ПРЕДИСЛОВИЕ
В жизни самое главное — подходить ко всему с априорными мнениями. В самом деле, оказывается, что массы ошибаются, а индивидуумы всегда правы. Нужно остерегаться выводить отсюда правила поведения: совсем не обязательно их формулировать, чтобы им следовать. Есть только две вещи: это всякого рода любовные дела с прелестными девушками и музыка Нового Орлеана или Дюка Эллингтона. Остальное должно исчезнуть, ибо остальное уродливо, и нижеследующие страницы повествования черпают всю свою силу из того факта, что история эта совершенно истинна, поскольку я ее выдумал от начала и до конца. Сама же ее материальная реализация состоит по сути дела в проецировании реальности — в перекошенной и разогретой атмосфере — на неровную и порождающую тем самым искривления поверхность. Самый что ни на есть благовидный подход, как видно.
Новый Орлеан
10 марта 1946 года
I
Колен заканчивал свой туалет. После ванны он закутался в большое махровое полотенце, из-под которого виднелись только его ноги и торс. Взяв со стеклянной этажерки пульверизатор, он направил на свои светлые волосы душистую струю жидкого масла. Янтарный гребень разделил их шелковистую массу на длинные оранжевые пряди, похожие на борозды, которые веселый пахарь чертит вилкой на абрикосовом конфитюре. Колен отложил гребень и, вооружившись маникюрными ножницами, подрезал наискосок уголки своих матовых век, чтобы придать тем самым своему взгляду таинственность. Ему часто приходилось повторять эту операцию, поскольку веки у него отрастали очень быстро. Он зажег маленькую лампу увеличительного зеркала и придвинулся вплотную к нему, чтобы проверить состояние своего эпидермиса. Вокруг крыльев носа выступило несколько угрей. Увидев крупным планом, сколь они уродливы, угри быстро нырнули обратно под кожу, и удовлетворенный Koлен погасил лампу. Он снял перепоясывавшее чресла полотенце и, чтобы устранить последние следы влаги, пропустил один из его углов между пальцами ног. В зеркале было видно, на кого он похож, — на блондина, который играл роль Слима в «Hollywood Canteen». У него была круглая голова, маленькие уши, прямой нос, золотистый цвет лица. Он часто улыбался детской улыбкой, и тогда на подбородке у него появлялась ямочка. Он был довольно высок ростом, худощав, длинноног и очень симпатичен. Имя Колен весьма ему шло. С девушками он разговаривал негромко, с мужчинами — весело. Почти всегда у него было хорошее настроение, остальное время он спал.
Он выпустил на волю воду из ванны, проткнув в ее дне дыру. Покрытый светло-желтыми керамическими плитками пол ванной комнаты был замощен набекрень, и вода сбегала по нему к стоку, находившемуся точно над письменным столом обитателя нижнего этажа. Не так давно, не уведомив Колена, жилец этот стол передвинул. Теперь струя падала ему на буфет.
Колен всунул ноги в сандалии на меху морской собаки и надел элегантный домашний костюм: брюки из зеленого глубокой воды вельвета и пиджак ядрено-орехового цвета. Полотенце повесил в сушилку, положил коврик ванной комнаты на край ванны и посыпал его крупной солью, чтобы извергнуть наружу всю набравшуюся воду. Коврик тут же пустил слюну, покрывшись гроздьями маленьких мыльных пузырей.
Колен вышел из ванной и направился на кухню проследить за последними приготовлениями к обеду. Каждый понедельник приходил обедать Шик, он жил неподалеку. Была всего лишь суббота, но Колен заждался Шика, ему хотелось, чтобы тот оценил меню, с безмятежной радостью разработанное Николасом, его новым поваром. Шик, такой же, как и он сам, холостяк, приходился Колену ровесником — им стукнуло по двадцать два года; литературные вкусы у него были те же, а вот денег гораздо меньше. Колен обладал состоянием, которого вполне хватало, чтобы жить надлежащим образом, не работая на других. Шик же вынужден был каждую неделю ходить в министерство к своему дядюшке и занимать у него деньги, так как ремесло инженера не позволяло ему удерживаться на уровне подчиненных ему рабочих, а это трудно — управлять людьми, которые одеваются и питаются лучше, чем ты сам. Колен, насколько это было в его силах, ему помогал, при первой возможности приглашая обедать; однако гордость Шика заставляла Колена быть насторожен не показывать слишком частыми милостями, что он хочет прийти другу на помощь.
На кухню вел очень светлый коридор; застеклен он был с двух сторон, и с каждой из них блестело по солнцу, так как Колен любил свет. Повсюду виднелись тщательно отполированные латунные краны. Игра солнц на кранах порождала феерические эффекты. Кухонные мыши любили танцевать под звук сталкивающихся на кранах солнечных лучей и бегать за маленькими желтыми шариками, в которые превращались, рассыпаясь по полу, солнечные лучи, похожие на струйки ртути. Проходя мимо, Колен погладил одну из мышек — у нее были длиннющие черные усы, сама она была серая, стройная и чудесно лоснилась. Повар кормил их очень хорошо, не позволяя, однако, слишком толстеть. Днем мыши не шумели и играли только в коридоре.
Колен толкнул эмалированную дверь кухни. Повар Николас наблюдал за приборным щитком. Он сидел за пультом, тоже покрытым светло-желтой эмалью; на пульте было несколько циферблатов, которые соответствовали различным кухонным аппаратам, расположенным вдоль стен. Стрелка электрической печи, настроенной на жаренье индейки, колебалась между «готово» и «не совсем». Индейку надо было вот-вот вынимать. Николас нажал зеленую кнопку, которая приводила в действие сверхчувствительный щуп. Щуп воткнулся без всякого сопротивления, и в этот момент стрелка уткнулась в «готово». Быстрым движением Николас выключил ток в печи и пустил в ход согреватель тарелок.
— Вкусно будет? — спросил Колен.
— Месье может быть в этом уверен! — подтвердил Николас. — Индейка отлично откалибрована.
— Какую закуску вы приготовили в качестве вступления?
— Помилуйте, — сказал Николас, — на этот раз я не ввел ничего нового, ограничившись подражанием Гуффе.
— Ничего лучше и не придумаешь! — заметил Колен. — И какую же часть его знаменитого труда вы воплощаете?
— Об этом идет речь на странице 638 его «Поваренной книги». Я зачитаю Месье интересующий нас отрывок.
Колен уселся на табурет с сиденьем из пористой резины, обитой подобранным под цвет стен промасленным шелком, а Николас тем временем начал:
— Испеките корку для пирога, как для обычной закуски. Разделайте большого угря и нарежьте его на кусочки по три сантиметра. Сложите их в кастрюлю вместе с белым вином, солью и перцем, тонко нарезанным луком, веточками петрушки, тмином и лавровым листом, для остроты добавьте несколько зубчиков чеснока.
— Я не смог заострить их так, как хотел бы, — сказал Николас, — точило слишком износилось.
— Я велю его сменить, — сказал Колен.
Николас продолжал:
— Сварите. Выньте угря из кастрюли и переложите на противень. Пропустите содержимое кастрюльки через шелковое сито, добавьте сладкого испанского лука и уваривайте до тех пор, пока соус не начнет налипать на ложку. Пропустите через волосяное сито, залейте угря и кипятите две минуты. Поместите угря внутрь корки. Окружите по краям каймой из грибов, в центре сделайте букет из молоки карпа. Полейте сверху остатками соуса.
— Подходит, — подтвердил Колен. — Думаю, Шику это понравится.
— Я не имею счастья знать месье Шика, — отметил Николас, — но если это блюдо ему не понравится, я к следующему разу сделаю нечто иное и таким образом смогу постепенно выяснить с высокой степенью достоверности страстификацию его симпатий и антипатий.
— Ну-ну, — сказал Колен. — Я вас покидаю, Николас. Пойду накрывать на стол.
Он прошел по коридору в обратном направлении, пересек буфетную и вошел в столовую, она же — гостиная; глаза отдыхали на ее бледно-голубом ковре и бежевато-розовых стенах.
Комната, примерно четыре на пять метров, освещалась через два длинных проема, выходящих на улицу Луи Армстронга. Зеркала без амальгамы отодвигались в стороны и позволяли проникать внутрь весенним запахам, когда таковые появлялись снаружи. С противоположной стороны один из углов комнаты занимал дубовый стол. Две стороны стола обрамляли стоявшие под прямым углом длинные скамьи, а к двум другим были придвинуты подобающие стулья с подушками из голубого сафьяна. Помимо этого обстановка комнаты состояла из продолговатого низенького шкафчика, превращенного в дискотеку, проигрывателя с безупречной характеристикой и еще одного шкафа, симметричного первому, в котором находились рогатки, тарелки, стаканы и прочая домашняя утварь, которую используют при еде цивилизованные люди.
Колен выбрал светло-голубую скатерть, гармонировавшую с ковром. В центре стола он поставил вазу — наполненную формалином склянку, внутри которой два куриных эмбриона пародировали, казалось, «Видение розы» в хореографии Нижинского. Вокруг — несколько веточек ремневидной мимозы: садовник друзей Колена получал ее скрещиванием обычной шаровидной мимозы с лентой черной лакрицы, за которой в детстве, сбежав с уроков, отправляешься к продавцу галантереи. Затем он приготовил для каждого по две тарелки белого фарфора на каркасе из прозрачного золота, по прибору из нержавеющей стали с ажурными ручками, в каждой из которых меж двух пластин плексигласа маялось в заточении чучело божьей коровки, приносящее счастье. Потом прибавил еще хрустальные кубки и салфетки, сложенные в виде шляпы кюре; все это заняло некоторое время. Едва он закончил приготовления, как звонок отскочил от стены, уведомляя о приходе Шика.
Колен разгладил складку на скатерти и отправился открывать.
— Ну как ты? — спросил Шик.
— А ты? — перебил Колен. — Снимай плащ и пошли смотреть, что приготовил Николас.
— Это твой новый повар?
— Да, — сказал Колен. — Я его выменял у своей тетки на старого и на кило бельгийского кофе.
— Он хорош? — спросил Шик.
— Похоже, он знает, что делает. Он — последователь Гуффе.
— Трупака из чемодана? — ужаснулся Шик, и его маленькие черные усики трагически поникли.
— Да нет, остолоп, Жюля Гуффе, прославленного повара!
— Ну, ты знаешь! Я… — сказал Шик, — кроме Жан-Соля Партра, я ничего не читаю, разве что уголовную хронику.
И он пошел вслед за Коленом по устланному плитками коридору, приласкал мышек и мимоходом собрал несколько капелек солнца в зажигалку.
— Николас, — сказал, войдя на кухню, Колен, — представляю вам моего друга Шика.
— Добрый день, месье, — сказал Николас.
— Добрый день, Николас, — ответил Шик. — А нет ли у вас племянницы по имени Ализа?
— Да, месье, — сказал Николас. — Прелестная, кстати, юная девица, если мне позволено будет заметить.
— У нее с вами большое фамильное сходство, — сказал Шик. — Хотя, что касается бюста, наблюдаются существенные различия.
— Я скорее широк, — сказал Николас, — а она более развита в перпендикулярном направлении, если Месье разрешит мне это уточнение.
— Ну ладно, — сказал Колен, — значит, здесь все свои. Вы мне не говорили, что у вас есть племянница, Николас.
— Моя сестра сбилась с пути. Месье, — сказал Николас. — Она изучала философию. В семьях, гордящихся своими традициями, подобным не хвастают.
— А… — сказал Колен, — наверное, вы правы. Во всяком случае, я вас понимаю. Ну, покажите же нам скорее этот ваш пирог с угрем.
— Было бы крайне опасно открывать печь в данный момент, — предупредил Николас. — Блюдо из-за этого может подвергнуться нежелательной просушке, вызванной проникновением в духовку воздуха, менее насыщенного водяным паром, чем находящийся в данный момент внутри.
— Я бы предпочел, — сказал Шик, — впервые столкнуться с пирогом на столе.
— Не могу не поддержать Месье, — сказал Николас. — А теперь, могу ли я позволить себе попросить Месье соблаговолить разрешить мне вернуться к своим обязанностям?
— Приступайте, Николас, прошу вас.
И Николас принялся за работу: состояла она в извлечении из форм заливного морского языка и нарезании ломтиками трюфелей для украшения рыбной закуски. Колен и Шик покинули кухню.
— Не хочешь ли аперитив? — спросил Колен. — Мой пианоктейль готов, можешь его опробовать.
— Он работает? — спросил Шик.
— Отменно. Наладил я его с трудом, но результат превзошел все мои ожидания. Сыграв «Black and Tan Fantasy», я получил смесь поистине ошеломляющую.
— Каков твой принцип? — спросил Шик.
— Каждой ноте, — ответил Колен, — я поставил в соответствие какой-нибудь крепкий напиток, жидкость или ароматическое вещество. Сильная педаль соответствует взбитому яйцу, слабая — льду. Для сельтерской нужна трель в высоком регистре. Количество пропорционально длительности: на учетверенную восьмую приходится шестнадцатая часть единицы, на четверть — единица, на целую ноту — четыре единицы. Когда играется медленный мотив, в действие приводится регистровая система — с тем чтобы не порция увеличивалась — коктейля получилось бы слишком много, — а возрастала крепость напитка. Кроме того, в зависимости от длительности пьесы можно при желании изменять значение единицы, например, уменьшить его в сто раз — с тем чтобы получить напиток, вобравший в себя все гармонии, достигается это побочной регулировкой.
— Как сложно, — сказал Шик.
— Все управляется электрическими контактами и реле. Не буду вдаваться в детали, ты все в принципе знаешь. К тому же и на самом фортепьяно действительно можно играть.
— Замечательно, — сказал Шик.
— Единственная неприятность, — сказал Колен, — сильная педаль для сбивания яиц. Надо было сделать специальную систему сцепления, потому что, когда играешь пассаж слишком «hot», в коктейль попадают кусочки яичницы и его трудно глотать. Я это усовершенствую. Пока же приходится быть внимательным. При нижнем соль получаются сливки.
— Я сделаю себе коктейль из «Loveless Love», — сказал Шик. — Это будет потрясно.
— Пока что он в мастерской, под которую я отвел чулан, — сказал Колен, — ведь предохранительные плиты еще не привинчены. Так что пошли туда. Я настрою его на два коктейля граммов по двести, для начала.
Шик сел за пианино. В конце пьесы часть панели перед ним с сухим стуком откинулась, и появилась шеренга стаканов. Два из них были наполнены до краев аппетитной бурдой.
— Я было испугался, — сказал Колен. — В один момент ты взял фальшивую ноту. К счастью, ты остался в той же тональности.
— Что, и гармония учитывается? — спросил Шик.
— Не полностью, — сказал Колен. — Это было бы слишком сложно. Но взаимосвязь некоторая есть. Пей, и пойдем к столу.
II
— Пирог просто замечателен, — сказал Шик. — Кто тебя надоумил его приготовить?
— Идея эта пришла в голову Николасу, — сказал Колен. — Есть, правильнее сказать — был угорь, который каждый день появлялся у него в умывальнике вместе с холодной водопроводной водой.
— Забавно, — сказал Шик. — С чего бы это?
— Он высовывал голову и выдавливал, сжимая его зубами, из тюбика зубную пасту. Николас пользуется только американской ананасной пастой, она, вероятно, была для угря большим искушением.
— А как удалось его поймать? — спросил Шик.
— Вместо тюбика Николас положил целый ананас. Когда угорь лакомился пастой, он, проглотив ее, убирался восвояси; все, однако, оказалось не так просто, когда вместо пасты он схватил ананас: чем сильнее он дергал добычу, тем глубже увязали его зубы. Николас…
Колен остановился.
— Что Николас? — сказал Шик.
— Не знаю, стоит ли говорить, это может отбить тебе аппетит.
— Говори, — сказал Шик, — у меня его почти не осталось.
— Именно в этот момент и вошел Николас, лезвием бритвы он отсек угрю голову. Затем открыл кран, и появилась остальная часть.
— Это все? — спросил Шик. — Дай-ка мне еще пирога. Надеюсь, что в трубах поселилась целая семейка.
— Чтобы выяснить это, Николас положил теперь малиновую пасту… — сказал Колен. — Но эта Ализа, с которой ты говорил…
— Сейчас я тебе все объясню, — сказал Шик. — Я встретил ее на лекции Жан-Соля. Мы оба лежали на животе под эстрадой, так и познакомились.
— Какая она?
— Я не способен ее описать, — сказал Шик. — OKI прелестна.
— А!.. — сказал Колен.
Вернулся Николас, он нес индейку.
— Садитесь с нами, Николас, — предложил Колен. — В общем-то, как сказал Шик, вы здесь почти что член семьи.
— Если Месье не сочтет это неуместным, я займусь сначала мышами, — сказал Николас. — Я вернусь, индейка разделана… Соус вот тут…
— Посмотри, — сказал Колен. — Соус из мангового ликера и джина встряпан в ломтики рулета из плетеной телятины. Когда нажимаешь сверху, он вытекает струйками.
— Превосходно! — сказал Шик.
— Ты не мог бы обрисовать мне в общих чертах, каким именно способом ты воспользовался, чтобы завязать с ней отношения?.. — продолжал Колен.
— Да… — сказал Шик, — я спросил у нее, любит ли она Жан-Соля Партра, она ответила, что собирает его произведения… Тогда я сказал: «Я тоже…» И каждый раз, когда я говорил что-нибудь, она отвечала: «Я тоже…» — и наоборот… Наконец, только для того чтобы поставить экзистенциалистский эксперимент, я сказал ей: «Я вас очень люблю», и она сказала: «О!»
— Эксперимент провалился, — констатировал Колен.
— Да, — сказал Шик. — Но она все-таки не ушла. Тогда я сказал: «Мне сюда», а она сказала: «А мне — нет» и затем добавила: «Мне сюда».
— Необыкновенно, — согласился Колен.
— Тогда я сказал: «Мне тоже», — продолжал Шик. — И я был всюду, где была она…
— И чем все кончилось? — спросил Колен.
— Ну!.. — протянул Шик. — Пришло время ложиться в постель…
Колен поперхнулся и, чтобы прийти в себя, ему пришлось проглотить пол-литра бургундского.
— Завтра мы с ней идем на каток, — сообщил Шик. — Завтра воскресенье. Пойдешь с нами? Мы договорились пойти утром, по утрам меньше народа. Каток наводит на меня тоску, ведь я плохо катаюсь на коньках, зато мы сможем поговорить там о Партре.
— Я приду, — обещал Колен. — И возьму с собой Николаса… Может быть, у него есть еще племянницы.
III
Колен вышел из вагона метро и поднялся по эскалатору. Он вынырнул незнамо где и, чтобы сориентироваться, обогнул станцию. При помощи носового платка из желтого шелка определил направление ветра, и тут же подхваченный с платка ветром цвет осел на большое здание неправильной формы, которое из-за этого стало похоже на каток «Молитор».
К нему каток обернулся боком — тем, где размещался зимний бассейн. Колен прошел мимо и через боковую стену проник в этот окаменевший организм, включившись на новенького в парную игру, отбиваемую застекленными, с медными поперечинами створками дверей. Он протянул свой абонемент, который подмигнул контролеру двумя уже пробитыми отверстиями. Тот ответил улыбкой сообщника, но тем не менее сделал третью пробоину в оранжевой визитной карточке, и она ослепла. Колен безо всяких угрызений совести засунул ее обратно в бумажно-хлопчатый кожник и свернул налево, в покрытый прорезиненным ковриком коридор, куда выходили шеренги кабинок. На первом этаже мест уже не было, и поэтому он отправился по бетонной лестнице наверх. Навстречу ему попадались, как на подбор, сплошные дылды — ну да, ведь водружены они были на вертикальные металлические лезвия; несмотря на всю сложность подобной затеи, они изо всех сил старались сохранить ужимки и прыжки своей обычной походки. Человек в белом свитере открыл ему кабинку, получил чаевые, которые он, поскольку выглядел лжецом, использовал как харчевые, и покинул его в этой монастырской тюрьме, небрежно набросав мелом инициалы клиента на черном прямоугольнике, специально для этого установленном внутри. Колен отметил, что у человека была голова не человека, а осла, непонятно было, почему этого архаровца направили работать на каток, а не в бассейн.
Над дорожкой овалом поднимался гул, рассеянные повсюду громкоговорители передавали музыку, что придавало шуму особую сложность. Шарканье конькобежцев еще не достигло звукового уровня часа пик, когда оно являло аналогию шуму шагов целого полка по утопающей в грязи мостовой. Колен поискал глазами Шика и Ализу, но они еще на льду не появились. Николас должен был присоединиться к нему позже: у него были дела на кухне, где он готовил дневную трапезу.
Колен развязал шнурки туфель и заметил, что подошвы слиняли. Он вытащил было из кармана рулон изоленты, но оказалось, что ее осталось слишком мало. Пришлось положить туфли в лужицу, которая образовалась под цементной скамьей, и, чтобы кожа отросла вновь, полить их концентрированным удобрением. Он натянул пару шерстяных носков в широкую желтую и фиолетовую полоску, надел конькобежные ботинки. Лезвия его коньков спереди раздваивались, это позволяло легче менять направление движения.
Он вышел, спустился этажом ниже, слегка заламывая ноги на коврике из перфорированной резины, которой были устланы бетонированные коридоры. В тот самый миг, когда он отважился ступить на ледяную дорожку, ему, чтобы избежать падения, пришлось отпрянуть и спешно подняться вверх на пару-другую деревянных стуйбнек: какая-то фигурантка в самом конце замечательной галочки уронила большое яйцо, которое разбилось вдребезги у самых ног Колена.
Пока служки-чистильщики сгребали разлетевшиеся во все стороны осколки. Колен заметил Шика и Ализу — они подходили к дорожке с противоположной стороны. Он подал им знак, но они его не заметили; тогда он устремился поперек катка к ним навстречу, но не учел при этом общего вращательного движения. Это привело к быстрому возникновению вокруг него весьма значительной груды протестантов, на которую ежесекундно громоздились все новые и новые люди; перед тем как рухнуть на первых падших, они отчаянно размахивали в воздухе руками, ногами, плечами и всем остальным. Солнце растопило поверхность льда, и потому под весьма немалой кучей малой раздавался плеск.
Вскоре в этой куче очутилось уже девять десятых катавшихся, и вся дорожка осталась в почти полном распоряжении Шика и Ализы. Они приблизились к копошащейся массе, и Шик, узнав Колена по раздвоенным лезвиям коньков, схватил его за лодыжки и выдернул наружу. Они пожали друг другу руки. Шик представил Ализу, и Колен расположился от нее слева — справа уже находился Шик.
Откатившись к краю катка, они расположились так, чтобы оставить место служкам-чистильщикам, которые, отчаявшись найти среди горы жертв что-либо отличное от не представляющих никакого интереса лоскутьев распавшихся личностей, вооружились скребками, дабы целокупно удалить всех лежачих, и прорвались к яме для отбросов, распевая гимн «Молитора», сочиненный Вайяном Кутюрье в 1709 году; начинался гимн словами:
Господа и дамы,
Очистите (пожалуйста)
Дорожку,
Чтобы мы могли
Потом ее очистить…
Все это было прошпиговано воплями клаксонов, призванными поддержать в глубине наиболее закаленных душ дрожь неукротимого ужаса.
Все выстоявшие конькобежцы аплодировали этой инициативе, и люк над компанией захлопнулся. Шик, Ализа и Колен вознесли короткую молитву и вернулись к катанию.
Колен разглядывал Ализу. По странной случайности одета она была в белый свитер и желтую юбку. На ней были двухцветные, белые с желтым ботинки и хоккейные коньки. Ниже чулков из дымчатого шелка виднелись короткие белые носочки, подвернутые вровень с очень сильно декольтированной обувью, зашнурованной трижды обвивавшей лодыжку нитью белого хлопка. Кроме того, она обладала еще шелковым шейным платком ярко-зеленого цвета и светлыми, необычайно густыми волосами, которые располагались по сторонам от лица сплошной, чрезвычайно завитой массой. Смотрела она посредством широко раскрытых голубых глаз, объем ее ограничивала светлая золотистая кожа. Она была обладательницей округлых рук и икр, тонкой талии и столь хорошо обрисованного бюста, что можно было подумать, будто это фотография.
Колен уставился в другую сторону, он хотел восстановить равновесие. Добившись .этого, он опустил глаза и спросил Шика, все ли благополучно с пирогом из угря.
— Не говори мне об этом, — сказал Шик. — Я удил у себя в умывальнике всю ночь — надеялся поймать хотя бы одного, но из крана шел косяк форели.
— Николас, конечно же, сумеет приготовить кое-что и из нее! — заявил Колен. — У вас, — продолжал он, обращаясь уже к Ализе, — фантастически талантливый дядя.
— Он — гордость всей семьи, — сказала Ализа. — Моя мать безутешна, она вышла замуж всего-навсего за преподавателя математики, — и это в то время, как ее брат столь блестяще преуспел в жизни!
— Ваш отец — преподаватель математики?
— Да, он преподает в Коллеж де Франс и является членом Академии… или еще чего-то в этом роде… — сказала Ализа, — это так плачевно… в тридцать восемь-то лет. Ему следовало бы поднапрячься. К счастью, существует дядя Николас.
— Не должен ли он сейчас подойти? — спросил Шик.
От светлых волос Ализы поднимался восхитительный запах. Колен слегка отодвинулся.
— Думаю, он чуть запоздает. Он задумал что-то… Может, вы пообедаете сегодня у меня?.. Увидим, что он придумал…
— Хорошо, — сказал Шик. — Но если ты думаешь, что я вот так просто возьму и приму твое предложение, то у тебя совершенно превратные представления о мире. Тебе нужно найти четвертую. Я не пущу Ализу к тебе, я этого не хочу.
— О!.. — запротестовал Колен. — Только послушайте!
Но ответа он не услышал, ибо некий более чем долговязый тип, который уже минут пять демонстрировал всем свою скорость, именно в этот миг проскочил, согнувшись в три погибели и вытянувшись во всю длину, между ногами Колена, и произведенный им воздушный поток подбросил Колена на несколько метров над землей. Он успел ухватиться за перила галереи второго этажа, подтянулся на руках, но упал обратно, рядом с Шиком и Ализой, свалившись не на ту сторону.
— Нужно запрещать бегать так быстро, — сказал Колен.
И тут же перекрестился, поскольку долговязый конькобежец в этот миг разбился о стену ресторана с противоположной стороны дорожки, да так там и остался, налипнув на стену, как медуза из папье-маше, разодранная жестоким ребенком.
Служки-чистильщики вновь принялись за свое дело, один из них установил на месте инцидента ледяной крест.
Пока крест таял, распорядитель ставил записи церковной музыки.
Затем все пришло в норму. Шик, Ализа и Колен кружили по-прежнему.
IV
— Вон Николас! — воскликнула Ализа.
— А вот Изида! — сказал Колен.
Николас только что появился на контроле, а Изида — на дорожке. Первый направился на верхний этаж, вторая — к Шику, Колену и Ализе.
— Добрый день, Изида, — поклонился Колен. Разрешите представить вам Ализу. Ализа, это Изида. Шика вы знаете.
Пожатия рук, и Шик воспользовался этим, чтобы умчаться с Ализой, предоставив Изиде под руку с Коленом катиться следом.
— Рада вас видеть, — сказала Изида.
Колен тоже был рад ее видеть. Изида в свои восемнадцать успела вооружиться каштановыми волосами, белым свитером и желтой юбкой с кисло-зеленым шейным платком, белыми с желтым ботинками и солнечными очками. Она была прелестна. Но Колен хорошо знал ее родителей.
— На следующей неделе у нас утренник, — сообщила Изида. — День рождения Дюпона.
— Кто это, Дюпон?
— Мой пудель. Поэтому я приглашаю всех друзей. Вы придете? К четырем часам…
— Конечно, — ответил Колен. — Охотно.
— Попросите прийти и ваших друзей, — сказала Изида.
— Шика и Ализу?
— Да, они такие милые… Итак, до следующего воскресенья!
— Вы уже уходите? — спросил Колен.
— Да, я никогда здесь особо не задерживаюсь. Уже десять часов, как я здесь, пора уже…
— Но сейчас всего лишь одиннадцать! — сказал Колен.
— Я была в баре!.. До свиданья!..
V
Колен быстро шагал по светлым улицам. Он вдыхал сухой и свежий ветер, а под его ногами лужицы, покрытые потрескавшимся льдом, сплющивались и потрескивали.
Люди прятали подбородки кто куда мог: в воротники пальто, в шарфы, в муфты, он даже увидел человека, который использовал для этого проволочную клетку для птиц; сопротивляясь, ее дверца на пружинках изо всех сил упиралась ему в лоб.
— Завтра я иду к фон Тызюмам, — думал Колен.
Это были родители Изиды.
— Сегодня вечером я обедаю с Шиком…
— Пойду к себе приготовить все на завтра.
Он шагнул с тротуара, стараясь не наступить на зебру перехода, которая вдруг показалась ему тигром.
— Если я смогу сделать двадцать шагов, не наступив на нее, — сказал Колен, — завтра на носу у меня не вскочит прыщик…
Это ни о чем не говорит, — продолжал он, отдавив всем своим весом девятую полосу, — это глупо, все это — шутки. Все равно у меня не будет прыщика.
Он нагнулся сорвать голубую с розовым орхидею, которую мороз выгнал из-под земли. Она пахла так же, как волосы Ализы.
— Завтра я увижу Ализу…
От этой мысли надо было избавиться. Ализа по полному праву принадлежала Шику.
— Я, конечно, найду завтра девушку…
Но мысли Колена задержались на Ализе.
— Неужели они в самом деле говорят о Жан-Соле Партре, когда бывают наедине!..
Может быть, было бы лучше не думать о том, что они делают, оставшись наедине.
— Сколько статей написал Жан-Соль Партр за последний год?
По крайней мере, он не успел бы их сосчитать по пути домой.
— Что приготовит сегодня Николас?..
Если поразмыслить, в сходстве между Ализой и Николасом не было ничего сверхъестественного, они ведь как-никак родственники. Но это вновь мягко подтолкнуло его мысли к запретной теме.
— Что, говорю я, приготовит сегодня Николас?
— Я не знаю, что приготовит сегодня Николас, который похож на Ализу…
Николас на одиннадцать лет старше Ализы. Значит, ему двадцать девять. Он необычайно талантливый кулинар. Он приготовит фрикандо.
Колен был уже недалеко от дома.
— В цветочных магазинах никогда не бывает железных решеток. Никто не пытается украсть цветы.
Естественно. Он сорвал оранжево-серую орхидею, ее нежный венчик согнулся. Пестрая, она блестела.
— Она того же цвета, что и мышь с черными усами… Вот я и пришел.
Колен поднялся по лестнице из одетого шерстью камня. Вставил маленький золотой ключик в замочную скважину двери из посеребренного стекла.
— Ко мне, мои верные слуги!.. Я вернулся!
Он сбросил плащ на стул и отправился к Николасу.
VI
— Николас, вы приготовите к вечеру фрикандо? — спросил Колен.
— Помилуйте, — сказал Николас. — Месье не предупредил меня. У меня другие планы.
— Почему, холера дьяволу в зад, — сказал Колен, — вы постоянно продолжаете обращаться ко мне в третьем лице?
— Если Месье позволит мне привести ему мои доводы, я скажу, что известная фамильярность допустима, только когда взаимно сохраняется некоторая дистанция, что в данном случае не имеет места.
— Вы высокомерны, Николас, — сказал Колен.
— Я горжусь своим положением. Месье, — сказал Николас, — и вы не можете меня в этом упрекать.
— Конечно, — сказал Колен. — Но мне хотелось бы видеть вас не таким отчужденным.
— Я испытываю к Месье искреннюю, хотя и скрытую, привязанность, — сказал Николас.
— Я горд и счастлив, Николас, и отвечаю вам тем же. Итак, что вы приготовите сегодня?
— Я еще раз последую традиции Гуффе и приготовлю на сей раз островного колбасенника под мускатным портвейном.
— А это возможно? — сказал Колен.
— Следующим образом: «Возьмите колбасенника и, невзирая на все крики, обдерите его как липку, стараясь не повредить при этом кожу. Нашпигуйте колбасенника тонко нарезанными лапками омаров, с размаху припущенными в достаточно разогретое масло. Сбросьте на лед в легком чугунке. Поднимите пары, красиво расположите под ними кружочки тушеного телячьего зоба с рисом, обманите колбасенника. Когда он испустит „фа» нижней октавы, добавьте соль, быстро снимите его с огня и залейте портвейном высшего качества. Перемешайте платиновым шпателем. Приготовьте форму; чтобы она не заржавела, смажьте ее маслом. Перед подачей на стол добавьте в подливку пакетик гидрата окиси лития и кварту парногй молока. Обложите матовым рисом, подавайте на стол и сматывайтесь".
— Обалдеть, — сказал Колен. — Гуффе был великим человеком. Скажите, Николас, не вскочит ли у меня завтра на носу прыщик?
Николас исследовал носище Колена и пришел к отрицательному выводу.
— И, пока я здесь, не умеете ли вы танцевать косячок?
— В нем я остановился на разболтанном стиле а ля казачок и на загорской манере, укоренившейся в последнем семестре в Нейи, — сказал Николас, — так что я не обладаю в косячке глубокими познаниями, а освоил лишь его начатки.
— Как вам кажется, — спросил Колен, — можно овладеть необходимой техникой за один сеанс?
— Полагаю, что да, — сказал Николас. — В сущности, это вовсе не сложно. Надо только избегать грубых ошибок и погрешностей вкуса. В частности, не нужно танцевать косячок в ритме буги-вуги.
— Это будет ошибкой?
— Нет, погрешностью вкуса.
Николас положил на стол грейпфрут, который он ощипывал во время этого разговора, и вымыл руки холодной водой.
— Вы очень заняты? — спросил Колен.
— Нет, Месье, — сказал Николас, — моя кухня на ходу.
— В таком случае, вы меня обяжете, обучив началам косячка, — сказал Колен. — Пойдемте в гостиную, я поставлю пластинку.
— Рекомендую Месье оранжево-блюзовую аранжировку в стиле «Хлои» в обработке Дюка Эллингтона или же «Концерт для Джонни Ходжеса», — подсказал Николас. — То, что за океаном называют moody или sultry tune.
VII
— Основой косячка, — сказал Николас, — как, без сомнения, известно Месье, является произведение интерференции двумя одушевленными строго синхронными источниками колебательного движения.
— Я и не подозревал, — сказал Колен, — что здесь потребуются элементы столь неэлементарной физики.
— В данном случае, — сказал Николас, — партнер и партнерша держатся на весьма малом расстоянии друг от друга и приводят свои тела в волнообразное движение, следуя ритму музыки.
— Да? — забеспокоился Колен.
— Таким образом возникает, — сказал Николас, — система стоячих волн, представляющая, так же как в акустике, узлы и пучности, это немало способствует созданию особой атмосферы в танцевальном зале.
— Несомненно… — пробормотал Колен.
— Профессионалам косячка, — продолжал Николас, — иногда удается получить фокусы паразитных волн, приводя в синхронное колебание по отдельности разные части своего тела. Я не буду разглагольствовать, а просто постараюсь показать Месье, как это делается.
Колен выбрал «Хлою», как ему и рекомендовал Николас, и установил ее на плате проигрывателя. Он аккуратно опустил кончик иглы на дно первой бороздки и уставился на входящего в вибрацию Николаса.
VIII
— У Месье вот-вот получится! — сказал Николас. — Еще одно усилие.
— Но почему, — спросил, весь в поту, Колен, — берется медленный мотив? Так намного труднее.
— К этому есть основания, — сказал Николас. — В принципе партнер и партнерша держатся на среднем расстоянии друг от друга. При медленном мотиве можно так отрегулировать колебания, чтобы неподвижный фокус находился на уровне центра тяжести партнеров; голова и ноги тогда подвижны. Это результат теоретических построений. Случается, и это прискорбно, что не очень аккуратные люди танцуют косячок на негритянский манер, в быстром темпе.
— Что это означает? — спросил Колен.
— Это означает, что у них имеется подвижный фокус в ногах, другой — в районе головы и, к сожалению, подвижный промежуток на высоте бедер; неподвижными точками, или как бы шарнирами, являются при этом грудная клетка и колени.
Колен покраснел.
— Я понял, — сказал он.
— В буги, — заключил Николас, — результат оказывается, скажем прямо, тем более непристойным, что мотив неотвязен.
Колен пребывал в задумчивости.
— Где вы изучали косячок? — спросил он у Николаса.
— Меня ему обучила племянница… — сказал Николас. — Ну а общую теорию косячка я усвоил в процессе бесед с моим зятем. Он — член Академии, как Месье, без сомнения, знает, и ему было не очень трудно ухватить метод. Он мне даже признался, что сделал это девятнадцать лет тому назад…
— Вашей племяннице восемнадцать? — спросил Колен.
— И три месяца… — подправил Николас. — Если у Месье нет более во мне необходимости, я вернусь на кухню.
— Идите, Николас, и спасибо, — сказал Колен, снимая кончившуюся пластинку.
IX
— Надену бежевый костюм, и голубую рубашку, красно-бежевый галстук, и ботинки из замши в дырочку, и бежево-красные носки.
— А сначала ополоснусь, и побреюсь, и осмотрюсь. И пойду на кухню к Николасу.
— Николас, не хотите ли пойти со мной на танцы?
— Помилуйте, — сказал Николас, — если Месье на этом настаивает, я пойду, но в противном случае я был бы счастлив уладить кое-какие свои дела, срочность которых делает их настоятельными.
— Наверное, нескромно, Николас, спрашивать вас о подробностях?
— Я, — сказал Николас, — состою президентом Философского Кружка Прислуги округа и, следовательно, подлежу постоянному присутствию на его собраниях.
— Я не осмеливаюсь, Николас, спрашивать вас о теме сегодняшнего собрания…
— Сегодня речь будет идти о завербованности. Установлена параллель между завербованностью иди ангажированностью в смысле философских теорий Жан-Соля Партра, завербованностью или добровольным поступлением (быть может, и на сверхсрочную службу) в колониальные войска и завербованностью или наймом частными лицами так называемого персонала для дома.
— Как раз это интересует Шика! — сказал Колен.
— Весьма прискорбно, — сказал Николас, — но устав Кружка очень строг. Месье Шик не может быть допущен. Только обслуживающий дома персонал…
— Почему, Николас, — спросил Колен, — всегда говорят так безлично: «персонал»?
— Месье, без сомнения, заметил, — сказал Николас, — что если «мужчина для дома» остается еще весьма бесцветным выражением, то «женщина для дома» принимает значение по меньшей мере вызывающее.
— Вы правы, Николас. Как вы думаете, не удастся ли мне сегодня встретить родственную душу… сестру, так сказать?.. Мне бы хотелось родственную душу типа вашей племянницы…
— Месье зря думает о моей племяннице, — сказал Николас, — ведь последние события показывают, что Месье Шик сделал свой выбор первым.
— Но, Николас, — сказал Колен, — я так хочу быть влюбленным…
Легкий пар вырвался из носика чайника, и Николас пошел открывать. Привратник принес два письма.
— Есть почта? — спросил Колен.
— Виноват, Месье, — сказал Николас, — но оба письма для меня. Месье ждет новостей?
— Я хотел бы, чтобы мне написала юная девушка, — сказал Колен. — Я бы ее очень полюбил.
— Уже полдень, — заключил Николас. — Не хочет ли Месье позавтракать? Могу предложить толченый бычий хвост и чашу благовонного пунша с гренками, намазанными анчоусным маслом.
— Николас, почему Шик отказывается обедать у меня с вашей племянницей до тех пор, пока я не приглашу другую девушку?
— Месье простит меня, — сказал Николас, — но я бы поступил точно так же. Месье, вне всякого сомнения, — весьма красивый молодой человек.
— Николас, — сказал Колен, — если сегодня вечером я всерьез не влюблюсь, я… я начну собирать произведения герцогини де Бонвуар, чтобы подшутить над моим другом Шиком.