, что. Военное время, приказ… Что с вами?..
Дробаха медленно приблизился к перепуганному Софрону и укоризненно зацыкал. Потом вдруг усмехнулся, повернулся к залу и с сожалением воскликнул:
— Вот существо!.. Не ожидал. Не этого я ждал от своего будущего заместителя… — по залу прошел пораженный гул. — А я-то дурень, уже кабинет приготовил, табличку «Жукаускас» прибил, секретаршу посадил… Ну, что ж поделаешь…
— Что? — резко выпалил Софрон, делая шаг к Дробахе. — Я… Вы не так поняли… Я…
— Ну, что вы? — бесстрастно спросил Павел.
— Я… наоборот. Я, конечно же, поеду. Я… сразу хотел поехать, а как же, ведь это мое дело, моя задача! — Софрон молодцевато топнул ногой. — Но… так неожиданно… Я не знал, что надо, так быстро… Вы уж извините… За секретаршу я готов все сделать, — прошептал он.
Дробаха подошел к нему, хлопнул его ладонями по плечам, хмыкнул и провозгласил:
— Вот так! Другое дело. Ну, приятели, я думаю, вы тут разберетесь, а мы с Софроном Исаевичем тоже разберемся. Пойдемте, Софрон Исаевич.
— Постойте! — вдруг раздался визгливый голос из зала. — Можно вопрос?
Дробаха рассерженно посмотрел в зал, ища того, кто это сказал. Потом недоуменно поморщился и кивнул. Вскочил длинный прыщавый человек.
— Я — член Мычаах. Я хочу спросить — так ли уж нужно нам посылать сейчас этого клоуна к каким-то вряд ли сохранившимся агентам и давать ему деньги, в то время как у нас ужасная ситуация с едой, с товарами и с жильем? И потом, мы ведь официально завоеванная власть, значит, мы можем и просто так наладить с той же Америкой и той же Канадой! Пусть Павел Самсонович, или какой-нибудь представитель, полетит в Вашингтон или Оттаву, там установит контакт и предложит идею этого планетарного сдвига. И поторгуется о наших минералах и золотишке. Или пусть к нам пригласят президентов, мы их встретим, сводим на охоту, предложим кумыс…
— Да заткнитесь вы! — раздраженно рявкнул Дробаха. — Вам не удастся сейчас сорвать собрание, втянуть в дискуссию! Вы, Мычаах, неизвестно чем занимались во время нашей победы, а сейчас лезете! Я уже объяснял, что мне, как два пальца… извините, связаться с Бушем, или с Колем, и вообще с любым Колей, но у нас уже есть четкая завязанная конспиративная связь! И одно не отрицает другого! Я не думаю, что Бушу понравится идея нашего тепла и ихнего холода, а люди, с которыми я тайно имел дело, брались это устроить за определенную плату. У них свои каналы в Хьюстоне, может, они вообще могут ракету угнать, или какой-нибудь гигантский земснаряд. Нам надо все попробовать, Родина-то не ждет! Вы бы помолчали; мы обо всем думаем и все знаем. Будем выходить с официальной дипломатической деятельностью и параллельно тайно играть полярную карту. Все ясно? Жукаускас, пойдемте.
— На двух стульях-то не усидишь… — нагло заметил Мычаах, но тут на него все зашикали, кто-то засвистел, а большой мускулистый человек встал со своего места, подошел к нему, и резким движением посадил Мычааха обратно в кресло. Раздались какие-то протестующие его трепыхания и гневные возгласы, прерываемые зажимающей его рот сильной рукой, но скоро, после отчаянного взвизга, все смолкло. Дробаха строго посмотрел в зал, слегка улыбнулся и воскликнул:
— Спасибо! Я думаю, тут уже всем ясно, говорено уже неоднократно, голосовать не стоит, да и вообще. Благодарю всех вас, родные мои приятели, пожелайте Софрону Исаевичу ни пуха, мы пошли!
Опять произошел взрыв всеобщего экстаза; старик Марга зарыдал, хлопая в ладоши, какие-то женщины попытались запеть добрую песню, а некий юноша, издав высокий вскрик, упал в обморок. Дробаха взял Софрона за руку, помахав другой рукой членам своей партии, и они скрылись за массивной дубовой дверью.
Дробаха деловито подошел к столу, стоящему в центре комнаты, и решительно сел за него. Жукаускас встал напротив.
— Извините меня… — промямлил он, слегка наклонившись вперед. — Вчера… Сегодня… Я… Если б не вы…
— Будет, хуйня!.. — дружелюбно, по-свойски отозвался Дробаха, рассмеявшись. — Ладно, перейдем к серьезным вещам. Вам Надя назвала агента?
— Нет еще, мы… не успели…
— Ладно, она мне назвала, мы же думали — вы мертвы!
Дробаха лукаво подмигнул Софрону и четко проговорил:
— Вы отправляетесь завтра утром в девять на теплоходе «Пятнадцатый Сибирский» из Жатая, капитан Илья, пароль «заелдыз». Да я думаю, вы это уже и так знаете. Кстати, передайте Илье, что я переименовываю его корабль в «Абрам Головко». Понятно? Так что, на «Абраме Головко» поплывете!..
— Спасибо, — благодарно прошептал Софрон.
— Вот так-то. Доплывете до Тикси, точнее, до Быкова мыса, короче, где-то там есть катер «Лысьва», курсирует там… Агента зовут Август Петров, он работает на этом катере, я уж не помню кем. Ну, вы найдете. Пароль: «заелдыз». И у него спросите о последнем агенте. А потом уж находите его… и действуйте по нашим прежним инструкциям. Ясненько?
— Да! — крикнул Жукаускас.
— Ну и все.
— Все? — растроганно переспросил Софрон.
— Все.
— А, может, у него какой-то адрес есть, у этого агента, вдруг я не найду?
— Да ну, — отмахнулся Дробаха, — он вообще минчанин, нс знаю я, найдете, очень ведь просто: «Лысьва», Август Петров. Ясненько?
— Ясненько, — ответил Софрон.
— Так что же?… Идите, вперед!
— Ну… Скажите мне напутствие, раскройте секрет, дайте мне силу, произнесите последнее слово!.. — трепетно воскликнул Жукаускас, вставая на одно колено. — Дайте мне знак, образумьте…
— Вы получите все, что нужно у моего секретаря, — хмуро сказал Дробаха и отвернулся.
Большая слеза протекла по щеке Жукаускаса, словно знак проникновенной горечи, укора и надежды; он медленно поднялся, поправляя пиджак и печально улыбаясь, как разочаровавшийся в истине мудрец, повернулся и ушел из комнаты, бросив последний странно-восторженный взгляд, похожий на молчаливое признание в любви, или на внезапное уверование в Бога. Он прошел через зал, в котором сидели члены ЛДРПЯ, занимающиеся своим делом, вышел на улицу, где рос тальник и было небо. распростертое над Якутией, и остановился, потря-сенно посмотрев на лежащий рядом с ним камешек в грязи. Он восхищенно поднял руки вверх. Мир опять был перед ним, готовый на все, словно проститутка, которой только что хорошо заплатили, или верный друг. Приключения снова продолжались и начинались. И Софрон глупо усмехнулся, представив свое величие и ощутив свою храбрость, и пошел вперед по дороге, уверенно ступая по ней, будто хозяин этой страны; и огонь славы ждал его вдали, освещая его душу, как свидетельство" о чуде, и безмерная прелесть мира преобразила реальность в этот миг, как сотворение света, и Софрон Жукаускас существовал в нем, словно ангел, или прекрасный святой.
Заелдыз третий
Путь начинается, когда существо, готовое к озарению, творит свой первый мир и вступает в реку, впадающую в море, которое есть суть земли и дух.
Может быть, просто существует Бог, и все море с рекой и кораблем есть Он, или проявление Его, а, может быть, это Якутия.
Природа была случайным явлением в абсолютной стране свободы и благости; путь вел сквозь мгновения и развлечения, притаившиеся в каждом речном атоме осуществленной возможности великого творчества; и так происходила битва за высшую жизнь и любовь, и так продолжалась история.
Когда дерево растет на берегу, а раковина лежит на морском дне, день сияет теплом и тайной, словно волшебный лес, а ночь трепещет огоньками загадочных гор, как милость.
Орел, догадывающийся об истине, не расправляет крыльев, летя ввысь; человек, не знающий своего высшего лика, свободен от него и властен над всем.
Река Лена заключала в себе льды, травы, мхи и коряги; море Лаптевых омывало почвы, льды, растения и корпуса кораблей.
Народ незаметен для того, кто слит с водой, как прекрасный несуществующий царь; сила людей находится в их нелюдимости, а правды нет.
Птицы летают над Леной и садятся на ее скалы; будущее разверзается над Якутией, словно бредовое пророчество.
Горний эфир хранит тайны настоящего корабля, плывущего среди огромной глубокой глади; и свет сфер озаряет две белых палубы чудесной баржи, устремленной к началу миров; и если какое-то лицо возникает над лесом, полем, травой и горой, то это, без сомнения, священный лик.
Тот, кто существует второй раз внутри описываемого момента нынешнего мира, имеет имя, состоящее из звуков, и его имя звучит «Жукаускас», и оно похоже на все.
Софрон Жукаускас снова, но без Головко, плыл на этом корабле по Лене на Север!.. Он опять пил «Анапу», опять сидел в каюте, опять смотрел вдаль, опять видел сны!.. Все происходило почти точно так же, только не было Абрама и того счастья, что тогда, и Софрон плакал украдкой, и думал, что вид моря утешит его!.. Как было грустно ходить здесь по палубе, узнавать те самые запахи и переходы и вспоминать Кюсюр, блистательный Мирный, мерзкий Чульман, Нерюнгри, ужасную дорогу перед Алданом, да и Алдан!.. Неужели, все это было зря, просто так, не к чему?.. Неужели, это ничего не значило?..
Жукаускас плыл посреди Якутии на корабле, и стоял сейчас на носу этого корабля, смотря вперед — в прекрасную величественную дымку чарующих вод — и попивая вино «Анапа». К нему подошел капитан Илья, одетый в красно-зеленую куртку, но Софрон продолжал мечтательно смотреть вдаль, не слыша ничего. Корабль проплыл уже Жиганск и Кюсюр, и теперь, по обеим сторонам огромной речной шири, простиралась победная тундра, в которой совершенно не было чахлых дурацких лиственниц и баобабов, надоевших своей гадостной неопрятностью и какой-то недоделанностью, и она напоминала знойные бугры жарких берегов, или холмы других планет. Илья хлопнул Софрона по пояснице и обнял его за плечо.
— Вы все плывете?
— Да! Плыву!
— Партия?
— Партия.
— Победа?
— Цель.
— ЛРДПЯ?
— Заелдыз!
— Якутия?
— Якутия.
— Смысл?
— Я.
— Существование?
— Просто так.
— Вам не надоело все это? Это же бессмысленно; никому не нужно; вы уже плыли; вы были вдвоем; того уже нет; Якутии нет; Коми есть; вы ничего не добились; стало хуже; я так и плаваю; что-то меняется; все то же самое; я разочарован; займитесь чем-нибудь приятным; над вами издеваются; вся ваша история просто глупа; это маразм.
— Да нет же! Я счастлив! Для меня это и есть все! Якутия — моя любимая! Путь — моя радость! Задача должна быть выполнена! Страна должна возникнуть, как весь мир! Я осуществлю свою цель! Я найду то, что мне поручили! Мы сделаем, во что бы то ни стало, несмотря ни на что, вопреки всему! Вы — настоящий друг и капитан! Скоро я увижу море!
Илья погладил щеку Софрона, растроганно чмокнул губами и сказал:
— Жаль мне вас. Опять здесь, опять неизвестно зачем. Давайте поговорим о любви?
Жукаускас всхлипнул, высвободился из капитанских объятий и отхлебнул «Анапы».
— Нету любви, обман все, ложь.
— Да как же это?.. — поразился Илья, пододвигаясь к Жукаускасу.
— Так. Я верил, мечтал, любил, а оказалось, все — чушь, ерунда, дребедень. Но у меня осталось мое дело; у меня осталось все!! Этого не отнять; славу и приключения не присвоить!
— Вам в Быков мыс, в Тикси? — хмуро спросил Илья.
— Да! Вы переименовали корабль, как я вам указал?
— А как же, — усмехнулся капитан. — Он теперь называется «Коми».
— Как это?..
— Сами разбирайтесь со своим начальством! Мне они не указка, а вы — тем более. Завтра их вообще не будет; я делаю то, что хочу. Мне плевать. Скажи спасибо, что я тебя вообще везу, понял?!
— Ладно, капитанчик… — злобно пробормотал Жукаускас.
— Чего ты там вякаешь?!! — взвился капитан, вставая в угрожающую позу. — Сейчас за борт полетишь!
— Да я ничего… — испуганно проговорил Софрон, задрожав. — Я так…
— Смотри! — рявкнул капитан и улыбнулся.
Софрон миролюбиво сложил руки перед грудью, капитан ударил его ладонью по животу и ушел.
Они плыли дальше в безграничном царстве священной воды, величественной, словно космос.
Ни звери, ни ангелы не встречались на их северной дороге, обращенной к высшей точке Земли.
Софрон помнил, как он сел на этот корабль, сказав: «заелдыз», и он пил чай в столовой корабля, наслаждаясь его сладостью, словно приобщению к вершинам веры.
Чайки летали повсюду, как белые призраки конца одного из миров.
Пахло морем, будто свободой, и там, где было море, был, наверное, выход из чего угодно, и существовал небесный край.
Софрон представлял рокот моря, сияющего радужными льдинами в холоде восторга и смеха, и его руки сверкали изумрудным свечением надежды и царства выси, а его голова разноцветно переливалась, словно калейдоскоп, или прекрасный предсмертный сон о главных тайнах. Травы, воспоминания, чувства и устремления сплелись в его душе в один-единственный белый клубок истин и откровений, и он был готов завершить то, что было начато, и продолжить то, чего еще не было. Дорога вела его вперед — в сторону великого полюса, связующего страны, народы и моря — и над полюсом разверзались миражи битв и славных поражений, и какие-то божественные женские фигуры вставали над ледяной пучиной, словно силуэты торжеств.
Однажды корабль вышел в абсолютную водную бескрайнюю гладь, некий речной раструб, захвативший берега и небо, и Илья приблизился к Софрону, стоящему около своей каюты и серьезно посмотрел в его глаза.
— Что? — спросил Софрон. — Где Тикси? Где Быков мыс?
— Вот он, — сказал Илья, никуда не показав.
— Где «Лысьва», катер? Мне нужен человек, агент…
— Все не так просто, дружок — усмехнулся Илья. — Видишь, корабль стоит, мы отъездились, все из-за вас, из-за политических дурачков…
— Вы же с нами! — гордо заявил Жукаускас, глотнув последний глоток «Анапы». — Вы же наш!
— Да мне уже все равно… — печально вздохнул Илья. — Давненько я на берегу не был. Тут забастовка, бунт, они никого не пускают в город и в море тоже. Точнее, в море пускают, но не всех. Видите, там стоят кораблики? У них и пушечки есть.
— А чего им? — устало спросил Софрон. Илья хмыкнул, поковырял в зубе и сказал:
— Они не хотят отдавать новой власти родные льды. Они заявляют, что не пропустят в любимый холодный гениальный океан разных якутов, чучмеков, коми, ненцев и украинцев. Украинцев можно. Я не понял, я запутался. Они обороняют море Лаптевых, баррикадируются. У вас ничего не выйдет: никакой жары не наступит при таких героях.
— Да ну!.. — изумился Жукаускас. — И здесь какие-то штучки-дрючки. Но мне нужен катер «Лысьва»!..
— А хер его знает, где он! — огрызнулся капитан. — Идите в рубку, вызывайте.
— В какую рубку?! — воскликнул Софрон. — Давай вступим в бой с этими дураками! Нам нужен полюс! Они что — коммунисты?
— У них ледокол «Ленин», и они не любят всего этого бреда. Они не отдадут северный простор. Вы просто идиотик.
Жукаускас подступил к капитану, беря его за грудки. Капитан оскалил зубы и зарычал. Софрон сильно отбросил его, плюнув ему на колено. Капитан ударился затылком об иллюминатор и охнул. Жукаускас бросился на него, но капитан успел ударить его ногой в пах. Жукаускас согнулся, запыхтел и пукнул. Капитан подошел, тяжело дыша, и похлопал его по спине. Жукаускас поднял голову и всхлипнул.
— Как я люблю вас, милый мой друг!.. — воскликнул Софрон, благодарно рыдая. — Простите меня, извините!.. Просто мне слишком нравится эта реальность, этот мир, эта действительность, и я немножечко обиделся и огорчился, но я все равно верю во все самое любое, и никогда не променяю ничего на ничего! Вы же прекрасны и море прекрасно, и пушечки чудесны, и истории занимательны! Не надо делать так, не стоит расстраиваться из-за расстройств, не нужно участвовать, чтобы быть! Давайте, повоюем, или, давайте, пошлем это все?..
— Вы глупы, но вы — великий!.. — растроганно сказал капитан, обнимая Софрона. — Ерунда, вы все найдете, я помогу во всем, вы закончите то, что хотели закончить и начнете то, что решили осуществить. Пойдемте в рубку, мы поищем человека и «Лысьву», а эти козлы пусть себе стоят, все равно их айсберги всем до пизды!..
— Конечно!.. — обрадовался Жукаускас. — Ведь Ленин сдох, а Якутия перед нами!
— И с нами Бог, и Бог с нами! — добавил Илья. Они быстро побежали наверх по железной лестнице, радостно хохоча и подпрыгивая. Они открыли белую дверь и вошли в небольшую каюту, где стояла какая-то мигающая огоньками аппаратура, и прямо перед ней сидел на стуле большой рыжеволосый человек в тельняшке, и он озабоченно смотрел на стрелку прибора, замершую около цифры «шесть».
— Давай! — бесцеремонно сказал Илья. — Свяжись. Мне нужен катер «Лысъва».
— Они никого не пускают, в поселке почти война, а здесь морской бой! — озабоченно проговорил человек.
— Свяжись, тебе говорят! — крикнул Илья, топнув ногой. — Скажи: «Лысьва»!
Человек нажал на кнопку и бесстрастно произнес:
— Порт? Говорит «Коми». Дайте «Лысьву».
— Чего? — промяукал голос из динамика. — А в рот тебе не плюнуть?
— Вы видите… — извиняющимся тоном сказал рыжий человек, указав толстой рукой на свои приборы.
— Дай-ка, я попробую, — предложил капитан, нагибаясь вперед. Человек нажал кнопку, капитан отчетливо проговорил:
— Порт?
— Ну? — раздался тот же наглый мяукающий звук. Илья пододвинул свой рот прямо к микрофону и медленно, делая паузы, проговорил неожиданным гипнотическим чарующим голосом:
— Если ты не дашь «Лысьву», у тебя отвалится хуй.
Никто ему не ответил; послышалось только напряженное сопение. Потом, после долгого молчания, раздался раздраженный высокий вскрик:
— Да хрен с тобой!.. Получай свою «Лысьву»!..
— Вот как! — победительно произнес Илья, подмигнув Жукаускасу.
Тут же в громкоговорителе что-то запищало, а потом появился сердитый голос:
— Передовая охрана «Лысьва»! Чего надо!
Жукаускас немедленно бросился к радио и протараторил:
— Мне нужен работник Август Петров.
Все смолкло; рыжий радист закурил длинную папиросу.
— Я — Август Петров! — сказал в громкоговорителе злой бас. — Кому я нужен?!
— «Заелдыз»! — взволнованно пискнул Жукаускас.
— Надя?.. — радостно спросил бас.
Софрон что-то пробормотал про себя, потом ответил:
— Нет, не Надя. Инспектор ЛДРПЯ Софрон Жукаускас.
Бас захохотал.
— Вы чего, в самом деле существуете? А где же Надя? Бабенка — чудо!
Софрон издал злобный рык.
— Я — инспектор ЛДРПЯ, вы — агент, я приехал восстанавливать связь! Вы что — не с нами?!
Бас опять заразительно захохотал, затем проговорил:
— Ну вы вообще даете! Я думал, вас нет, Надя просто так что-то придумала — любовная игра, она вообще такая прикольная, а в ротик как берет… а в попочку… а сбоку… обовьет собой, жаром пышет, поцелуи, прелесть… Да как стонет, орет прямо, кошечка моя!.. Бывало, кончишь ей…
— Да замолчите вы! — проорал взбешенный Софрон, стукнув по какому-то прибору. — Блядь!
Бас изумленно осекся, потом осторожно проговорил:
— Ты чего это, может, в рожу хочешь? А… Понимаю, понимаю. Ты же ейный муж, точно, Жукаускас, это ее фамилия… Вот, блин, бывает же! Ну, ты извини меня, братан, я не знал, видишь, как глупо получилось… Серьезно, не думал, не хотел обидеть, по-дурацки все…
— Ладно, — замогильным тоном сказал Жукаускас. — Это все игры, в конце концов. А я хочу и должен. Где находится последний агент, или вы вообще его не завербовали?
— Как же, — уверенно ответил бас. — Да, ну дела… Да я ради Нади на все готов, блин! Ой, извините… Я завербовал одного чудика. Но он, по-моему, абсолютный псих. По-настоящему. Просто дебил. Да я ж не знал, что это в самом деле! Это ведь игра была такая, как с Надей встретишься… Извините. Но он просто тронутый окончательно, он…
— Где находится последний агент?! — яростно спросил Жукаускас, сжав кулаки. — Где?!
Август Петров закашлялся и послушно сказал:
— Да он недалеко. На Яне. В Нижнеянске. Зовут Николай Уренгой. Улица Первомайская, дом два, квартира шесть. Телефон — четыре, четыре, четыре. Одни четверки. Но он — трехнутый, шизанутый!
— Как? — возмутился Софрон. — Вы наняли агента-дурачка!?! Значит, вся связь с Америкой и Канадой…
— Да было там что-то, узнаешь! — оборвал его бас. — Вообще, если это все не полное вранье и бред, то я — наш враг. Вы, гады, собирались всю эту Якутию дурацкую преобразовать, чтобы она расцвела, а на фига она вообще нужна?! А мы, значит, получаемся по-вашему «лимитчики», «минетчики»?! И надо нас выпереть? Не пройдет; не отдадим океан! Мы здесь стоим, и нас никто с места не сдвинет. И наоборот напустим на вас все льды. Пусть вас еще больше заморозит, не хрена устраивать такие бучи! Пусть у нас будет теплое русское море, а у вас — стылая якутская мерзлота, флот — наш, порт — наш, и полюс — наш! И алмазы мы у вас заберем, и вообще у вас ничего не будет. Все будет так, как было, а было все нормально. Здесь была пурга, и будет пурга, и никаких.
— О чем это вы? — бесстрастно спросил Жукаускас. — Я ничего не понимаю. И чего это вы все хотите? Все ведь совершенно.
— Не ври, парень, бля! — злобно завопил в громкоговорителе бас. — Мне Надя рассказывала, но я думал, это — бред. Я и сейчас так думаю, но мало ли что… И вообще, маразм и разброд. И Советской Депии нет, и Якутии нет, и тундра уже испорчена и пропала, и почвы нет, и алмазов нет, и бананов нет.
— А что же есть? — насмешливо спросил Софрон.
— Есть флот и Ледовитый океан — наша родина, и мы будем биться за нее и никого не пустим. Пусть нас спасут наши льды — единственная истина, которая еще существует!! — проорал бас.
— Вот козлы… — тихо заметил капитан Илья.
— Ну а мне-то ведь нужно… — умоляюще проговорил Софрон. — Мне в Нижнеянск, я…
— Да я за Надю разобьюсь! — выпалил Август Петров. — Если б не Надя, я бы тебя, гад, в лед бы вмуровал, а из-за Нади я тебя отправлю. Только если ты мне пообещаешь одну вещь.
— Какую? — взволнованно спросил Жукаускас.
— Когда ты вернешься, поцелуй ее от меня. Скажи: от Августа. Обещаешь?
— Обещаю, — твердо промолвил Софрон.
— Хорошо, — радостно заявил бас. — Тогда слушай. Через полтора часа из Тиксей выйдет танкер «Ленанефть», мы его пропускаем. Он идет как раз на Яну. Я скажу капитану, он подойдет к вам, заберет тебя. Уяснил, братан?
— Да! — весело ответил Жукаускас.
— Но… ты помнишь?
— Да! — сказал Софрон.
— Ладно, пока. Прием окончен, люди. Все равно мы вас всех утопим в жутких застывших льдах, и ничего живого не останется… Я — черт, я — дьявол, я — Август! Скоро здесь будет вечная мерзкая зима… Скоро! Ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха!!
— Любопытный персонаж, — проговорил Жукаускас, выпрямляясь. — Хорошо, посмотрим, как он сдержит свое слово.
— А пока пойдемте есть нельму, — сказал капитан.
Софрон и Илья сели за белый стол, налили себе воды, взяли хлеб и большой кусок жирной прекрасной нельмы. Они молчали и ели ее, и больше в этой каюте не было никого. Жукаускас думал о чуде, и о величии, и о Якутии, и о единственности мига, и о равнозначности прекрасного — доброго, злого и непонятного, и нельма была вкусна, как невероятное кушанье, и хлеб был свежим, словно юные девушки в утреннем озере. Жукаускас не имел сейчас никаких чувств, только одно восхищение затопляло его, будто неподдельный любовный восторг. Пахло бензином, морской водой, холодом и туалетом. Жукаускас пил воду, Илья медленно зажигал спичку, а где-то слышались звуки мотора и плеск, и какой-то далекий протяжный крик заставлял мечтать о сладких снах и о всеобщем преображении. Они сидели, смотрели друг на друга, Софрон произносил ничего не значащие слова, а Илья улыбался, будто ангел, и не отвечал ему. И вот пришла «Ленанефть», Софрон пожал руку капитану, вступил на ее борт, пожал руку своему новому капитану, прошел в каюту и лег на койку, замерев от блаженства. И тогда корабль повез его вперед, и через некоторое время вышел в огромное, ужасное, черно-медовое полярное — море, похожее на вечность.
Заелдыз четвертый
Был утренний блеклый рассвет, запах гари и мокрых опилок. Танкер «Ленанефть» вошел в Нижнеянскии речной порт и пришвартовывался к старому деревянному причалу, стукаясь бортом о висящие потрескавшиеся автомобильные шины, смягчающие удар. Матросы, бодро суетясь, затягивали канаты на специальных чугунных устоях, и канаты скрипели, как собирающееся упасть дерево. Слышались далекие крики, шум работающих моторов, едва различимые звуки радио; накрапывала изморось, и иногда, когда из-за серой тучи показывался солнечный луч, воздух становился душно-влажным, словно пар. На грязной, радужной от бензина, речной воде покачивались обломки бревен и почерневшие доски; неожиданно раздавался гулкий пароходный гудок, и опять смолкал; чайки садились на белую корабельную трубу и долго сидели там; и какие-то люди в спецовках медленно ходили по берегу туда-сюда, куря короткие сигареты. Огромные краны застыли в ряд вдоль берега, а справа от них тянулся дощатый забор, покрашенный облупившейся выцветшей зеленой краской, который ограждал весь порт. Над входом в низенькую кирпичную проходную почему-то горела электрическая лампочка, и рядом стоял рослый чумазый солдат и ел батон белого хлеба, запивая его молоком из пакета. Везде валялись поломанные доски, остатки ящиков, ржавые железные листы, гвозди.
Мускулистые матросы, завязав канаты на узел, установили трап, и встали невдалеке от танкера, заглушившего мотор. По трапу сошел пожилой лысый человек с коричневым небольшим чемоданом, в зеленом плаще и очень грязных ботинках. Он кивнул стоящим матросам и неспеша пошел к проходной, перепрыгивая через лужи.
Софрон Исаевич Жукаускас лежал в каюте и дремал. В дверь постучали, он встрепенулся и поднял голову.
— Эй, пассажир! — раздался из-за двери звонкий голос. — Вставайте, приехали!
Софрон Исаевич громко зевнул и медленно встал с койки, подтягивая свои ситцевые красные в белую крапинку трусы; его коричневые носки лежали на стуле, на спинке которого висели затертые старые джинсы, клетчатая синяя рубашка и бежевый джемпер.
Софрон Исаевич неторопливо оделся, насвистывая невнятную мелодию, подошел к зеркалу и большой бордовой расческой расчесал свои в меру длинные темно-каштановые жесткие волосы на прямой пробор. Он осмотрел свое курносое небритое лицо, тонкую поперечную морщину на лбу, светло-карие, какие-то выцветшие глаза — не широкие, и не узкие, длинные загибающиеся кверху ресницы, оттопыренные уши, немного скошенный вниз подбородок, и раскрыл рот, оскаливаясь и обнажая большие, широко расставленные резцы и сильно пломбированные задние зубы. Высунув бледно-розовый язык, он скорчил какую-то идиотскую рожу, но тут, заметив красноватый прыщ на щеке около уха, озабоченно закрыл рот и вздохнул. Он приставил к прыщу указательные пальцы обеих рук и сильно нажал. Тут же выскочило белое содержимое прыща, которое Софрон Исаевич сбил с ногтя щелчком, а затем он нажал еще раз и выступила кровь с лимфой. Жукаускас вытер кровь, взял одеколон, стоящий на тумбочке, и прижег это место.
Он вошел в туалет, расстегнул ширинку и пописал круто-желтой; резко пахнущей мочой. Спустив воду, он застегнул штаны и слегка вымыл руки под заржавленным краном, торчащим из стены.
Через пять минут Софрон Исаевич уже спускался по трапу, сжимая в правой руке средних размеров сумку из кожезаменителя; в это же время на палубу вышел капитан и окликнул его.
— Ну что, все нормально? Как вам?
— Море — просто чудесно!.. — обернувшись, ответил Софрон Исаевич. — Спасибо вам большое!
Он ступил на грязную землю Нижнеянска и пошел вперед по направлению к проходной.
Он вышел из проходной, совершенно не обратив внимания на сонного человека в черной форме, сидящего внутри за стеклом и пьющего чай из граненого стакана; остановился и посмотрел налево.
Он стоял на грязной покореженной бетонной мостовой, продолжающейся до трехэтажного серого кирпичного дома, а дальше виднелись скособоченные деревянные трех-четырехэтажные дома, теплотрассы, и на них деревянные тротуары для ходьбы. Под теплотрассами располагались свалки и огромные бесконечные озерки стоячей воды, напоминающие какие-то канализационные каналы, а на домах пестрели разноцветные лозунги: «Суть социалистической дисциплины в полной отдаче каждого на своем рабочем месте», «Партия делает все во имя человека, для блага человека», «Ручной труд — на плечи машин», «Мы — хозяева поселка, наш долг — его благоустраивать», «Человек славен трудом», «Успех начинается с порядка», «Да здравствуют советские бананы!» Софрон Жукаускас, улыбаясь окинул все это счастливым взглядом и решительно направился к серому дому.
На доме была табличка: «Ленское речное пароходство. Нижнеянский речной порт». Софрон вошел в раскрытую дверь и оказался перед широкой пыльной лестницей. Прямо на него двигался большой толстый человек в засаленном черном костюме, держащий темно-коричневый портфель. Софрон Исаевич посторонился; человек выскочил на улицу. Жукаускас поднялся на второй этаж и остановился около огромной карты-схемы, изображающей море Лаптевых и реку Яну, на которой стоял Нижнеянск. Рядом со схемой висела доска почета, и на ней вверху было написано:
«Мы придем к победе коммунистического труда! Ленин»; тут же был его красный профиль. На доске были многочисленные фотографии людей; Софрон рассмотрел каждую из них, особенно задержавшись на упитанной женщине с аккуратной прической, под которой значилось; «Леонтьева Ольга Сергеевна. Ст. бухгалтер». Жукаускас долго с завистью глядел в это пожилое лицо, потом наконец отвернулся и пошел направо по коридору. Рядом с двенадцатым кабинетом был начертан призыв: «Увеличим темпы на… (пустовало) процентов!» На четырнадцатом кабинете висела табличка: «Волков Олег Васильевич. Замзавснаб».
Софрон Исаевич медленно, шаркая ногами, прошелся по коридору, потом повернулся и ушел обратно на лестницу. Какие-то люди встречались ему на пути, но они как будто бы не замечали его и быстро проходили мимо.
Жукаускас вышел из серого дома и пошел в поселок Нижнеянск. Он поднялся на деревянный тротуар теплотрассы и стал идти по нему, смотря по сторонам. Слева возвышался серо-синий дом странной формы, на котором была большая надпись: «Бассейн Умка». Справа на стене неказистого деревянного домика изображалось северное сияние. В каждом окне виднелось обилие разнообразнейших комнатных растений. Над уродливой, запертой на висячий замок дверью желтого оштукатуренного домика красовалась яркая вывеска: «Диско-бар». Софрон шел вперед.
Неожиданно он остановился, зажимая нос. Омерзительный гнусный запах поразил его; он стал недоуменно вертеть головой, рассматривая все окружающее, потом расхохотался и развел руками.
Под ним, в водяных канавах вместе с объедками, строительным мусором, бумажками и тряпками, плавало большое количество говна. Застойная вода этих канав, поросшая осокой, была вся пропитана экскрементами, и имела характерный ржаво-коричневый цвет, распространяя повсюду невыносимую вонь. Размалеванные женщины в ярких нарядах, ходящие взад-вперед по теплотрассам, казалось, совершенно не замечали этой вони и спокойно шли по своим делам стуча тонкими каблучками и дыша полной грудью. Софрон смотрел на них, откровенно изумляясь несоответствию кричащих цветов их макияжа с говняной канализационной водой под ними. Он попытался вдыхать воздух через край своей рубашки, чтобы не чувствовать в полной мере дерьмовый аромат, и какая-то женщина осуждающе оглядела его, а потом тряхнула головой и пошла дальше.
— Все в говне, и я во всем, — сказал Софрон.
Он вошел в столовую, располагающуюся через три-четыре дома после «диско-бара». У конвейера выдачи стояло четверо рабочих в брезентовых одеждах. Софрон встал за ними, взяв плохо вымытый, слегка жирный темно-коричневый поднос. Очередь подвигалась; Софрон взял салат из моркови, какой-то старой и почти почерневшей, зразы с вермишелью и чай. Заплатив в кассу небольшое количество рублей и копеек, он схватил свой поднос двумя руками, вышел, осмотрелся и сел за свободный голубой стол.
Морковь оказалась с сахаром и с небольшим количеством жидкой противной сметаны, которая слегка пахла блевотиной. Жукаускас съел се и приступил к зразам. Зразы были невразумительной формы и цвета и не имели никакого запаха; их окружала холодная слипшаяся вермишель без подливы. Жукаускас съел одну зразу и половину вермишели, потом быстро выпил чуть теплый сладкий чай, положил тарелки на поднос и отнес все это в окно кухни.
— Спасибо! — сказал он худой пожилой женщине в белом халате, виднеющейся за этим окном.
— На здоровье! — ответила она.
Софрон удовлетворенно погладил живот правой рукой, рыгнул и вышел из столовой.
Прямо напротив возвышался скособоченный бревенчатый коровник, откуда пахло навозом и сеном, и перед ним со скучающим видом стояла пегая корова, и ее ленивая морда была вся облеплена копошащимися в ее меху маленькими мошками. Корова иногда делала вращательное движение головой, стряхивая мошек, но они тут же садились обратно. Софрон осторожно обошел корову сзади, обратив внимание на ее лениво покачивающийся хвост, и завернул за коровник по теплотрассе. Он оказался у магазина «Вино», рядом с которым стоял молодцеватый человек с руками в мазуте и пил пиво из бутылки. Софрон открыл тугую зеленую дверь на пружине и вошел внутрь.
У прилавка находилось трое мужчин, один из них купил две бутылки «Золотой осени» и отошел. Софрон посмотрел на витрину и увидел три вида водок, два коньяка, несколько сухих вин и несколько крепленых. И пиво, и «Беломор». Он встал; подошла его очередь.
— Слушаю, — гнусаво, не смотря на Жукаускаса сказала полная продавщица с густо насиненными веками.
— Бутылку вермута, — сказал Софрон.
Продавщица медленно взяла деньги, пересчитала их и положила в выдвижной ящик перед собой. Потом вразвалку подошла к какому-то ящику и вытащила оттуда большую красивую бутылку с жидкостью золотого цвета внутри. Она протянула ее Софрону, и он взял.
— Могу я вас спросить о чем-то?
— Вы не здешний? — подозрительно оглядела его продавщица.
— Я из Якутска. Что у вас тут происходит?
— А что такой?..
— В Якутске давно уже Советской Депии нет, коммунистов свергли, Якутия распадается, черт знает что творится, даже в Тиксях бунт, а у вас как-то непонятно…
— Да вы чего такое говорите!.. — с ужасом произнесла продавщица. — Заберут ведь!..
— Вы ничего не знаете?.. — поразился Жукаускас.
— У нас проходимости нет, связь не работает, север ведь, кто его знает, что там происходит…
— А про Алдан ничего не слыхали, про Мирный, про… Кюсюр?
— А чего там? — тупо спросила продавщица. — Вот будет проходимость, чего-нибудь скажут. Мы работаем, живем. Не знаю; пусть они там, на материке — в Якутске — разбираются. Газета у нас выходит. По-моему, ты меня, парень, разыгрываешь, или шпион какой-то! Иди-ка лучше отсюда, а то я обращусь! Или ты псих?
— Спасибо вам за вермут, — сказал Софрон и немедленно ушел из магазина.
Он тут же обнаружил улицу Первомайскую, которая оказалась самым широким из всех деревянным тротуаром над теплотрассой, увидел дом два, вошел во второй подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру шесть.
Ему открыл дверь долговязый небритый человек в тренировочных штанах.
— Вы че?.. — рассерженно сказал он, указав пальцем себе в щеку. — У меня ж бюллетень!
— Заслдыз, — грустно проговорил Софрон.
Несколько секунд человек бессмысленно глядел на Софрона, шевеля губами, потом вдруг резко улыбнулся, широко распахнул дверь и громко проговорил:
— Ах, это вы, заходите, очень рад, я и не думал!!
— Спасибо, — ответил Софрон, входя внутрь. Он повесил куртку на вешалку, снял ботинки и прошел в единственную комнату. У окна, рядом с разобранной постелью стояла рация с большим слоем пыли.
— Так значит, это правда?.. — воодушевленно воскликнул Софрон. — Вы связаны с Америкой и Канадой?! Почему же вы молчали?.. Я всю Якутию объехал, я…
— Николай Уренгой, — вежливо сказал человек, протягивая худую, бледную руку.
— Софрон Жукаускас, — ответил Софрон, крепко пожимая руку.
— Садитесь, — неожиданно предложил человек, — или стойте. Вы… агент? Мне дали эту штуку, и я ее получил в каком-то месте, я, правда, не умею с ней обращаться, но ведь мир и так гол и един, так что — ха-ха-ха-ха — электроникой не поможешь! Чаю могу предложить. Как доехали?
«Он в самом деле сумасшедший,» — с ужасом подумал Жукаускас и тихо спросил:
— Вы… Вы… давно здесь живете?.. Вы… не пользовались рацией? Вы связывались с… э… Августом Петровым?
— Да, он же мне это предложил, был здесь, говорил что-то, но я сразу подумал, что он немножечко того… вы понимаете? — Уренгой захихикал. — Ну и рассказывал какую-то чушь, я и не упомнил всего. А рация, на самом деле, у меня давно была, она — списанная, с корабля, я раньше был радистом, до открытия глубины, она в общем как бы хлам, ничего не может, только пищать, можно, наверное, починить…
— Да что вы!.. — сокрушенно воскликнул Софрон.
— А что, это так важно? — недоуменно проговорил. Уренгой.
— Я думал — игра, развлечение… Мне надоело, я и перестал с ним… это… кон-так-ти-ро-вать. Я здесь живу, и мне хорошо, уютно, сладко. Она стоит, я лежу, работаю, правда, говорят, мне нельзя, вот пока дома оставили. Но вы сами посудите: этот Петров говорил такую ерунду, что даже в детском саду было бы стыдно. Там туннель под полюсом, жаркий климат, связь с Америкой… Бред же, а возможно, он издевался. Садитесь, я сейчас чай сделаю!..
— Подождите, — оборвал его Софрон, — значит, вы ни с кем не связывались? Вы… лгали?
— Ну почему же! — лукаво проговорил Уренгой. — Я связывался. Я умею. Мир гол и един, я могу все. Я летал на гору Аляски и оттуда смотрел вниз. И вернулся. Я там связался с Биллом и Джоном, мы общались, переговаривались, смеялись. Я вам докладывал. Потом мне надоело. И им тоже. Они упорхнули в цветущий цвет. А я остался здесь, и мне нравится. Хотите, покажу, как это делается?
Уренгой вдруг резко подпрыгнул, вскрикнул, закрывая глаза, и встал на одной ноге посреди комнаты. Он начал громко выть, ухать и взмахивать руками, изображая, наверное, птичий полет, а потом постепенно затих и замер, согнувшись и закрыв лицо ладонями. Жукаускас с сожалением смотрел на все это и печально качал головой, что-то шепча про себя. Через несколько минут, после неподвижного стояния, Уренгой поднял ошарашенное лицо, встал на обе ноги и медленно улыбнулся.
— Больше не нужно связи, — торжественно заявил он, — Билл и Джон в цветущем цвете, все, что вы имеете в виду, это в самом деле — абсолютный маразм, но вам до этого вообще нет никакого дела, или, наоборот есть самое прямейшее, что одно и то же.
— Что вы говорите… — испуганно сказал Жукаускас, посматривая на дверь. — Может быть…
— Я знаю, кто вы! — радостно воскликнул Уренгой. — И, что самое странное, не испытываю по этому поводу никаких чувств. И, очевидно, в этом еще одно доказательство. Да, да… Мне нечего сказать, я даже мычать на хочу. И все так обычно.
— Ну, и кто же я? — подозрительно спросил Софрон, слегка отступая назад.
— Вы есть Верховная Личность Бога, то есть, собственно Бог. Я не знаю, зачем вы здесь в этом облике; я знаю, что пути неисповедимы и все такое, но это я знаю точно, да и вы — слава Богу! ха-ха — это знаете.
— Вы правы, — сказал Софрон Жукаускас. — Я — Бог. Мне нравится Мое нисхождение, деградация, маразм. И Я это осуществил так, чтобы не помнить. Но теперь эта история закончилась, вас Я сделаю жойным наместником, а сам останусь здесь. Наиболее чудесное из всего увиденного в этом усечении — несомненно, Нижнеянск. Вот здесь и будем, только хочется еще меньшего, более дурацкого, интересного. Спасибо за чай! До свидания!
И он тут же превратился в жужелицу.