XX
— Получается? — сказал Колен.
— Пока нет, — сказал Шик.
В четырнадцатый раз переделывал он узел на галстуке Колена, и опять у него ничего не получалось.
— Надо бы попробовать в перчатках, — сказал Колен.
— Почему? — спросил Шик. — Так что, будет лучше?
— Не знаю, — сказал Колен. — Просто идея, без всяких претензий.
— Хорошо, что взялись за галстук заранее! — сказал Шик.
— Да, — сказал Колен. — Но все равно опоздаем, если у нас не выйдет.
— Ох! — сказал Шик. — Сейчас выйдет.
Он проделал ряд быстрых, тесно связанных друг с другом движений и с силой потянул за оба конца. Галстук лопнул посредине и остался у него в руках.
— Третий, — с отсутствующим видом заметил Колен.
— Ох! — вздохнул Шик. — Так получается… я знаю…
Он уселся на стул и, потирая подбородок, углубился в размышления.
— Понятия не имею, в чем дело, — сказал он.
— Я тоже, — сказал Колен. — Что-то тут не так.
-Да, — сказал Шик, — именно. Попытаюсь не глядя.
Он взял четвертый галстук и небрежно обмотал его вокруг шеи Колена, с заинтересованным видом наблюдая за полетом скоробья. Пропустил широкий конец под узким, просунул его через петлю, сделал оборот вправо, пропустил его вниз, и, к несчастью, именно в этот момент его взгляд упал на неоконченное творение. Галстук тут же мощно затянулся, прищемив ему указательный палец. Шик закудахтал от боли.
— Мерзкая тварь! — выдавил он. — Сволочь!!!
— Он сделал тебе больно? — сочувственно спросил Колен.
Шик изо всех сил сосал палец.
— Ноготь станет абсолютно черным, — сказал он.
— Бедолага! — сказал Колен.
Шик пробормотал что-то и уставился на шею Колена.
— Тише! — выдохнул он. — Узел готов!.. Не двигайся!..
Не спуская с галстука глаз, он осторожно попятился и схватил со стоявшего позади стола бутылочку пастельного фиксатора. Он медленно взял в рот кончик маленькой трубки распылителя и бесшумно приблизился к Колену. Колен напевал и подчеркнуто смотрел в потолок.
Струя распыленной жидкости ударила галстук в самую середину узла. Он резко дернулся и застыл в неподвижности, пригвожденный к своему месту затвердевшей резиной.
XXI
Колен вышел из дома, по пятам за ним следовал Шик. Они собирались зайти за Хлоей. Николас должен был присоединиться к ним прямо в церкви. Он стряпал особое блюдо, найденное у Гуффе, и надеялся, что оно будет потрясающим.
По дороге им попался книжный магазин, и Шик внезапно замер перед ним. В самой середине витрины экземпляр «Затхлости» Партра, переплетенный в фиолетовый сафьян с гербами герцогини де Бонвуар, сверкал, подобный драгоценному украшению.
— Ой! — сказал Шик. — Посмотри!
— Что? — сказал, повернувшись к витрине, Колен. — А! Это?
— Да, — сказал Шик.
От вожделения он начал пускать слюну. Между его ног образовался маленький ручеек, он потек к краю тротуара, огибая мельчайшие неровности пыли.
— Ну и что? ~ сказал Колен. — У тебя же она есть?..
— Но отнюдь не в таком переплете!.. — сказал Шик.
— Ну его к черту! — сказал Колен. — Пошли, мы спешим.
— Она стоит не меньше дублезвона или двух, — сказал Шик.
— Конечно, — сказал, удаляясь, Колен.
Шик обшарил карманы.
— Колен, — позвал он, — одолжи мне чуть-чуть денег.
Колен снова остановился. Он покачал головой с печальным видом.
— Уверен, — сказал он, — что двадцать пять тысяч дублезвонов, которые я тебе обещал, сохранятся недолго.
Шик покраснел, повесил нос, но протянул руку. Он взял деньги и бросился в магазин. Озабоченный, Колен ждал его. Увидев, как повеселел Шик, он опять покачал головой, на сей раз с сочувствием, и полуулыбка выступила у него на губах.
— Ты безумец, мой бедный Шик! Сколько ты заплатил?
— Не имеет никакого значения! — сказал Шик. — Поспешим же.
Они заторопились. Казалось, что Шика подхватили летучие дракончики.
У Хлоиного подъезда люди разглядывали красивый белый автомобиль, заказанный Коленом, — его только что подали вместе с церемониальным шофером. Внутри все было обито белым мехом, среди тепла и уюта звучала музыка.
В голубом небе плыли легкие, расплывчатые облака. Было холодно, но в разумных пределах. Зима подходила к концу.
Пол лифта вспучился у них под ногами и сильной, но мягкой судорогой доставил на нужный этаж. Раздвинулись его двери. Они позвонили. Им открыли. Хлоя ждала их.
Кроме целлофанового бюстгальтера, маленьких белых трусиков и чулок, на ней было два слоя муслина, а с плеч спадала длинная тюлевая вуаль, оставлявшая голову непокрытой.
Так же были одеты и Ализа с Изидой, но их платья были цвета воды. Вьющиеся волосы девушек сверкали на солнце и тяжелой ароматной массой пенились на плечах. Которую из трех выбрать, было неясно. Правда, не Колену. Боясь нарушить гармонию ее туалета, он не осмелился обнять Хлою, но отыгрался на Изиде и Ализе. Видя, как он счастлив, они не протестовали.
Вся комната была заполнена выбранными Коленом белыми цветами, а на подушке смятой постели лежал лепесток алой розы. Запах цветов и аромат девушек смешивались воедино, и Шик чувствовал себя роящейся пчелой. У Ализы в волосах была сиреневая орхидея, у Изиды -- алая роза, а у Хлои — большущая белая камелия. В руках она держала букет лилий; браслет из листьев плюща, вечно новых и лакированных свежестью, блестел рядом с массивным браслетом из голубого золота. Ее обручальное кольцо было вымощено крохотными брильянтами, квадратными и продолговатыми, азбукой Морзе они передавали имя Колена. В углу из-под букета едва виднелась макушка кинооператора, который отчаянно крутил ручку камеры.
Колен попозировал чуть-чуть с Хлоей, потом уступил место Шику, Ализе и Изиде. Наконец все собрались и отправились следом за Хлоей, которая первой вошла в лифт. Тросы оного так растянулись под весом чрезмерной нагрузки, что не пришлось даже нажимать на кнопку, но внизу они постарались выйти все сразу, чтобы отставшего не унесло в кабине обратно наверх.
Шофер распахнул дверцу. Три девушки и Колен сели сзади. Шик расположился спереди, и машина Тронулась. Все прохожие на улице оглядывались и с воодушевлением сучили руками, считая, что это проезжает Президент, а затем продолжали свой путь, думая о вещах блестящих и позолоченных.
До церкви было рукой подать. Автомобиль описал элегантную кардиоиду и остановился у подножия лестницы.
На паперти, между двух резных колонн. Монах, Пузан и Шиш давали предсвадебный парад. Позади них до земли спадала длинная драпировка из белого шелка, и четырнадцать детищ Веры исполняли балет. Они были одеты в белые блузы, красные штанишки и белые тапочки. Девочки вместо штанишек надели коротенькие красные юбочки в складочку, а в волосах у них красовалось по красному перу. Монах держал большой барабан. Пузан играл на флейте, а Шиш отбивал ритм маракасами. Они хором пропели припев, после чего Шиш, дважды прихлопнув и трижды притопнув, схватил контрабас и при помощи смычка исполнил сногсшибательную импровизацию на приуроченную к подобному случаю музыкальную тему.
Шесть с гаком дюжин музыкантов играли уже на своем балконе, и вовсю трезвонили колокола.
Вдруг раздался резкий диссонантный аккорд: это дирижер подошел слишком близко к краю и выпал наружу, управление ансамблем принял на себя его заместитель. В тот миг, когда дирижер разбился о плиты, оркестр издал еще один аккорд, стремясь заглушить шум падения, но церковь все равно содрогнулась на своем основании.
Колен и Хлоя с восхищением наблюдали парад Монаха, Пузана и Шиша, а два подшишика ожидали позади, у дверей церкви, момента выноса алебарды. Монах сделал последнее движение, жонглируя палочками барабана. Пузан извлек из флейты пронзительное мяуканье, чем поверг в благоговение половину святош, выстроившихся вдоль ступенек поглазеть на свадьбу, а Шиш порвал, извлекая последний аккорд, со струнами своего контрабаса. Затем четырнадцать детищ Веры спустились гуськом по ступенькам, девочки выстроились справа, а мальчики — слева от дверцы автомобиля.
Первой вышла Хлоя. В белом платье она была очаровательна и лучезарна. За ней последовали Ализа и Изида. Появился Николас и тут же присоединился ко всем остальным. Колен взял за руку Хлою. Николас — Изиду, а Шик — Ализу, так они начали восхождение по ступенькам, следом за ними пристроились братья Де Маре, Кориолан справа и Пегас слева, а детища Веры шли парами, обласкиваясь вдоль всей лестницы. Монах, Пузан и Шиш отложили свои инструменты и, в ожидании, водили хоровод.
На паперти Колен и его друзья совершили сложный маневр, чтобы надлежащим образом перестроиться для входа в церковь: Колен с Ализой, Николас под руку с Хлоей, затем Шик и Изида и в самом конце братья Де Маре, но на этот раз уже Пегас справа, а Кориолан слева. Монах и его сеиды, перестав кружиться, возглавили кортеж, и все, распевая старый григорианский хорал, ринулись к дверям. Когда они проходили мимо, подшишики разбили им на голову маленькую колбочку из тонкого хрусталя, наполненную очистительной водой, и воткнули в волосы палочки зажженного ладана, у мужчин они горели желтым пламенем, а у женщин — фиолетовым.
У входа в церковь были расставлены вагонетки. Колен и Ализа расположились в первой и тут же отбыли. Они оказались в темном коридоре, пропахшем религией. Вагонетка мчалась по рельсам с громоподобным звуком, и музыка загремела с новой силой. В начале коридора вагонетка вышибла дверь, повернула под прямым углом, и в зеленом свете появился Святой. Он строил жуткие гримасы, и Ализа прижалась к Колену. Пыльная паутина метелкой прошлась по их лицам, и в памяти у них всплыли кусочки молитв. Вторым показалось видение Девы Марии, а на третьем, перед ликом Господа, у которого был ультрафиолетовый фонарь под глазом и недовольный вид. Колен вспомнил целую молитву и сумел прочесть ее Ализе.
С оглушительным грохотом вагонетка вырвалась под своды боковой галереи и остановилась. Колен вышел из' нее, помог сойти Ализе и стал ждать Хлою, которая не замедлила вскоре вынырнуть.
Они осмотрели неф. Там была большая толпа, все их знакомые; они слушали музыку и радовались столь красочной церемонии.
Появились Шиш и Пузан, они чуть ли не подпрыгивали, красуясь своими прекрасными одеяниями; следом за ним шел Монах, который вел Епискобчика.
Все встали, и Епискобчик сел в бархатное кресло с высокой спинкой. Шум передвигаемых по каменным плитам стульев складывался в изысканную гармонию.
Вдруг музыка прекратилась. Монах опустился на колени перед алтарем и трижды ударил головой о землю. Пузан направился к Колену и Хлое, чтобы отвести их на положенное место, а Шиш в это время выстраивал детищ Веры по обе стороны от алтаря. В церкви воцарилась глубочайшая тишина, все затаили дыхание.
Пучки ярких лучей от огромных люстр падали повсюду на позолоченные предметы и разлетались вспышками во все стороны, а широкие желтые и фиолетовые полосы придавали церкви вид рассматриваемого изнутри брюшка гигантской осы, уложенной на бок.
Где-то в вышине музыканты начали неясное песнопение. В церковь проникли облака. Они пахли кориандром и горными травами. Стало жарко, все почувствовали, как их обволакивает благодушная, умиротворяющая атмосфера.
Стоя на коленях перед алтарем на двух покрытых белым бархатом молитвальнях. Колен и Хлоя, взявшись за руки, ждали. Монах, стоя перед ними, спешно копался в толстенной книге, ибо вдруг забыл необходимые формулы. Время от времени он оборачивался и бросал взгляд на Хлою, платье которой ему очень нравилось. Наконец он перестал листать страницы, выпрямился и дал знак дирижеру начинать увертюру.
Монах набрал в грудь воздуха и затянул ритуальную псалмодию, поддерживаемый из глубины одиннадцатью засурдиненными трубами, игравшими в унисон. Епискобчик сладко дремал, возложив руки на жезл. Он отлично знал, что, когда подойдет его очередь петь, его разбудят.
Увертюра и псалом были написаны на классические блюзовые темы. Для помолвки Колен заказал исполнение эллинггоновской аранжировки старой, хорошо известной мелодии «Хлоя».
Перед Коленом на стене висел Иисус на большом черном кресте. Казалось, он был счастлив, что его пригласили, и наблюдал за всем с интересом. Колен держал Хлою за руку и рассеянно улыбался Иисусу.
Он немного устал. Церемония обошлась ему очень дорого, в пять тысяч дублезвонов, и он был доволен, что она удалась.
Алтарь утопал в цветах. Колену нравилась музыка, которую играли в этот момент. Он увидел перед собой Монаха и узнал мелодию. И тогда он тихо закрыл глаза, слегка наклонился вперед и сказал: «Да».
Хлоя тоже сказала «да», и Монах крепко сжал их руки. Оркестр заиграл еще прекраснее, и Епискобчик встал для увещания. Шиш проскользнул между двумя рядами людей, чтобы нанести палкой увесистый удар по пальцам Шику, который, вместо того чтобы слушать, открыл свою книгу.
XXII
Епискобчик отбыл. Колен и Хлоя стояли в сакристилище, им пожимали руки и бранили на счастье. Другие давали советы относительно предстоящей ночи, к ним приблизился торговец и предложил в качестве наглядного пособия открытки. Они почувствовали, до чего устали. Все еще играла музыка, и в церкви танцевали люди, кроме того, там подавали очистительное мороженое и богоугодные прохладительные напитки с маленькими иеродульскими сандвичами с треской. Монах вновь облачился в свою повседневную одежду с большой дырой на заднице, но он рассчитывал купить себе новый балахон с барыша, полученного с пяти тысяч дублезвонов. В придачу он только что облапошил оркестр, что он делал, собственно, всякий раз, и к тому же отказался выплатить гонорар дирижеру, поскольку последний помер до начала. Пузан и Шиш раздевали детищ Веры, чтобы убрать на место их костюмы. Шиш занимался исключительно девочками. Оба подшишика, работавшие по совместительству, уже ушли. Грузовик Мазил ожидал снаружи. Они готовились соскоблить желтую и фиолетовую краски и запихнуть их обратно в маленькие омерзительные горшочки.
Радом с Коленом и Хлоей Ализе и Шику, Изиде и Николасу тоже пожимали руки. Пожимали руки им братья Де Маре. Когда Пегас заметил, что брат слишком уж приблизился к стоявшей с его стороны Изиде, он изо всех сил ущипнул его, извращенца, за ляжку.
Теперь оставалось лишь с дюжину гостей — близкие друзья Колена и Хлои, они должны были прийти на дневной прием. Бросив последний взгляд на украшенный цветами алтарь, все вышли из церкви и почувствовали, как свежий воздух бьет на паперти им в лицо. Хлоя закашлялась и поспешила спуститься по лестнице и забраться в теплую машину. В ожидании Колена она съежилась на подушках.
Остальные, столпившись на паперти, наблюдали за отъездом музыкантов, их увозили в тюремной машине, поскольку все они были в долгу как в шелку. В машине они теснились как сельди в бочке и, чтобы за себя отомстить, дули в свои трубы, производя тем самым с молчаливого согласия и по поручению скрипачей омерзительный шум.
XXIII
Явственно квадратная по форме, с высокими потолками, комната Колена освещалась снаружи через оконный проем в полметра высотой, который проходил по периметру стен на расстоянии примерно метра двадцати сантиметров над уровнем пола. На полу лежал толстый светло-оранжевый ковер, а стены были обиты натуральной кожей.
Но кровать стояла не на ковре, а на платформе, возведенной ровно посредине между потолком и полом. До нее добирались по маленькой приставной лестнице из вощеного сырокузского дуба, отделанной сплавом бронзы с латунью. Внутри подкроватной платформы был оборудован будуар. Там находились книги и удобные кресла, а также фотография последнего Долой-Ламы.
Колен еще спал. Хлоя только что проснулась и теперь разглядывала его. С растрепанными волосами она казалась еще моложе. На кровати осталась лишь одна простыня, нижняя, все же остальное упорхнуло и разлетелось по всей комнате, хорошо прогретой огнем печных насосов. Сейчас Хлоя сидела, подтянув колени к подбородку, и терла глаза, потом потянулась и снова откинулась назад, подушка прогнулась под ее тяжестью.
Колен лежал вытянувшись ничком, обхватив руками валик, и пускал слюну, словно старый младенец. Хлоя засмеялась и, встав на колени рядом с ним, сильно его встряхнула. Он проснулся, приподнялся на руках, сел и, не открывая глаз, ее обнял. Она весьма охотно смирилась с этим, направляя его в отборные места. Ее янтарная кожа была вкусна, как миндальное пирожное.
Серая мышь с черными усами взобралась по лесенке и уведомила их, что Николас ждет. Они вспомнили о путешествии и выпрыгнули из кровати. Мышь воспользовалась их невниманием, чтобы почерпнуть побольше из подарочной коробки жевательного шоколада, которая валялась у изголовья кровати.
Они быстро умылись, надели элегантные костюмы и поспешили на кухню. Николас пригласил их позавтракать в его владениях. Мышь последовала было за ними, но остановилась в коридоре. Она хотела посмотреть, почему солнца светили там не так ярко, как обычно, а при случае — устроить им выволочку.
— Ну как, — сказал Николас, — хорошо ли вам спалось?
У него самого были круги под глазами и довольно сумеречный цвет лица.
— Очень хорошо, — сказала Хлоя и повалилась на стул, так как с трудом держалась на ногах.
— А тебе? — спросил Колен, который поскользнулся и сел на пол, не делая никаких попыток вернуться в исходное положение.
— Я, — сказал Николас, — проводил домой Изиду, и она меня как следует напоила.
— Ее родителей не было дома? — спросила Хлоя.
— Нет, — сказал Николас. — Но зато были две ее кузины, и они непременно хотели, чтобы я остался.
— А сколько им лет? — лукаво спросил Колен.
— Не знаю, — признался Николас. — Но на ощупь я дал бы одной лет шестнадцать, а другой — восемнадцать.
— Ты там и провел ночь? — спросил Колен.
— Уф!.. — сказал Николас. — Они все трое слегка набрались, ну и… я должен был уложить их в постель. У Изиды такая широкая кровать… Оставалось еще одно место. Я не хотел вас будить и поэтому заснул с ними.
— Заснул?.. — сказала Хлоя. — Кровать, наверное, была очень жесткой, коли ты так плохо выглядишь…
Николас не очень естественно закашляются и засуетился вокруг электрических аппаратов.
— Попробуйте-ка вот это, — сказал он, чтобы сменить тему разговора.
Это были начиненные бело- и черносливом абрикосы, залитые приторным, глазированным сверху сиропом.
— А машину-то ты сможешь вести? — спросил Колен.
— Попробую, — сказал Николас.
— Вкусно, — сказала Хлоя. — Николас, бери тоже.
— Я предпочитаю что-нибудь укрепляющее, — сказал Николас.
На глазах у Колена и Хлои он изготовил себе чудовищное пойло. Он взял белого вина, ложку уксуса, пять яичных желтков, две устрицы и сто граммов рубленого мяса, приправленного сливками и щепоткой гипосульфита натрия. Все это исчезло в его глотке со звуком хорошо разогнанного циклотрона.
— Ну как? — спросил Колен, который чуть не задохнулся от смеха, глядя на гримасу Николаса.
— Нормально… — с усилием выдавил Николас.
И в самом деле, круги у него из-под глаз вдруг исчезли, как будто его физиономию протерли бензином, а цвет лица заметно прояснился. Он всфыркнул, сжал кулаки и покраснел. Хлоя следила за ним с легкой тревогой.
— У тебя не болит живот? А, Николас?
— Нисколько!.. — заорал Николас. — С этим по кончено. Подаю вам следующее блюдо, и уходим.
XXIV
Большой белый автомобиль осторожно прокладывал себе путь через дорожные рытвины. Колен и Хлоя сидели на заднем сиденье и с неясной тревогой разглядывали пейзаж. Небо нависло совсем низко, красные птицы летали вровень с телеграфными проводами, поднимаясь и спускаясь вместе с ними, и их пронзительные крики отражались от свинцовой воды луж.
— Почему мы свернули? — спросила Колена Хлоя.
— Так короче, — сказал Колен. — Да по-другому и не проехать. Обычная дорога совсем сносилась. Все предпочитали ее, потому что там всегда хорошая погода, и в результате остался только этот путь. Не беспокойся. Николас отлично водит машину.
— Да, но этот свет… — сказала Хлоя.
Ее сердце билось быстро, будто сжатое в слишком жестком корпусе. Колен обнял Хлою одной рукой и ухватился пальцами за ее изящную шею под волосами — так, как берут маленького котенка.
— Да, — сказала Хлоя и, так как Колен ее щекотал, втянула голову в плечи, — трогай меня, одной мне страшно…
— Хочешь, я подниму желтые стекла? — сказал Колен.
— Подними разноцветные…
Колен нажал зеленые, голубые, желтые, красные кнопки, и стекла соответствующих цветов заменили собой обычные стекла автомобиля. Казалось, что находишься внутри радуги; при проезде мимо очередного телеграфного столба на белой обивке плясали разноцветные тени. Хлоя почувствовала себя лучше.
По обеим сторонам дороги тянулся чахлый короткошерстный мох выгоревшего зеленого цвета, время от времени попадалось кривое, растерзанное дерево. Ни одно дуновение ветра не морщило гладь грязи, вылетавшей из-под колес во все стороны. Николас старался изо всех сил, чтобы сохранить контроль за направлением движения, и с трудом удерживал машину на середине перепаханного шоссе. На мгновение он обернулся.
— Не унывайте, — сказал он Хлое, — осталось недолго. Скоро дорога изменится.
Хлоя повернулась к правому стеклу и содрогнулась. Их разглядывало чешуйчатое животное, прислонившееся к одному из телеграфных столбов.
— Посмотри, Колен… Что это?..
Колен посмотрел.
— Не знаю, — сказал он. — Оно… У него совсем не злой вид…
— Это один из обходчиков телеграфных линий, — сказал через плечо Николас. — Они одеваются так, чтобы до них не добралась грязь.
— Это… Это так безобразно… — пробормотала Хлоя.
Колен обнял ее.
— Не расстраивайся, Хлоя, это просто-напросто человек…
Почва под колесами становилась все тверже. Неясный отблеск слегка подкрасил горизонт.
— Посмотри, — сказал Колен. — Солнце…
Николас отрицательно покачал головой.
— Это медные рудники, — сказал он. — Мы через них проедем.
Сидевшая рядом с Николасом мышь навострила уши.
— Да, — сказал Николас. — Сейчас станет жарко.
Дорога несколько раз повернула. Грязь начинала дымиться. Машину окружал пропахший медью белый пар. Затем грязь совсем затвердела, и сквозь нее проступило шоссе, растрескавшееся и запыленное. Далеко впереди воздух колебался, как над большой печью.
— Мне здесь не нравится, — сказала Хлоя. — Нельзя ли проехать стороной?
— Другой дороги нет, — сказал Колен. — Не хочешь ли книгу Гуффе?.. Я взял ее с собой…
Рассчитывая все купить по дороге, они не захватили никакого другого багажа.
— Опустим цветные стекла? — добавил он.
— Да, — сказала Хлоя. — Теперь свет уже не такой скверный.
Внезапно дорога вильнула еще раз, и они очутились посреди медных рудников, с обеих сторон ярусами громоздившихся друг над другом. Необъятные пространства зеленоватой меди до бесконечности развертывали свою иссушенную поверхность. Сотни людей, одетых в непроницаемые комбинезоны, копошились вокруг огней. Другие громоздили в правильные пирамиды топливо, которое беспрестанно подавалось электрическими вагонетками. Под воздействием тепла медь плавилась и текла красными ручейками, обрамленными бахромой ноздреватых и твердых как камень шлаков. Повсюду ее собирали в большие резервуары, откуда затем откачивали машинами и переливали по овальным трубам.
— Какая ужасная работа! — сказала Хлоя.
— За нее хорошо платят, — сказал Николас.
Несколько человек остановились поглазеть на проходящий автомобиль. В их глазах сквозила слегка насмешливая жалость. Они были большие и сильные, вид у них был невозмутимый.
— Мы им не нравимся, — сказала Хлоя. — Уедем отсюда.
— Они работают… — сказал Колен.
— Это не довод, — сказала Хлоя.
Николас увеличил скорость. Автомобиль несся по растрескавшемуся шоссе под шум механизмов и расплавленной меди.
— Сейчас выедем на старую дорогу, — сказал Николас.
XXV
— Почему в них столько презрения? — спросила Хлоя. — Работать не так уж и хорошо…
— Их приучили к мысли, что надо работать, — сказал Колен. — И вообще считается, что работа — это благо. В действительности же никто так не думает. Работают просто по привычке и чтобы не думать.
— Во всяком случае, выполнять работу, которую могли бы делать машины, — полный идиотизм.
— Машины-то нужно еще построить, — сказал Колен. — Кто это сделает?
— О! Конечно, — сказала Хлоя. — Чтобы появилось яйцо, нужна курица, но коли у тебя есть курица, можно получить целую кучу яиц. Стало быть, лучше начинать с курицы.
— Следовало бы разобраться, — сказал Колен, — что мешает построить машины. Вероятно, не хватает времени. Люди тратят время на то, чтобы жить, и у них не остается его на работу.
— Уж не наоборот ли? — сказала Хлоя.
— Нет, — сказал Колен. — Найди они время построить машины, и больше им не надо было бы ничего делать. Я хочу сказать, что они работают, чтобы жить, вместо того чтобы работать над постройкой машин, которые дали бы им возможность жить не работая.
— Как сложно, — призналась Хлоя.
— Нет, — сказал Колен. — Очень даже просто. Все это, конечно, не сразу. Но столько времени уходит на изготовление вещей, которые изнашиваются…
— А ты не думаешь, что рабочие предпочли бы остаться у себя дома и обнимать своих жен, или пойти в бассейн, или поразвлечься?
— Нет, — сказал Колен. — Нет, потому что они не думают об этом.
— Но разве они виноваты, что верят, будто работать — хорошо?
— Нет, — сказал Колен, — не виноваты. Все из-за того, что им вдолбили: «Работа — святое, работа — это замечательно, это прекрасно, превыше всего, только рабочие и имеют право на все». Только устраивают-то все так, чтобы заставить их работать все время, и поэтому они не могут этим своим правом воспользоваться.
— Но тогда выходит, они дураки? — сказала Хлоя.
— Да, дураки, — сказал Колен. — Именно поэтому они и идут на поводу у тех, кто внушает им, что работа — самое главное. Это не дает им поразмыслить, как избавиться от необходимости работать.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказала Хлоя. — Эта тема меня вымотала. Скажи, тебе нравятся мои волосы…
— Я тебе уже говорил…
Он посадил ее к себе на колени. Он снова чувствовал себя вполне счастливым.
— Я тебе уже говорил, что ты мне очень нравишься и в целом, и в частностях.
— Ну тогда давай, переходи к частностям, — сказала Хлоя, отдаваясь в руки Колену, ласковая, как уж.
XXVI
— Пардон, Месье, — сказал Николас. — Не желает ли Месье, чтобы мы здесь вышли?
Автомобиль остановился перед расположенным у дороги отелем. Дорога была что надо, с наведенным фотогеничными бликами муаром, с совершенно цилиндрическими деревьями по обеим сторонам, со свежей травой, солнцем, с коровами на полях, трухлявыми загородками, цветущими шпалерами, яблоками на яблонях и маленькими кучами опавших листьев, со снегом там и сям, чтобы разнообразить пейзаж, с пальмами, мимозами и кедрами в саду отеля и со взъерошенным рыжим мальчуганом, который гнал куда-то двух баранов и пьяную свинью. С одной стороны дороги был ветер, с другой не было. Выбирали ту, которая нравилась. Тень давало лишь каждое второе дерево, и только в одной из двух канав водились лягушки.
— Да, выходим, — сказал Колен. — Все равно мы не доберемся сегодня до Юга.
Николас открыл дверцу и спешился. На нем был красивый шоферский костюм из свиной кожи и элегантная форменная каскетка. Он отступил на два шага и осмотрел машину. Колен и Хлоя тоже вышли.
— Наш экипаж изрядно испачкан, — сказал Николас. — Та самая грязь, через которую мы проезжали.
— Ну и пусть, — сказала Хлоя, — его помоют в отеле…
— Зайди и посмотри, есть ли у них свободные комнаты, — сказал Колен, — и хорошо ли здесь кормят.
— Слушаюсь, Месье, — сказал Николас, поднося руку к каскетке; сегодня он доводил всех своими манерами еще сильнее, чем обычно.
Он толкнул калитку из вощеного дуба и почему-то вздрогнул, ощутив под рукой ее обитую бархатом ручку. Гравий прохрустел у него под ногами, и он поднялся на пару ступенек. Застекленная дверь поддалась его напору, он исчез внутри.
Жалюзи были спущены, и из отеля не доносилось ни звука. Солнце потихоньку припекало упавшие яблоки, заставляя их порождать малюсенькие зеленые и свежие яблоньки, которые тотчас расцветали и приносили еще более крохотные плоды. В третьем поколении различить можно было уже лишь что-то вроде зелено-розового мха, в котором, как шарики, катались мельчайшие яблочки.
Несколько козявок зюзюкало на солнце, подчиняясь неясным заданиям, одним из которых было быстрое коловращение на одном месте. На ветреной стороне дороги под сурдинку гнулись злаки, с легкими трениями порхали листья. Несколько жесткокрылых пыталось плыть против течения, негромко шлепая по воздуху на манер колес парохода, держащего курс на Великие озера.
Колен и Хлоя оставались на солнцепеке бок о бок, они молчали, и сердца у обоих бились в ритме буги.
Застекленная дверь тихонько заскрипела. Вновь появился Николас. Его каскетка была сбита набекрень, костюм — в беспорядке.
— Они выставили тебя вон? — спросил Колен.
— Нет, Месье, — сказал Николас. — Они готовы принять Месье и Мадам и заняться машиной.
— Что с тобой стряслось? — спросила Хлоя.
— Уф!.. — сказал Николас. — Хозяина не оказалось на месте… Меня приняла его дочь…
— Приведи себя в порядок, — сказал Колен. — Ты забыл о приличиях.
— Умоляю Месье простить меня, — сказал Николас, — но я подумал, что две комнаты стоят жертвы…
— Иди переоденься в штатское, — сказал Колен, — и говори нормально. Ты выматываешь мне все нервы на катушки!..
Хлоя остановилась поиграть с маленьким сугробом.
Хлопья, белые и нежные, оставались белоснежными и не таяли.
— Посмотри, какой красивый, — сказала она Колену.
Под снегом росли примулы, васильки и маки-самосейки.
— Да, — сказал Колен. — Но ты зря трогаешь снег. Ты озябнешь.
— О нет, — сказала Хлоя и закашлялась, будто кто-то раздирал шелковую ткань.
— Хлоя, — сказал Колен, крепко прижимая ее к себе, — не кашляй так, мне от этого больно!
Она выпустила снег из рук, он падал медленно, как пух, и снова заблестел на солнце.
— Не нравится мне этот сугроб, — пробормотал Николас.
Но тут же снова овладел собой.
— Прошу Месье простить мне эту вольность речи.
Колен стянул с ноги туфлю и швырнул ее в Николаса, а тот как раз нагнулся, чтобы соскоблить крохотное пятнышко со своих брюк; услышав звон разбитого стекла, он выпрямился.
— О! Месье… — с упреком сказал Николас, — это окно комнаты Месье!..
— Ну что ж, ничего не поделаешь! — сказал Колен. — Не надо будет проветривать… А тебе впредь наука — не рассусоливай, как идиот…
Он поскакал на одной ноге к двери отеля, Хлоя ему помогала. Разбитое стекло уже начало отрастать. По краям рамы образовалась тонкая кожица, переливающаяся, как опал, радужными бликами изменчивых и смутных цветов.
XXVII
— Ты хорошо спал? — спросил Колен.
— Неплохо, а ты? — сказал Николас, бывший на сей раз в штатском.
Хлоя зевнула и взяла кувшинчик с каперсиковым сиропом.
— Мне мешало спать стекло, — сказала она.
— Оно не закрылось? — спросил Николас.
— Не совсем, — сказала Хлоя. — Родничок еще не совсем зарос и пропускает потрясающий сквозняк. К утру у меня была полная грудь этого снега…
— Безобразие, — сказал Николас. — Ну и головомойку же я им задам. Кстати, уезжаем сегодня?
— Во второй половине дня, — сказал Колен.
— Надо будет переодеться в шоферскую форму, — сказал Николас.
— Ох! Николас… — сказал Колен. — Если ты опять… я…
— Да, — сказал Николас, — но не сейчас.
Он проглотил свою чашку сиропа и прикончил тартинки.
— Совершу-ка я обход кухни, — провозгласил он, поднимаясь и поправляя узел галстука и воротник при помощи складного коловорота.
Он вышел из комнаты, и звук его шагов постепенно затих в направлении, вероятно, кухни.
— Что ты собираешься делать, моя Хлоя? — спросил Колен.
— Целоваться, — сказала Хлоя.
— Несомненно!.. — ответил Колен. — Ну а потом?
— Потом, — сказала Хлоя, — я не могу этого сказать громко.
— Хорошо, — сказал Колен, — ну а потом?
— Потом, — сказала Хлоя, — пора будет обедать. Возьми меня на руки. Мне холодно. Этот снег…
В комнату неясной позолотой вошло солнце.
— Здесь не холодно, — сказал Колен.
— Нет, — сказала, прижимаясь к нему, Хлоя, — но мне зябко. Потом… потом я напишу Ализе…
XXVIII
Уже в самом начале улицы толкалась толпа желающих пробраться в зал, где Жан-Соль читал свою лекцию. Желающие прибегали к самым изощренным уловкам, чтобы обмануть бдительный надзор санитарного кордона, призванного проверять подлинность пригласительных билетов, так как в обращение были пущены десятки тысяч подделок.
Некоторые прибывали в похоронных дрогах, жандармы втыкали тогда в гроб длинную стальную пику, пригвождая их на веки вечные к дубу, и они уже не могли выйти из гроба до самого погребения; несправедливо это было лишь по отношению к случайно затесавшимся всамделишным мертвецам, саваны которых оказывались после этого в плачевном виде. Другие выбрасывались с парашютом из специального самолета (а в Бурже тоже бились, чтобы попасть в него). Эти служили мишенью для пожарной команды, которая при помощи брандспойтов оттесняла их на сцену, где они самым жалким образом проваливались и тонули. Наконец, третьи пытались пробраться через канализацию. Но как только они хватались за край тротуара, чтобы выбраться на поверхность, их сбрасывали обратно, нанося подкованными башмаками жестокие удары прямо по суставам пальцев; остальное довершали крысы. Но ничто не могло обескуражить этих одержимых, хотя нужно признать, что среди утонувших не было тех, кто продолжал свои попытки, и наоборот; и ропот толпы поднимался к зениту, отражаясь от облаков замогильными раскатами.
Только правоверные, записные завсегдатаи да свои в доску имели настоящие билеты, отличить которые от поддельных не составляло никакого труда; поэтому они беспрепятственно шагали по выгороженному вдоль домов узкому проходу, через каждые полметра охраняемому замаскированным под сервотормоз тайным агентом. Их тем не менее набралось очень много, и вновь приходящие ежесекундно, ежеминутно внедрялись в уже переполненный зал.
Шик находился на месте со вчерашнего дня. На вес золота он откупил у привратника право его заменить и, чтобы сделать такую замену возможной, сломал запасным костылем вышеуказанному привратнику левую ногу. Когда речь шла о Партре, Шик не жалел денег. Вместе с ним прихода докладчика ждали Ализа и Изида. Боясь пропустить событие, они даже провели здесь ночь. Шик в темно-зеленой униформе привратника был до невозможности обольстителен. С тех пор как он вступил во владение двадцатью пятью тысячами дублезвонов Колена, он стал очень небрежно относиться к своей работе.
Публика, теснившаяся здесь, обладала весьма характерной внешностью. Взгляд то и дело натыкался на скользкие физиономии в очках, взъерошенные волосы, желтоватые окурки, объедки нуги, ну а что касается женщин — на тощенькие невзрачные косы, обмотанные вокруг черепа, и куртки на меху, одетые прямо на голое тело; в их вырезах время от времени можно было заметить кусочки грудей на темном фоне.
В большой зал первого этажа, потолок которого был наполовину застеклен, наполовину расписан фресками тяжелой воды, коим с легкостью удавалось заронить в присутствующих сомнение в пользе экзистенции, населенной столь обескураживающими женскими формами, набивалось все больше и больше народа; пришедшим поздно только и оставалось, что стоять в глубине на одной ноге, пользуясь второй для отпихивания напирающих соседей. Взоры выжатой как лимон толпы притягивала специальная ложа, где во главе целой свиты восседала герцогиня де Бонвуар; своей высокопробной роскошью она словно издевалась над сиюминутностью индивидуальных усилий шеренги философов, которые замерли на пуантах, как и их складные, а может, и раскладные стульчики.
Час лекции приближался, и толпу все более и более лихорадило. В глубине зала потихоньку нарастал галдеж, несколько студентов старались посеять в умах присутствующих сомнения, декламируя во весь голос уклончиво изуродованные пассажи из «Нагорной отповеди» баронессы Орци.
Но. Жан-Соль приближался. На улице бибикнул слоновий хобот, и Шик высунулся из окна привратницкой. Вдалеке, в бронированном паланкине, под которым в лучах красной фары причудливо морщилась бугорчатая слоновья спина, возник силуэт Жан-Соля. В углах паланкина наготове замерли отборные снайперы, вооруженные алебардами. Размашистыми шагами слон прокладывал себе путь через толпу, неумолимо приближалось глухое шарканье четырех столбообразных ног, движущихся по раздавленным телам. Перед дверью слон опустился на колени, и снайперы сошли с него вниз. Партр грациозно спрыгнул в середину образованной ими пары лелограммов, и, расчищая путь ударами алебарды, они стали продвигаться к эстраде. Полицейские закрыли дверь, и Шик, толкая перед собой Изиду и Ализу, бросился в потайной коридор, кончавшийся позади эстрады.
Задник эстрады был украшен обивкой из бородавчатого бархата, в котором Шик проделал смотровые дыры. Они уселись на подушки и стали ждать. Не более чем в метре от них Партр готовился прочесть свою лекцию. От его гибкого аскетического тела исходило необыкновенное излучение, и публика, захваченная грозным очарованием малейшего его жеста, с тревогой ждала старта.
Многочисленными были случаи обмороков, вызванные внутриутробной экзальтацией, которая особенно сильно овладела женской половиной публики, и со своего места Ализа, Изида и Шик ясно слышали прерывистое дыхание двух дюжин энтузиастов, которые пробрались под эстраду и на ощупь раздевались, чтобы занимать меньше места.
— Помнишь? — спросила Ализа, с нежностью глядя на Шика.
— Еще бы, — сказал Шик. — Именно там мы и познакомились…
Он нагнулся к Ализе и сладко поцеловал ее.
— Вы были внизу? — спросила Изида.
— Да, — сказала Ализа. — Было очень приятно.
— Не сомневаюсь, — сказала Изида. — А это что такое. Шик?
Шик в это время распаковывал стоявший рядом с ним большой черный ящик.
— Звукописец, — сказал он. — Я купил его в предвкушении лекции.
— О! — сказала Изида. — Какая хорошая мысль!.. Теперь можно и не слушать!..
— Да, — сказал Шик. — А вернувшись домой, если захочется, можно слушать его хоть целую ночь, но мы этого делать не будем, чтобы не запилить диски. Я их сначала продублирую, а еще, может быть, попрошу компанию «Крик хозяина» поставить мне коммерческий тираж.
— Должно быть, это стоило вам очень дорого — сказала Изида.
— О! — сказал Шик. — Какое это имеет значение!..
Ализа вздохнула. Вздох ее был столь легок, что только она одна его и услышала… да и то с трудом.
— Ну вот!.. — сказал Шик. — Он начинает. Я поставил свой микрофон на стол вместе с микрофонами официального радио, никто ничего не заметил.
Жан-Соль заговорил. Первые минуты не было слышно ничего, кроме бряцания затворов. Фотографы, фотокорреспонденты и киношники наслаждались вволю. Но тут одного из них опрокинуло отдачей его аппарата, и это вызвало ужасный беспорядок. Разъяренные собратья накинулись на него и молниеносно засыпали с ног до головы магниевым порошком. Ко всеобщему удовлетворению он исчез в ослепительной вспышке, а полицейские увели в тюрьму всех остальных.
— Чудесно! — сказал Шик. — Я остался единственным, у кого будет запись.
Публика, которая вплоть до этого момента держалась почти спокойно, постепенно стала нервничать и каждый раз, когда Партр произносил слово, выражала свое преклонение перед ним громогласными криками и приветственно вопила, что весьма затрудняло понимание текста лекции.
— Не старайтесь уловить все, — сказал Шик. — На досуге послушаем запись.
— Тем более что отсюда ничего не слышно, — сказала Изида. — Он шумит, как мышь. Кстати, нет ли у вас новостей от Хлои?
— Я получила от нее письмо, — сказала Ализа.
— Они наконец добрались?
— Да, но уже собираются назад, так как Хлое нездоровится, — сказала Ализа.
— А Николас? — спросила Изида.
— С ним все в порядке. Хлоя пишет, что он вел себя хуже некуда с дочерьми всех хозяев гостиниц, где дни останавливались.
— Он такой хороший, — сказала Изида. — Не понимаю, почему он повар.
— Да, — сказал Шик, — весьма странно.
— Почему? — сказала Ализа. — По-моему, лучше быть поваром, чем коллекционером Партра, — добавила она, ущипнув Шика за ухо.
— Но Хлоя больна не тяжело? — спросила Изида.
— Она не пишет, что с ней, — сказала Ализа. — у нее болит грудь.
— Хлоя такая прелестная, — сказала Изида. — Не могу себе представить, что она больна.
— Ой! — выдохнул Шик. — Смотрите!..
Часть потолка приподнялась, и появился ряд голов. Эту тонкую операцию осуществили пробравшиеся через крышу к самому витражу отважные поклонники. Их оказалось довольно много, задние напирали, и передним приходилось энергично цепляться за край отверстия.
— Они не ошиблись, — сказал Шик. — Лекция просто замечательная…
Партр привстал и представил публике оплетенные соломой образцы блевотины. Настоящий успех выпал на долю самого красивого непереваренного яблока с красным вином. Теперь уже ничего не было слышно и позади бархатных кулис, где находились Ализа, Изида и Шик.
— Ну и в итоге, — сказала Изида, — когда они будут здесь?
— Завтра или послезавтра, — сказала Ализа.
— Как давно мы их не видели! — сказала Изида.
— Да, — сказала Ализа, — с самой свадьбы…
— Свадьба удалась, — заключила Изида.
— Да, — сказал Шик. — Именно в тот вечер тебя проводил Николас…
К счастью, в этот момент весь потолок как единое целое рухнул в зал, и это позволило Изиде не вдаваться в подробности. Поднялась густая пыль. Среди обломков штукатурки копошились, пошатывались и рушились белесые фигуры, задыхающиеся под нависшим над обломками тяжелым облаком. Партр перестал читать и смеялся от всего сердца, хлопая себя по ляжкам, он был счастлив, что ангажировал на это приключение столько народа. Он вдохнул здоровенный глоток пыли и закашлялся, как безумный.
Шик, весь в лихорадке, крутил ручки своего звукописца. Из того выбился яркий зеленый блик, скатился на пол и исчез в щели паркета. За ним последовал второй, а затем и третий, и Шик вырубил ток как раз в тот момент, когда из мотора едва не выскочила какая-то гнусная многоножка.
— Что я делаю! — сказал он. — Он же заблокирован. Звук не проходит, пыль забила микрофон.
Пандемониум в зале достиг апогея. Партр теперь пил прямо из графина и собирался уходить, поскольку только что прочел последний лист своего текста. Шик решился.
— Предложу-ка я ему выйти отсюда, — сказал он. — Ступайте вперед, я вас догоню.
XXIX
Проходя по коридору, Николас остановился. Солнца определенно плохо проникали внутрь. Казалось, что желтые керамические плитки потускнели и подернулись легкой дымкой, а лучи, вместо того чтобы отскакивать металлическими капельками, расплющивались о землю и стекали в скудные и вялые лужицы. Стены в солнечных яблоках блестели уже не так равномерно, как прежде.
Мыши, казалось, были не особенно обеспокоены этими изменениями — все, за исключением серой с черными усами; ее удрученный вид поразил Николаса. Он решил, что она сожалеет о внезапном возвращении, о знакомствах, которые могла бы завести по дороге.
— Ты недовольна? — спросил он.
Мышь с отвращением указала на стены.
— Да, — сказал Николас. — Тут что-то не так. Раньше было лучше. Не знаю, в чем дело.
Мышь, кажется, чуть-чуть поразмыслила, затем покачала головой и недоуменно развела лапками.
— Я тоже не понимаю, — сказал Николас. — Три не три — ничего не меняется. Наверно, виновата атмосфера — она теперь разъедает их, что ли…
Он постоял в задумчивости и в свою очередь покачал головой, а затем отправился дальше. Мышь скрестила лапки на груди и с отсутствующим видом принялась жевать, но тут же поспешно сплюнула, почувствовав вкус кошачьего чуингама. Продавец перепутал.
В столовой завтракали Хлоя и Колен.
— Ну как? — спросил Николас. — Тебе лучше?
— Смотри-ка, — сказал Колен, — ты решился говорить как все?
— На мне не те туфли, — объяснил Николас.
— Да, неплохо, — сказала Хлоя.
Глаза ее блестели, у нее был хороший цвет лица, да и выглядела она счастливой — оттого, вероятно, что опять оказалась дома.
— Она слопала половину куриного торта, — сказал Колен.
— Очень приятно, — сказал Николас. — На сей раз я обошелся без Гуффе.
— Что ты собираешься сегодня делать, Хлоя? — спросил Колен.
— Да, — сказал Николас, — когда будем обедать, рано или поздно?
— Мне бы хотелось выйти с вами обоими, и с Изидой, и с Шиком и Ализой, и сходить на каток, и пройтись по магазинам, и устроить танцульки, — сказала Хлоя, — а еще купить себе зеленое приручальное кольцо.
— Хорошо, — сказал Николас, — тогда я сейчас же займусь кухней.
— Кухарничай в штатском, Николас, — сказала Хлоя. — Не представляешь, как это облегчит нам жизнь. К тому же ты сразу будешь наготове.
— Пойду возьму денег из сундука с дублезвонами, — сказал Колен, — а ты, Хлоя, позвони пока друзьям. Это будет чудесная вылазка.
— Уже звоню, — сказала Хлоя.
Она поднялась и подбежала к телефону. Поднесла к уху телефонную трубку и заухала, подражая крику неясыти, чтобы уведомить, что хочет говорить с Шиком.
Нажав на маленький рычаг, Николас очистил стол; грязная посуда пустилась в путь, направляясь к раковине по большой пневматической трубе, скрывавшейся под ковром. Он вышел из комнаты и опять очутился в коридоре.
Мышь, стоя на задних лапках, скоблила одну из потускневших плиток. Там, где она уже счистила накипь, плитка блестела как новая.
— Ну что ж! — сказал Николас. — Здесь ты преуспела!.. Замечательно.
Запыхавшаяся мышь остановилась и показала Николасу кончики своих пальчиков, ободранные и окровавленные.
— Ох! — сказал Николас. — Ты себя мучаешь!.. Пошли, оставь это. В конце концов, здесь еще много солнца. Пошли, я сделаю тебе перевязку…
Он разместил ее в нагрудном кармане, и она свесила наружу свои бедные искалеченные лапки, запыхавшаяся, с полузакрытыми глазками.
Колен очень быстро крутил ручки своего сундука с дублезвонами и вполголоса напевал. Его больше не мучила тревога последних дней, и он ощущал в груди сердце в форме апельсина. Сундук был из белого мрамора, инкрустированного слоновой костью, с ручками из черно-зеленого аметиста. Ватерпас показывал шестьдесят тысяч дублезвонов.
С маслянистым щелчком откинулась крышка, и Колен перестал улыбаться. Ватерпас, ранее блокированный неизвестно чем, после двух или трех колебаний остановился на тридцати пяти тысячах. Он погрузил руку в сундук и быстро удостоверился в точности последней цифры. Проделав в уме быстрый расчет, констатировал ее правдоподобность. Из ста тысяч он отдал двадцать пять Шику, чтобы тот женился на Ализе, пятнадцать тысяч за автомобиль, пять тысяч за церемонию… остальное разошлось само собой. Это его немного успокоило.
— Все нормально, — громко сказал он, и собственный голос показался ему странно изменившимся.
Он взял сколько было нужно, поколебался и усталым жестом положил половину обратно, потом захлопнул крышку. Ручки быстро крутились, издавая тихое, ясное позвякивание. Постучав по циферблату ватерпаса, Колен убедился, что он правильно показывает сумму содержимого.
Затем он встал. Он простоял в неподвижности несколько мгновений, удивляясь величине сумм, которые пришлось потратить, чтобы дать Хлое то, что он считал ее достойным, и улыбнулся, подумав о растрепанной Хлое, утром, в постели, и о форме простыни на ее распростертом теле, и о янтарном цвете ее кожи, когда приподнимаешь простыню, — и тотчас заставил себя думать о сундуке, потому что обо всем остальном думать было не время.
Хлоя одевалась.
— Скажи, чтобы Николас сделал сандвичи, — сказала она, — и сразу же идем… Я назначила всем свидание у Изиды.
Воспользовавшись просветом, Колен поцеловал ее в плечо и побежал предупредить Николаса. Тот уже оказал мыши первую помощь и теперь мастерил ей миниатюрную пару бамбуковых костыликов.
— Ну вот, — заключил он. — Ходи с ними до вечера, и все пройдет без следа и следствия.
— Что с ней? — спросил Колен, гладя мышь по головке.
— Решила почистить плитки в коридоре, — сказал Николас. — Это ей удалось, но сама она пострадала.
— Не беспокойся, — сказал Колен. — Все наладится само собой.
— Не знаю, — сказал Николас. — Странно все это. Словно плиткам тяжело дышать.
— Все наладится, — сказал Колен. — Я, по крайней мере, так думаю… ведь никогда до сих пор такого не было?
— Нет, — сказал Николас.
Колен задержался на несколько мгновений у кухонного окна.
— Должно быть, обычный износ, — сказал он. — Не попробовать ли их сменить?..
— Это обойдется очень дорого, — сказал Николас.
— Да, — сказал Колен. — Лучше подождать.
— Что ты хочешь? — спросил Николас.
— Не готовь ничего, — сказал Колен. — Только сандвичи… выходим сразу.
— Хорошо, — сказал Николас, — одеваюсь.
Он опустил мышь на пол, и она заковыляла к двери, раскачиваясь между маленькими костылями. С обеих сторон торчали ее усы.