XL
— Плохи дела? — не оборачиваясь, спросил Николас, пока машина не тронулась.
Хлоя по-прежнему плакала, уткнувшись в белый мех, а у Колена был вид мертвеца. Запах тротуара становился все сильнее и сильнее. Пары эфира наполняли улицу.
— Трогай, — сказал Колен.
— Что с ней? — спросил Николас.
— Ох! Хуже и быть не может! — сказал Колен.
Он тут же сообразил, что сказал, и бросил взгляд на Хлою. В этот момент он так ее любил, что готов был убить себя за свою неосторожность.
Хлоя, съежившись в уголке, кусала себе кулаки. Блестящие волосы упали ей на лицо, и она топтала свою меховую шапочку. Она плакала изо всех сил, как младенец, но беззвучно.
— Прости меня, Хлоя, — сказал Колен. — Я изверг.
Он придвинулся к ней и притянул ее к себе. Он целовал ее жалкие, обезумевшие глаза и чувствовал, как сердце у него в груди билось медленными, глухими ударами.
— Тебя вылечат, — сказал он. — Я хотел сказать, что хуже и быть не может, чем видеть тебя больной, какой бы ни была болезнь…
— Я боюсь… — сказала Хлоя. — Он наверняка предложит операцию.
— Нет, — сказал Колен, — какая операция, ты поправишься.
— Что с ней? — спросил Николас. — Я могу чем-нибудь помочь?
У него тоже был очень несчастный вид. Обычное его холодное высокомерие сильно подтаяло.
— Хлоя, — сказал Колен, — успокойся.
— Конечно, — сказал Николас. — Она поправится со дня на день.
— Это кувшинка, — сказал Колен. — Где она могла ее подцепить?
— У нее кувшинка? — недоверчиво переспросил Николас.
— В правом легком, — сказал Колен. — Сперва профессор думал, что это всего-навсего какое-то животное. Но это кувшинка. Она хорошо видна на экране. Довольно большая, но ведь и с ней можно справиться.
— Конечно, — сказал Николас.
— Вы не можете себе представить, что это такое, — всхлипнула Хлоя. — Так больно, когда она шевелится!
— Не плачьте, — сказал Николас. — Слезами здесь не поможешь, вы только устанете.
Машина тронулась. Николас медленно вел ее сквозь путаницу зданий. Мало-помалу солнце скрылось за деревьями, а ветер посвежел.
— Доктор хочет, чтобы она уехала в горы, — сказал Колен. — Он утверждает, что холод убьет эту мерзость…
— Она подцепила ее в дороге, — сказал Николас. — Там была уйма подобных гадостей.
— Кроме того, вокруг нее все время должны быть цветы, — добавил Колен, — надо запугать кувшинку…
— Зачем? — спросил Николас.
— Если она зацветет, — объяснил Колен, — там появятся и другие. Но мы не дадим ей зацвести.
— Режим только в этом и состоит? — спросил Николас.
— Не только, — сказал Колен.
— А в чем еще?
Колен не знал, что ответить. Он видел, как рядом с ним плачет Хлоя, и ненавидел ту пытку, которой должен был ее подвергнуть.
— Нельзя, чтобы она пила… — сказал он.
— Что?.. — спросил Николас. — Ничего?
— Ничего, — сказал Колен.
— Совсем ничего?!
— Две ложки в день… — пробормотал Колен.
— Две ложки!.. — сказал Николас.
Он ничего не добавил и уставился на дорогу прямо перед собой.
XLI
Ализа дважды нажала на кнопку звонка и подождала. Входная дверь показалась ей уже, чем обычно. Ковер выглядел блеклым, истончившимся. Открыл Николас.
— Привет!.. — сказал он. — Ты пришла их повидать?
— Да, — сказала Ализа. — Они дома?
— Да, — сказал Николас, — заходи, Хлоя дома.
Он закрыл за ней дверь. Ализа изучала ковер.
— Здесь не так светло, как раньше, — сказала она. — С чего бы это?
— Не знаю, — сказал Николас.
— Странно, — сказала Ализа. — А не висела ли здесь картина?
— Я уж и не помню, — сказал Николас.
Дрожащей рукой он пригладил волосы.
— Действительно, — сказал он, — такое впечатление, что сама обстановка уже не та.
— Так и есть, — сказала Ализа.
Она пришла в отлично сшитом коричневом английском костюме, с букетом нарциссов в руках.
— А ты в хорошей форме, — сказал Николас. — Все в порядке?
— Да, — сказала Ализа, — все в порядке. Как видишь, Шик преподнес мне костюм…
— Он тебе очень идет, — сказал Николас.
— Мне повезло, — сказала Ализа, — у герцогини де Бонвуар в точности те же размеры, что и у меня. Он подержанный. Шик хотел заполучить автограф, который был в одном из карманов, вот он его и купил. Она посмотрела на Николаса и добавила:
— Ты неважно выглядишь.
— Н-да! — сказал Николас. — Не знаю. У меня такое впечатление, будто я постарел.
— Покажи-ка паспорт, — сказала Ализа.
Николас пошарил у себя в заднем кармане.
— Вот, — сказал он.
Ализа открыла паспорт и побледнела.
— Сколько тебе было лет? — тихо спросила она.
— Двадцать девять… — сказал Николас.
— Посмотри…
Он посчитал. Выходило тридцать пять.
— Не понимаю… — сказал он.
— Должно быть, ошибка, — сказала Ализа. — Тебе ни за что не дашь больше двадцати девяти.
— Я выглядел на двадцать один, — сказал Николас.
— Все, конечно, уладится, — сказала Ализа.
— Я люблю твои волосы, — сказал Николас. — Иди, навести Хлою.
— В чем же дело? — задумчиво сказала Ализа.
— Ох! — сказал Николас. — Это все из-за болезни. Она всех нас потрясла. Все уладится, и я помолодею.
Хлоя лежала на кровати в пижаме из сиреневого шелка и длинном домашнем халате из стеганого атласа спокойного оранжево-бежевого оттенка. Вокруг стояло много цветов, главным образом орхидеи и розы, хотя были там и гортензии, гвоздики, камелии, длинные ветки цветущего персикового и миндального дерева, охапки жасмина. Сквозь янтарь ее обнаженной груди справа четко вырисовывался большой голубой венчик. Скулы Хлои порозовели, сухие глаза блестели, легкие наэлектризованные волосы походили на шелковые нити.
— Ты простудишься! — сказала Ализа. — Укройся!
— Нет, — пробормотала Хлоя. — Так надо, таков режим.
— Какие прекрасные цветы! — сказала Ализа. — Этак, пожалуй, Колен скоро совсем разорится, — весело добавила она, чтобы рассмешить Хлою.
— Да, — пробормотала Хлоя.
Она жалко улыбнулась.
— Он ищет работу, — добавила она едва слышно. — Потому-то его здесь и нет.
— Почему ты говоришь так тихо? — спросила Ализа.
— Я хочу пить, — выдохнула Хлоя.
— Ты в самом деле выпиваешь всего две ложки в день? — сказала Ализа.
— Да… — вздохнула Хлоя.
Ализа наклонилась и поцеловала ее.
— Ничего, скоро поправишься.
— Да, — сказала Хлоя. — Завтра Николас увозит меня на машине.
— А Колен? — спросила Ализа.
— Он останется, — сказала Хлоя. — Нужно, чтобы он работал. Бедный мой Колен!.. У него больше нет дублезвонов…
— Почему? — спросила Ализа.
— Цветы… — сказала Хлоя.
— Она растет? — пробормотала Ализа.
— Кувшинка? — сказала Хлоя совсем тихо. — Нет, кажется, ее скоро не станет.
— Ну вот видишь! Ты довольна?
— Да, — сказала Хлоя. — Но до чего я хочу пить…
— Почему ты не зажигаешь свет? — спросила Ализа. — Здесь так темно.
— Уже давно, — сказала Хлоя. — Очень давно. И ничего не сделать. Попробуй.
Ализа поколдовала над выключателем, и вокруг лампы обрисовался легкий ореол.
— Лампы угасают, — сказала Хлоя. — И стены суживаются. И окна тоже.
— В самом деле? — спросила Ализа.
— Посмотри…
От большого застекленного проема, который проходил ранее по всей ширине стены, осталось лишь два длинных, закругленных на концах прямоугольника. В середине проема появилась перемычка, что-то вроде черенка, связывающего его края и загораживающего дорогу солнцу. Потолок нависал заметно ниже, а платформа, на которой покоилась кровать Колена и Хлои, почти сровнялась с полом.
— Как это может быть? — спросила Ализа.
— Не знаю… — сказала Хлоя. — Смотри, а вот и капелька света.
Появилась мышь с черными усами, она несла отбрасывавший яркие отблески кусочек плитки из кухонного коридора.
— Когда становится слишком темно, — объяснила Хлоя, — она мне их понемногу приносит.
И она приласкала зверушку, положившую свою добычу на ночной столик.
— Так мило с твоей стороны, что ты пришла меня навестить, — сказала Хлоя.
— Ты же знаешь, — сказала Ализа, — я тебя очень люблю.
— Знаю, — сказала Хлоя. — А как Шик?
— О! Как обычно, — сказала Ализа. — Видишь, он купил мне костюм.
— Очень красивый, — сказала Хлоя. — И очень тебе идет.
Она замолчала.
— Тебе плохо? — сказала Ализа. — Бедная моя.
Она наклонилась и погладила Хлою по щеке.
— Да, — простонала Хлоя. — Я так хочу пить…
— Понимаю, — сказала Ализа. — Если я тебя поцелую, твоя жажда уменьшится.
— Да, — сказала Хлоя.
Ализа наклонилась к ней.
— Ох! — вздохнула Хлоя. — Какие у тебя свежие губы…
Ализа улыбнулась. Ее глаза были влажны.
— Куда ты уезжаешь? — спросила она.
— Недалеко, — сказала Хлоя. — В горы.
Она повернулась на левый бок.
— Ты очень любишь Шика?
— Да, — сказала Ализа. — Но он больше любит свои книги.
— Не знаю, — сказала Хлоя. — Может быть, так и есть. Не будь я замужем за Коленом, мне бы хотелось, чтобы с ним жила ты.
Ализа снова поцеловала ее.
XLII
Шик вышел из магазина. Ничего интересного для него там не нашлось. Он шагал, разглядывая свои обутые в красно-коричневую кожу ноги, и удивился, когда увидел, что одна из них тянет его в одну сторону, а другая норовит увлечь в противоположном направлении. Он поразмышлял некоторое время, построил в уме биссектрису образовавшегося угла и устремился вдоль этой линии. И тут же его едва не задавило большое, толстое такси; своим спасением он был всецело обязан грациозному отскоку, в результате которого ему удалось приземлиться точно на ноги какому-то прохожему; тот смачно выругался и отправился в больницу лечиться.
Шик двинулся дальше, прямо перед ним возник книжный магазин, это была улица Джимми Нуна, и здание было выкрашено в белый цвет в подражание Эбони-Холлу Гуди Бедмана. Он толкнул дверь, та грубо возвратила ему пинок, и он, более не настаивая, вошел через витрину.
Книгопродавец мирно покуривал трубку, восседая на полном собрании сочинений Жюля Ромена, каковой именно для этого его и написал. Свою редкой красоты вересково-суглиняную трубку мира продавец набивал оливковыми листьями. Кроме того, под рукой у него стояла кювета, в которую он по первому позыву со вкусом и запахом извергал желток живота своего, влажное полотенце, чтобы освежать виски, и флакон душистой водки «Чичикофф», чтобы усиливать действие трубки.
Он поднял на Шика свой мертвенный зловонный взгляд.
— Что вам угодно? — спросил он.
— Посмотреть ваши книги, — ответил Шик.
— Ну так смотрите, — сказал продавец и нагнулся над кюветой, но тревога оказалась ложной.
Шик углубился в магазинчик. Здесь царила благоприятствовавшая открытиям атмосфера. Под ногами у него то и дело похрустывали какие-то насекомые. Пахло старой полукожей и дымом оливковых листьев, что в совокупности составляло довольно-таки омерзительный запах.
Книги были расставлены в алфавитном порядке, но торговец плохо знал алфавит, и Шик обнаружил угол Партра между Б и Т. Вооружившись лупой, он принялся изучать корешки и переплеты. На экземпляре «Голоса и Логоса», знаменитого критического обзора радиосводок погоды, ему сразу же удалось выявить интересный отпечаток пальца. Охваченный лихорадочным возбуждением, он вытащил из кармана маленькую коробочку, в которой, помимо мягкой кисточки, содержалась пыль для компостирования, и «Краткий Справочник Образцового Шпига» ублаженного Фуя. Сверяясь с извлеченной из бумажника инструкцией, Шик тщательно проделал все предписанные операции и, задыхаясь, остановился. Это был отпечаток левого указательного пальца Партра, который до сих пор удавалось обнаружить только на его старых трубках.
Прижимая к груди драгоценную находку, он вернулся к торговцу.
— Эта почем?
Книготорговец взглянул на книгу и хмыкнул.
— А! Разыскали-таки!..
— А что тут особенного? — спросил Шик с притворным удивлением.
— Ха!.. — заржал торговец, выпуская изо рта свою трубку, она упала в кювету и потухла.
Он грязно выругался, потирая себе руки от удовольствия, что не должен больше затягиваться этими отвратительными помоями.
— Я спрашиваю о книге… — настаивал Шик.
Сердце его стремилось вырваться наружу и с остервенением колотилось о прутья грудной клетки.
— А! Ну-ну… — сказал торговец, который, чуть ли не задохнувшись покатывался от хохота по полу. — А вы, однако, шутник!..
— Послушайте, — сказал растерянный Шик, — объясните…
— Пожалуйста, — сказал торговец. — Для того чтобы получить этот отпечаток, мне пришлось много раз подносить маэстро свою трубку мира и проявить изрядную ловкость рук, чтобы в последний момент подсунуть вместо нее книгу…
— Не стоит говорить об этом, — сказал Шик. — Раз вам все известно, сколько она стоит?
— Недорого, — сказал торговец, — но у меня есть и кое-что получше. Подождите.
Он встал, исчез позади полупереборки, которая разрезала магазинчик надвое, где-то порылся и появился вновь.
— Вот, — сказал он, швыряя на прилавок брюки.
— Что это? — пробормотал Шик с беспокойством.
Его охватило дивное возбуждение.
— Штаны Партра! — гордо провозгласил торговец.
— Не может быть! — воскликнул Шик в экстазе. — Как вам удалось?
— Сняты на его лекции, — объяснил торговец. — Он даже не заметил. Тут даже есть подпалины от трубки…
— Покупаю, — выпалил Шик.
— Что именно? — спросил продавец. — У меня ведь, знаете ли, есть еще кое-что…
Шик прижал руку к груди. Он не мог обуздать биение сердца и позволил ему немного закусить удила.
— Вот, — опять сказал продавец.
Это была трубка, на мундштуке которой Шик без труда распознал отпечатки зубов Партра.
— Сколько? — сказал Шик.
— Вам, вероятно, известно, — сказал книготорговец, — что в настоящее время маэстро готовит энциклопедию тошноты в двадцати томах с фотографиями; у меня будут рукописи…
— Но я никогда не смогу… — сказал сраженный Шик.
— Я-то тут при чем? — спросил торговец.
— Сколько за эти три вещи? — спросил Шик.
— Тысяча дублезвонов, — сказал продавец. — Это моя последняя цена. Вчера я отказался от двенадцати сотен, но больно уж у вас бережливый вид.
Шик вытащил бумажник. Он был страшно бледен.
XLIII
— Видишь, — сказал Колен, — скатерть мы уже не стелим.
— Ничего, — сказал Шик. — Не понимаю только, почему дерево такое жирное.
— Не знаю, — рассеянно сказал Колен. — Его уже, наверное, не отчистить. Жир все время просачивается изнутри.
— Ведь ковер раньше был шерстяным? — спросил Шик. — А этот выглядит как бумажный…
— Это все тот же, — сказал Колен. — Не мог он стать другим.
— Чудно, — сказал Шик. — Такое впечатление, что мир сжимается.
Николас принес маслянистый бульон, в котором плавали кубики гренок. Он налил полные тарелки.
— Что это такое, Николас? — спросил Шик.
— Кубацкий суп с мукой для прихлебки, — ответил Николас. — Знай наших!
— А, — сказал Шик, — вы отыскали рецепт у Гуффе?
— Подумайте-ка! — сказал Николас. — Это Нищеанский рецепт. Гуффе, тот хорош для снобарья. И, кроме того, для него нужно такое оборудование!..
— Но у вас-то ведь есть все, что нужно, — сказал Шик.
— Что? — сказал Николас. — Только газ и холодец, как у всех. Что вы себе воображаете?
— Да нет… Ничего! — сказал Шик.
Он заерзал на стуле. Он не знал, как продолжать разговор.
— Хочешь вина? — спросил Колен. — Теперь у меня в погребе только это. Очень недурное.
Шик протянул ему свой стакан.
— Три дня назад Ализа приходила навестить Хлою, — сказал Колен. — Я не смог с ней увидеться, а вчера Николас отвез Хлою в горы.
— Да, — сказал Шик. — Ализа мне говорила.
— Я получил письмо от профессора Лопатолопа, — сказал Колен. — Он требует кучу денег. По-моему, он очень способный человек.
У Колена болела голова. Ему хотелось, чтобы Шик говорил, рассказывал истории, все равно какие. Но Шик уставился на что-то за окном. Вдруг он вскочил и, вынимая из кармана метр, отправился измерять раму.
— Кажется, она изменяется, — сказал он.
— Как это? — равнодушно спросил Колен.
— Сужается, — сказал Шик, — да и комната тоже…
— Как? — сказал Колен. — Это же противоречит здравому смыслу…
Шик не ответил. Он вынул блокнот и карандаш и записал несколько чисел.
— Ты нашел работу? — спросил он.
— Нет… — сказал Колен. — Одно деловое свидание у меня завтра и одно на днях.
— Что за работу ты ищешь? — спросил Шик.
— Да все равно, — сказал Колен. — Только бы платили деньги. Цветы стоят очень дорого.
— Да, — сказал Шик.
— Ну а как твоя работа? — спросил Колен.
— Меня подменял один тип, — сказал Шик, — у меня была уйма дел…
— Никто не возражал? — спросил Колен.
— Да нет, все прошло нормально, он был вполне в курсе.
— Ну и? — спросил Колен.
— Когда я надумал вернуться, — объяснил Шик, — мне сказали, что этот парень прекрасно со всем справляется, но если я согласен, у них найдется для меня другое место. Только оно хуже оплачивается…
— Твой дядюшка больше не дает тебе денег, — сказал Колен.
Он даже не спрашивал. Это казалось ему очевидным.
— Мне их у него не попросить, — сказал Шик. — Он умер.
— Ты не говорил об этом…
— Это неинтересно, — пробормотал Шик.
Вернулся Николас с сальной сковородкой, на которой барахтались три чернявые сосиски.
— Ешьте их прямо так, — сказал он, — мне с ними не справиться. Стойкость невероятная! Я испробовал даже азотную кислоту, вот почему они такие черные, но и ее оказалось недостаточно.
Колен смог загарпунить вилкой одну из сосисок, и она искривилась в предсмертной конвульсии.
— Одну подцепил, — сказал он. — Попробуй ты, Шик!
— Я пробую, — сказал Шик, — но они слишком твердые.
И он оросил стол целой струей жира.
— Черт! — сказал он.
— Ничего, — сказал Николас. — Дереву это полезно.
Шику удалось управиться, а Николас оттащил третью сосиску.
— Не понимаю, что происходит, — сказал Шик. — Разве раньше такое бывало?
— Нет, — признался Колен. — Повсюду все меняется. Я ничего не могу поделать. Будто проказа. Это с тех пор, как у меня кончились дублезвоны.
— Совсем кончились? — спросил Шик.
— Почти… — ответил Колен. — Я заплатил вперед за горы и за цветы, мне ничего не жаль, только бы вызволить Хлою. Но после этого дела сами собой пошли вкривь и вкось.
Шик прикончил свою сосиску.
— Пошли, посмотрим кухонный коридор, — сказал Колен.
— Идем, — сказал Шик.
С каждой стороны сквозь оконные стекла виднелось тусклое солнце, бледное, усеянное большими черными пятнами, чуть более яркое в центре. Нескольким тощим пучкам лучей удавалось проникнуть в коридор, но наткнувшись на керамические плитки, такие сверкающие в былые времена, они разжижались и растекались, оставляя по себе длинные влажные следы. Стены пропахли подземельем. В углу мышь с черными усами возвела себе на высокой насыпи гнездо. Она больше не могла играть на полу с золотыми лучами, как когда-то. Теперь она свернулась клубочком в груде крохотных лоскутков и дрожала, ее длинные усы были клейкими от сырости. Какое-то время ей удавалось понемногу отскоблить плитки, чтобы они снова блестели, но для крохотных ее лапок работа эта была чрезмерна, и все, что ей оставалось, — это бессильно дрожать, забившись в свой угол.
— Что, батареи не греют? — спросил Шик, поднимая воротник куртки.
— Да как тебе сказать, — сказал Колен, — работают круглые сутки, но у них ничего не выходит. Отсюда все и пошло…
— Что за шуточки, — сказал Шик. — Надо вызвать архитектора…
— Он уже приходил, — сказал Колен. — И с тех пор болен.
— Мда! — сказал Шик. — Надеюсь, это пройдет.
— Вряд ли, — сказал Колен. — Пошли, надо кончать с Николасом завтрак.
Они прошли на кухню. Здесь тоже стало меньше места. Николас, сидя перед покрытым белым лаком столом, рассеянно ел и читал книгу.
— Послушай, Николас… — сказал Колен.
— Да, — сказал Николас. — Я как раз собирался принести вам десерт.
— Дело не в этом, — сказал Колен. — Съедим его здесь. Дело в другом. Николас, ты не против, чтобы я выставил тебя за дверь?
— Против, — сказал Николас.
— А зря, — сказал Колен. — Здесь ты дряхлеешь. За неделю ты постарел на десять лет.
— На семь, — поправил Николас.
— Я не хочу видеть, как ты опускаешься. Ты здесь ни при чем. На тебя давит атмосфера дома.
— Но ты-то сам, — сказал Николас, — на тебя же это ведь не действует?
— Я — дело другое, — сказал Колен. — Я должен вылечить Хлою, а все остальное мне безразлично, поэтому ничто меня и не берет. Как там твой кружок?
— Я больше туда не хожу… — сказал Николас.
— Я не хочу, чтобы это продолжалось, — повторяя Колен. — Фон Тызюмы ищут повара, и я порекомендовал им тебя. Я хочу услышать, согласен ли ты.
— Нет, — сказал Николас.
— Ну и ладно, — сказал Колен, — тем не менее ты к ним пойдешь.
— Это подло с твоей стороны, — сказал Николас. — Выходит, я удираю, как крыса.
— Ничего подобного, — сказал Колен. — Так надо. Ты прекрасно знаешь, как трудно мне это сделать…
— Прекрасно знаю, — сказал Николас и, закрыв книгу, уронил голову на руки.
— Тебе незачем принимать это близко к сердцу, — сказал Колен.
— А я и не принимаю, — пробормотал Николас.
Он поднял голову. Он молча плакал.
— Какой я дурак, — сказал он.
— Ты отличный парень, Николас, — сказал Колен.
— Нет, — сказал Николас. — Мне бы хотелось забиться в уголь. Из-за его цвета. И еще, потому что там я был бы спокоен…
XLIV
Колен поднялся по лестнице, смутно освещавшейся через вмурованные в стены витражи, и очутился на втором этаже. Прямо перед ним на прохладном камне стены четко выделялась черная дверь. Он вошел, не позвонив, заполнил карточку и подал ее привратнику, тот произвел обратное действие, сделал из нее маленький шарик, который вставил в дуло изготовленного пистолета и тщательно прицелился в окошечко, врезанное в соседнюю переборку. Он нажал гашетку, затыкая себе левой рукой правое ухо, раздался выстрел. Привратник принялся степенно перезаряжать пистолет для нового посетителя.
Колен стоя ждал, пока звонок не повелел наконец привратнику провести его в кабинет директора.
Он шел следом за привратником по длинному проходу с приподнятыми виражами. Стены на виражах оставались перпендикулярными полу и, следовательно, наклонялись на дополнительный угол, поэтому, чтобы сохранить равновесие, здесь приходилось чуть ли не бежать. Не успев сообразить, что происходит, Колен очутился перед директором. Послушно сел в норовистое кресло, которое встало под его весом на дыбы и остановилось только от повелительного жеста своего хозяина.
— Ну? — сказал директор.
— Ну вот… — сказал Колен.
— Что вы умеете делать? — спросил директор.
— Я изучит основы… — сказал Колен.
— Я хочу сказать, — сказал директор, — на что вы тратите свое время?
— Наиболее светлые свои часы, — сказал Колен, — я трачу на то, чтобы их затемнить.
— Почему? — гораздо тише спросил директор.
— Потому что свет меня беспокоит, — сказал Колен.
— А!.. Гм!.. — процедил сквозь зубы директор. — Вы знаете, на какое место нам нужен человек?
— Нет, — сказал Колен.
— Я тоже… — сказал директор. — Мне надо спросить у заместителя. Но не похоже, чтобы вы могли занять эту должность…
— Почему? — в свою очередь спросил Колен.
— Не знаю… — сказал директор.
У него был обеспокоенный вид, и он слегка осадил свое кресло.
— Не приближайтесь! — быстро сказал он.
— Но… я и не двигался… — сказал Колен.
— Да… да… — бормотал директор. — Так говорят… А потом…
Не отрывая недоверчивого взгляда от Колена, он нагнулся над столом и, грубо встряхнув телефон, сорвал с него трубку.
— Алло! — крикнул он. — Сюда, немедленно!
Он положил трубку на место, по-прежнему не спуская с Колена подозрительного взгляда.
— Сколько вам лет? — спросил он.
— Двадцать один… — сказал Колен.
— Я так и думал… — пробормотал его визави.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул директор, и его лицо расслабилось.
В кабинет вошел человек, изможденный постоянным впитыванием бумажной пыли, его бронхиолы явно были по самое горло заполнены восстановленной целлюлозной пастой. Под мышкой он нес дело со спинкой стула внутри.
— Вы сломали стул, — сказал директор.
— Да, — сказал заместитель директора.
Он положил дело со спинкой стула на стол.
— Его, видите ли, можно починить…
Он обернулся к Колену:
— Вы умеете чинить стулья?
— Вероятно… — сказал сбитый с толку Колен. — Это очень трудно?
— Я извел, — заверил заместитель, — уже три банки конторского клея, и ничего не вышло.
— Вы за них заплатите! — сказал директор. — Я удержу их из вашего жалованья…
— Я уже удержал их из жалованья моей секретарши, — сказал заместитель. — Не беспокойтесь, патрон.
— Так вам, — робко сказал Колен, — нужен кто-нибудь для починки стульев?
— Конечно! — сказал директор.
— Я уже плохо помню, — сказал заместитель. — Но вы не можете починить стул…
— Почему? — спросил Колен.
— Просто потому, что не можете, — сказал заместитель.
— Интересно, из чего вы это заключили? — сказал директор.
— В частности, — сказал заместитель, — из того, что эти стулья починить невозможно, а в общем, из того, что он не произвел на меня впечатления человека, который может починить стул.
— Но к чему стул в конторском деле? — сказал Колен.
— А вы что, собираетесь работать, сидя на земле? — засмеялся директор.
— Похоже, работаете вы не часто, — наддал тогда и заместитель.
— Должен вам заметить, — сказал директор, — что вы — бездельник…
— Вот именно… бездельник… — подтвердил заместитель.
— Мы, — заключил директор, — ни в коем случае не можем нанять на работу бездельника.
— Особенно когда у нас нет для него дела… — сказал заместитель.
— Это абсолютно нелогично, — сказал ошеломленный их канцелярскими голосами Колен.
— Почему нелогично, а? — спросил директор.
— Потому что, — сказал Колен, — бездельнику именно и нужно дать отсутствие работы.
— Правильно, — сказал заместитель. — Так вы хотите заменить директора?
Последний рассмеялся, услышав об этом.
— Он необыкновенен!.. — сказал он.
Его лицо потемнело, и он вновь осадил свое кресло.
— Уведите его… — сказал он заместителю. — Я отлично вижу, зачем он пришел… Идите быстро!.. Убирайся, лентяй! — завопил он.
Заместитель бросился к Колену, но тот выхватил из забытого на столе дела спинку стула.
— Если вы прикоснетесь ко мне… — сказал он.
Он мало-помалу пятился к двери.
— Пошел вон! — кричал директор. — Изгадие чада!..
— Старый мудак, — сказал Колен и повернул дверную ручку.
Он швырнул спинку стула в кабинет и бросился в коридор. Когда он добрался до входа, привратник выстрелил в него из пистолета, и бумажная пуля проделала в захлопнувшейся за ним створке двери дыру в форме черепа.
XLV
— Да, конечно, это прекрасное произведение, — сказал антикватор, обходя вокруг коленовского пианоктейля.
— Он из отделанного под орех клена, — сказал Колен.
— Вижу, — сказал антикватор. — Полагаю, он и работает отменно.
— Я пытаюсь продать лучшее, что у меня есть, — сказал Колен.
— Должно быть, вам очень жалко… — сказал антикватор, наклоняясь, чтобы рассмотреть мельчайшие детали рисунка древесины.
Он сдул несколько крупиц пыли, приглушавших сияние полировки.
— Может быть, вам лучше заработать денег и сохранить этот инструмент?
Колен вспомнил кабинет директора, выстрел привратника и отрицательно покачал головой.
— Если уж идти на это, — сказал антикватор, — то когда вам уже нечего будет продать…
— Если бы мои расходы перестали расти… — сказал Колен и тут же вновь овладел собой, — если бы мои расходы больше не росли, мне бы хватило денег, вырученных от продажи вещей, чтобы жить не работая. Не то чтобы припеваючи, но жить.
— Вы не любите работать? — сказал антикватор.
— Это ужасно, — сказал Колен. — Работа низводит человека до уровня машины.
— А ваши расходы не перестают расти? — спросил антикватор.
— Цветы стоят очень дорого, — сказал Колен, — и жизнь в горах тоже…
— А если она поправится? — спросил антикватор.
— О! — сказал Колен.
Он счастливо улыбнулся.
— Как было бы чудесно, — пробормотал он.
— Но это все-таки возможно, — сказал антикватор.
— Да, — сказал Колен, — но солнце уходит…
— Все может вернуться, — ободряюще сказал антикватор.
— Не думаю, — сказал Колен. — Это происходит в глубине.
Они помолчали.
— Он заряжен? — спросил антикватор, указывая на пианоктейль.
— Да, — сказал Колен. — Все баки полны.
— Я сносно играю на фортепьяно, мы могли бы его испытать.
— Если хотите, — сказал Колен.
— Я поищу стул.
Они беседовали посередине лавочки, куда Колен доставил свой пианоктейль. Со всех сторон были навалены штабеля странных старинных вещей: кресел, стульев, столиков с выгнутыми ножками и ручками, всякой прочей мебели. Было не слишком светло, пахло карнаубским воском и голубым вибрионом. Антикватор вооружился табуретом из луженого железного дерева и сел за пианоктейль. Он вынул дверную ручку: дверь онемела, и покой им был обеспечен.
— Может быть, что-нибудь из Дюка Эллингтона? — сказал Колен.
— Хорошо, — сказал антикватор. — Я сыграю вам «Blues of the Vagabond».
— На сколько его отрегулировать? — сказал Колен. — Вы сыграете три коруса?
— Да, — сказал антикватор.
— Отлично, — сказал Колен. — В общей сложности выйдет пол-литра. Вперед!
— Замечательно, — ответил, начиная играть, торговец.
У него было туше предельной чувствительности, и ноты улетучивались одна за одной, такие же воздушные, как жемчужины кларнета Барни Бигарда в версии Дюка Эллингтона.
Чтобы послушать, Колен, прислонившись к пианоктейлю, уселся прямо на пол. Он плакал, большие и мягкие эллиптические слезы скатывались по его одежде и забивались в пыль. Музыка проходила сквозь него и появлялась наружу отфильтрованной, поэтому мотив, который покидал его, гораздо больше напоминал «Хлою», чем «Бродяжий блюз». Торговец древностями напевал вполголоса побочную тему пасторальной простоты и покачивал головой из стороны в сторону, как гремучая змея. Он сыграл три коруса и остановился. Счастливый до глубины души. Колен так и остался на полу, и все было так же, как и до болезни Хлои.
— Что теперь делать? — спросил антикватор.
Колен поднялся и, совершив несложный маневр, отодвинул маленькую подвижную панель, они взяли два стакана, наполненные переливающейся всеми цветами радуги жидкостью. Антикватор выпил первым и прищелкнул языком.
— В точности вкус блюза, — сказал он. — И даже именно этого блюза. Знаете, ваше изобретение, это здорово!..
— Да, — сказал Колен, — все шло очень хорошо.
— Конечно, — сказал антикватор, — я дам вам за него хорошую цену.
— Буду очень рад, — сказал Колен. — Теперь для меня все идет очень плохо.
— Так оно и бывает, — сказал антикватор. — Не может же все всегда идти хорошо.
— Но все могло бы не всегда идти плохо, — сказал Колен. — Лучше помнятся хорошие моменты, так зачем же нужны плохие?
— А если я сыграю «Misty Morning»? — предложил антикватор. — Подойдет?
— Да, — сказал Колен. — Выйдет потрясно. Получится жемчужно-серый и мятно-зеленый коктейль с привкусом перца и дыма.
Антикватор снова уселся за фортепиано и заиграл «Misty Morning». Они его выпили. Затем он сыграл еще и «Blues Bubbles», после чего остановился, поскольку начал брать по две ноты за раз, а Колен — слышать одновременно четыре разных мотива. Колен осторожно прикрыл крышку фортепиано.
— Итак, — сказал антикватор, — поговорим теперь о деле?
— Угум! — сказал Колен.
— Ваш пианоктейль — фантастическая штука, — сказал антикватор. — Предлагаю вам за него три тысячи дублезвонов.
— Нет, — сказал Колен, — это слишком.
— Я настаиваю, — сказал антикватор.
— Но это же бред, — сказал Колен. — Я не согласен. Если хотите, две тысячи.
— Нет, — сказал антикватор. — Забирайте его, я не согласен.
— Я не могу продать вам его за три тысячи, — сказал Колен, — это грабеж!..
— Да нет же… — настаивал антикватор. — Я могу не сходя с места перепродать его тысячи за четыре…
— Вы отлично знаете, что не будете его продавать, — сказал Колен.
— Конечно, — сказал антикватор. — Послушайте, давайте разрубим этот гордиев узел по-братски: две тысячи пятьсот дублезвонов.
— Ну ладно, — сказал Колен, — согласен. Мне, правда, нечем его рубить.
— Держите… — сказал антикватор.
Колен взял деньги и тщательно уложил их в бумажник. Он слегка пошатывался.
— Я не в форме, — сказал он.
— Естественно, — сказал антикватор. — Будете заходить время от времени — послушать со мной по глотку?
— Идет, — сказал Колен. — А теперь мне пора. Николас меня расчихвостит.
— Я немного провожу вас, — сказал антикватор, — мне надо пройтись.
— Очень любезно с вашей стороны!.. — сказал Колен.
Они вышли. Голубовато-зеленое небо свешивалось почти до мостовой, и большие белые пятна отмечали на земле место, где только что разбились вдребезги облака.
— Была гроза, — сказал антикватор.
Они немного прошлись, и спутник Колена остановился перед универмагом.
— Подождите минутку, — сказал он. — Я сейчас!..
Он вошел. Сквозь стекло Колен видел, как он выбрал какой-то предмет, внимательно рассмотрел его на свет, потом спрятал в карман.
— Вот и я!.. — сказал он, закрывая за собой дверь.
— Что вы купили? — сказал Колен.
— Ватерпас, — ответил антикватор. — Я намереваюсь проиграть весь свой репертуар, как только вас провожу. Чтобы после этого быть в исправности, мне без ватерпаса не обойтись.
XLVI
Николас разглядывал печь. Он сидел перед ней с кочергой и паяльной лампой и проверял ее внутренности. Сверху печь слегка одрябла, а листы железа размякли, достигнув консистенции тонких ломтиков швейцарского сыра. Николас услышал в коридоре шаги Колена и выпрямился. Он почувствовал, до чего устал. Колен толкнул дверь и вошел. Вид у него был довольный.
— Итак? — спросил Николас. — Свершилось?
— Продал, — сказал Колен. — Две тысячи пятьсот…
— Дублезвонов? — спросил Николас.
— Да, — сказал Колен.
— Ничего себе!
— Я тоже не ожидал. Осматриваешь печь?
— Да, — сказал Николас. — Мало-помалу она превращается в чугунок для древесного угля, и я себя спрашиваю, к ейной матери, как это происходит…
— Очень странно, — сказал Колен, — но не более, чем все остальное. Ты видел коридор?
— Да, — сказал Николас. — Он уже из грабовых досок…
— Повторяю еще раз, — сказал Колен, — я больше не хочу, чтобы ты оставался здесь.
— Есть письмо, — сказал Николас.
— От Хлои?
— Да, — сказал Николас, — на столе.
Распечатывая конверт. Колен услышал нежный голос Хлои, письмо можно было слушать не читая — в нем говорилось:
«Милый Колен,
Мне хорошо, погода отличная. Единственная неприятность — снежные кроты, эти зверьки ползают между снегом и землей, у них оранжевый мех, и они громко кричат по вечерам. Они сгребают снег в большие сугробы, в которые легко свалиться. Все залито солнцем, и скоро я вернусь».
— Хорошие новости, — сказал Колен. — Итак, ты уходишь к фон Тызюмам.
— Нет, — сказал Николас.
— Да, — сказал Колен. — Им нужен повар, а я не хочу, чтобы ты оставался здесь… ты слишком быстро старишься, и, повторяю, я подписал на тебя все бумаги.
— А мышь? — сказал Николас. — Кто ее будет кормить?
— Я займусь ею сам, — сказал Колен.
— Это невозможно, — сказал Николас. — К тому же мне уже ничто не грозит.
— Отнюдь, — сказал Колен. — Здешняя атмосфера тебя задавит… Никто из вас не сможет выдержать…
— Ты все время так говоришь, — сказал Николас, — но это ничего не объясняет.
— В конце концов, — сказал Колен, — дело не в этом!..
Николас встал и потянулся. У него был печальный вид.
— Ты больше ничего не готовишь из Гуффе, — сказал Колен. — Ты пренебрегаешь кухней, ты совсем опустился.
— Да нет, — запротестовал Николас.
— Дай мне досказать, — сказал Колен. — Ты перестал принаряжаться по воскресеньям и бреешься теперь не каждое утро.
— Это не преступление, — сказал Николас.
— Нет, преступление, — сказал Колен. — Я не могу тебе платить столько, сколько ты заслуживаешь, но, по правде говоря, ты заслуживаешь все меньше и меньше — отчасти по моей вине.
— Неправда, — сказал Николас. — При чем тут ты, если у тебя неприятности.
— Да, — сказал Колен, — все из-за того, что я женился, и из-за того…
— Глупости, — сказал Николас. — Кто будет готовить тебе еду?
— Я сам, — сказал Колен.
— Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени.
— Нет, работать я не буду. Я как-никак продал пианоктейль за две с половиной тысячи.
— Да, — сказал Николас, — тут-то ты преуспел!..
— Ты пойдешь к фон Тызюмам, — сказал Колен.
— Ох! — сказал Николас, — ты меня допек. Я пойду. Но с твой стороны это просто гадко.
— К тебе опять вернутся хорошие манеры.
— Ты так возражал против них…
— Да, — сказал Колен, — потому что со мной они ни к чему.
— Ты меня допек, — сказал Николас. — Пек, пек и допек.
XLVII
Колен услышал стук во входную дверь и заторопился. На одном шлепанце у него зияла изрядная дыра, и он припрятал эту ногу под ковром.
— Как высоко вы забрались, — сказал Лопатолоп, входя.
Он запыхался.
— Здравствуйте, доктор, — сказал Колен и покраснел, так как не мог не показать свою ногу.
— Вы сменили квартиру, — сказал профессор, — раньше было не так далеко.
— Ну что вы, — сказал Колен. — Это все та же.
— Ну что вы, — сказал профессор. — Когда шутите, надо вести себя серьезнее, да и реплики находить более остроумные.
— Правда? — сказал Колен. — В самом деле…
— Как у вас дела? Как больная? — сказал профессор.
— Лучше, — сказал Колен. — Она лучше выглядит, и ей больше не больно.
— Гм!.. — сказал профессор. — Подозрительно.
В сопровождении Колена он прошел в комнату Хлои, нагнув голову, чтобы не удариться о дверной наличник, но как раз в этот миг тот опустился, и профессор грязно выругался. Лежавшая на кровати Хлоя рассмеялась, глядя на эту сцену.
Комната сжалась уже до весьма скромных размеров. Ковер, в противоположность своим собратьям из других комнат, сильно распух, и кровать покоилась теперь в маленьком алькове с атласными занавесками. Каменные черешки кончили разрастаться и окончательно разделили большой оконный проем на четыре крохотных квадратных оконца. В комнате царил сероватый, но чистый свет. Было жарко.
— И вы мне еще говорите, что не меняли квартиру? — сказал Лопатолоп.
— Уверяю вас, доктор… — начал Колен.
Он остановился, потому что профессор разглядывал его с недовольным и подозрительным видом.
— …Я пошутил!.. — смеясь, подытожил Колен.
Лопатолоп подошел к кровати.
— Раздевайтесь, — сказал он. — Я вас выслушаю.
Хлоя распахнула пуховую пелерину.
— А! — сказал Лопатолоп. — Вас прооперировали.
Под правой грудью у нее виднелся маленький, совершенно круглый шрам.
— Ее вынули оттуда уже мертвой? — поинтересовался профессор. — Она была большая?
— Около метра, — сказала Хлоя. — С большим цветком, сантиметров в двадцать, я думаю.
— Мерзкая тварь! — пробормотал профессор. — Вам не повезло. Такие размеры — большая редкость!
— Ее убили другие цветы, — сказала Хлоя. — Особенно ваниль, мне ее цветы давали в конце.
— Странно, — сказал профессор. — Никогда бы не подумал, что ваниль может произвести такой эффект. Я бы скорей подумал о можжевельнике или акации. Медицина, знаете ли, дурацкая штука, — заключил он.
— Наверное, — сказала Хлоя.
Профессор выслушал ее. Потом поднялся.
— Все в порядке, — сказал он. — Естественно, такое не проходит бесследно…
— Да, — сказала Хлоя.
— Да, — сказал профессор. — В настоящее время одно легкое у вас не работает — или почти не работает.
— Это меня не тревожит, — сказала Хлоя, — ведь второе в порядке!
— Если вы подцепите что-нибудь во второе легкое, — сказал профессор, — вашему мужу станет очень тоскливо.
— А мне? — спросила Хлоя.
— Вам тем более, — сказал профессор.
Он поднялся.
— Не хочу вас попусту пугать, но будьте очень осторожны.
— Я буду очень осторожна, — сказала Хлоя.
Ее глаза расширились. Она робко провела рукой по волосам.
— Что мне нужно делать, чтобы наверняка больше ничего не подцепить? — она чуть не плакала.
— Не волнуйтесь, малышка, — сказал профессор. — Почему вообще вы должны что-то еще подцепить?
Он огляделся.
— Мне больше нравилась ваша первая квартира.
Она выглядела как-то поздоровее.
— Да, — сказал Колен, — но мы в этом не виноваты.
— А вы, чем вы занимаетесь в жизни? — спросил профессор.
— Чему-то учусь, — сказал Колен. — И люблю Хлою.
— Ваша работа ничего вам не приносит?.. — спросил профессор.
— Нет, — сказал Колен. — Я не работаю в том смысле, в каком это обычно понимают.
— Работа — мерзкая штука, мне это хорошо известно, — пробормотал профессор, — но занятие, которое выбираешь для души, конечно же, не может принести дохода, потому что…
Он вдруг прервался.
— В последний раз вы мне показывали музыкальный аппарат, который давал удивительные результаты. Он у вас случайно не остался?
— Нет, — сказал Колен. — Я его продал. Однако могу предложить вам просто выпить…
Лопатолоп заложил за воротник своей желтой рубашки пальцы и потер шею.
— Следую за вами. До свидания, барышня, — сказал он.
— До свидания, доктор, — сказала Хлоя.
Она нырнула на самое дно кровати и вновь до самой шеи запахнула одеяла. Ее лицо было ясно и нежно на лавандово-голубых простынях, подрубленных пурпуром.
XLVIII
Шик вошел в подпольную проходную и отдал свою карточку на пробивку машине. Как обычно, он споткнулся о порог металлической двери ведущего в цеха узкого прохода, а клубы пара и черного дыма грубо ударили его по лицу. До него донеслись обычные звуки: глухое гудение главных турбогенераторов, пришепетывание мостовых кранов на перекрещивающихся балках, гам неистовых атмосферных потоков, налетающих на жесть крыши. В проходе было очень темно, через каждые шесть метров его освещали красноватые лампочки, свет которых лениво растекался по гладким предметам, цепляясь, чтобы их обогнуть, за неровности стен и пола. Горячий шишковатый толь под ногами местами лопнул, и сквозь дыры далеко внизу виднелись красные и мрачные глотки каменных печей. Над головой у него по большим трубам, выкрашенным в серое и красное, с храпом пробегали жидкости, и при каждом биении механического сердца, которое держали под парами кочегары, каркас, чуть запаздывая, с глубоким содроганием подавался вперед. На стене набухали капли, иногда при более сильной пульсации они отрывались, и, когда какая-нибудь из них падала ему за шиворот. Шик невольно вздрагивал. Вода была тусклая и пахла озоном. Наконец коридор остался позади, пол с просветами был теперь настелен прямо над цехами.
Внизу перед каждой приземистой машиной бился человек, сражаясь, чтобы не быть искромсанным жадными зубчатыми колесами. У каждого на правой ноге было закреплено тяжелое металлическое кольцо. Его отмыкали дважды в день: в середине дня и вечером. Целью людей было оттягать у машин металлические детали, которые, позвякивая, вываливались из устроенных наверху узких отверстий. Если их вовремя не перехватить, детали падали в жерло, кишащее копошащимися колесами и колесиками, где осуществлялся синтез.
Там размещались аппараты всевозможных размеров. Зрелище это было хорошо знакомо Шику. Он работал на краю одного из цехов и должен был следить, чтобы машины оставались на ходу: он давал указания рабочим, как вновь запустить их, когда они останавливались, урвав у трудяг очередной кусок мяса.
Для очистки воздуха помещение наискось пересекали длинные, местами поблескивающие струи бензина; они собирали вокруг себя поднимавшиеся над каждой машиной отвесными тонкими столбами копоть и взвесь металла и горячего масла. Шик поднял голову. Трубы не отставая следовали за ним. Он добрался до клети спусковой платформы, вошел в нее и закрыл за собой дверь. Вынув из кармана книгу Партра, он нажал пусковую кнопку и в ожидании прибытия на свой этаж погрузился в чтение.
Из оцепенения его вывел приглушенный удар платформы о металлический буфер. Шик вышел и отправился на свой пост, в слабо освещенную застекленную коробку, откуда легко было наблюдать за цехом. Он уселся, снова открыл книгу и продолжил чтение, убаюканный бульканьем жидкостей и гулом машин.
Фальшивая нота в окружающем содоме вдруг заставила его оторваться от книги. Он поискал глазами, откуда проистекает подозрительный шум. Одна из очистных струй внезапно остановилась в самом центре цеха и торчала в воздухе, будто рассеченная пополам. Четыре машины, снятые с довольствия, трепетали. Издалека было видно, как они шатались, и перед каждой из них мало-помалу оседал неясный силуэт. Отложив книгу, Шик ринулся наружу. Он бросился к пульту управления струями и быстро опустил рукоятку. Сломанная струя оставалась неподвижной, словно лезвие косы, а из четырех машин штопором ввинчивались в воздух столбы дыма. Оставив пульт, Шик помчался к машинам. Они медленно останавливались. Сраженные на месте люди валялись на земле. Из-за железных колец их правые ноги были подогнуты под причудливым углом, а правые руки отрублены в запястье. Кровь подгорала, соприкасаясь с металлом цепи, и заражала воздух ужасающим запахом обугливающейся живой плоти.
Своим ключом Шик разомкнул кольца, удерживавшие тела, и уложил их перед машинами. Вернувшись к себе на пост, он вызвал по телефону подсобных санитаров. Затем еще раз подошел к пульту управления и снова попытался пустить струю в ход. Ничего не вышло. Жидкость выходила очень прямо, но, достигнув уровня четвертей машины, исчезла на месте, был даже виден срез струи, такой чистый, словно она была рассечена ударом топора.
С досадой ощупывая в кармане книгу, Шик направился в Центральное управление. На выходе из цеха он посторонился, чтобы пропустить санитаров, которые уже сложили штабелем четыре тела на маленькую электрическую тележку и теперь собирались сбросить их в Общий коллектор.
Он шел по новому коридору. Далеко перед ним, выпустив несколько белых искр, с нежным урчанием делала вираж тележка. Потолок, очень низкий, отражал шум его шагов по металлу. Почва слегка поднималась. Чтобы добраться до Центрального управления, нужно было пройти вдоль трех других цехов, и Шик рассеянно следовал своей дорогой. Наконец он добрался до главного блока и зашел к заведующему кадрами.
— Произошла авария, номера семьсот девять, десять, одиннадцать, двенадцать, — сообщил он секретарше за окошечком. — Нужно заменить четверых людей и, по-видимому, убрать машины. Могу я поговорить с заведующим кадрами?
Секретарша поорудовала рычажками на столе из полированного красного дерева и сказала: «Заходите, он вас ждет».
Шик вошел и сел. Заведующий кадрами вопросительно поглядел на него.
— Мне нужно четыре человека, — сказал Шик.
— Хорошо, — сказал заведующий кадрами, — завтра они у вас будут.
— Одна из очистных струй не функционирует, — добавил Шик.
— Это меня не касается, — сказал заведующий кадрами. — Обратитесь по соседству.
Шик вышел и исполнил те же формальности, прежде чем зайти к заведующему оборудованием.
— Одна из очистных струй, семисотые номера, не действует, — сказал он.
— Совсем?
— Она не дотягивает до конца, — сказал Шик.
— Вы не смогли привести ее в действие?
— Нет, — сказал Шик, — ничего не получается.
— Я пошлю проверить ваш цех, — сказал заведующий оборудованием.
— Моя производительность понижается, — сказал Шик. — Поспешите.
— Меня это не касается, — сказал заведующий оборудованием. — Обратитесь к заведующему производством.
Шик перешел в соседний корпус и вошел к заведующему производством.
Там возвышался неистово освещенный письменный стол, а позади него — вмонтированное в стену большое табло из матового стекла, по которому, как гусеница по краю листочка, очень медленно перемещался направо кончик красной линии; еще медленнее вращались под табло стрелки больших круглых ватерпасов с хромированными смотровыми отверстиями.
— Ваша производительность понизилась на 0,7%, — сказал заведующий. — В чем дело?
— Четыре машины сошли с дистанции, — сказал Шик.
— При 0,8 вы уволены, — сказал заведующий производством.
Он сверился с ватерпасом, крутанувшись в своем хромированном кресле.
— 0,78, — сказал он. — На вашем месте я бы уже готовился.
— Такое со мной случается в первый раз, — сказал Шик.
— Сожалею, — сказал заведующий производством. — Вероятно, можно будет перевести вас на другую работу…
— Я не цепляюсь за эту, — сказал Шик. — У меня нет охоты работать. Я, знаете ли, не люблю работу.
— Никто не имеет права так говорить, — сказал заведующий производством. — Вы уволены, — добавил он.
— Я же не мог ничего поделать, — сказал Шик. — Где же справедливость?
— Никогда не слышал ничего подобного, — сказал заведующий производством. — Надо говорить: я должен работать.
Шик вышел из кабинета. Он вернулся к заведующему кадрами.
— Можно получить деньги? — спросил он.
— Какой номер? — спросил заведующий кадрами.
— Цех 700. Инженер.
— Хорошо.
Он повернулся к секретарше и сказал:
— Сделайте все необходимое.
— Алло! — сказал он в телефонную трубку. — Сменный инженер, тип 5. Цех 700.
— Пожалуйста, — сказала секретарша, протягивая Шику конверт. — Здесь чек на сто десять дублезвонов.
— Мерси, — сказал Шик и вышел.
Навстречу ему попался инженер, который шел его замещать. Молодой человек, худой и светловолосый, с усталым лицом. Шик направился к ближайшему лифту и вошел в кабину.
XLIX
— Войдите, — крикнул дискотокарь.
Он посмотрел на дверь. Это был Шик.
— Добрый день, — сказал Шик. — Я за теми записями, что уже вам приносил.
— Припоминаю, — сказал тот. — Тридцать сторон, изготовление матриц, гравировка через пантограф двадцати нумерованных экземпляров каждой стороны… это обойдется, одно к одному, в сто восемь дублезвонов. Я уступлю вам за сто пять.
— Идет, — сказал Шик. — У меня чек на сто десять дублезвонов, я передоверю его вам, а вы дайте мне пять сдачи.
— Хорошо, — сказал дискотокарь.
Он открыл ящик и протянул Шику новенький билет в пять дублезвонов.
Глаза на лице Шика погасли.